Мне всегда нравились подобные распродажи, потому что на них можно купить старые вещи, которые я обычно перешивала или раскраивала и шила что-то новое, но в этот раз я будто оказалась на родине Британского Женского Института.[4] Здесь были только твидовые юбки, клетчатые брюки и кофты-шотландки с шарфами в тон. На столах были расставлены банки с джемом, повидлом, маринованным луком и свеклой, а также гигантские кремовые бисквиты и фруктовые торты. Кроме того, имелась подборка растений, ужасных китайских статуэток и мрачных на вид книжек. Я радовалась, что надела свои обычные слегка расклешенные джинсы вместо других, которые сидят на бедрах и так и норовят съехать вниз и продемонстрировать резинку моих трусов.
— Ищи священника, — напомнил Люк, улыбаясь и кивая каким-то дамам, сидящим на скамьях.
Его вынудили купить фруктовый хлеб и абрикосовый джем для мамы, а я отвлеклась на какое-то хлипкое растение, которому почти не требовалась ухода. Похоже, Люк был здесь единственным мужчиной моложе шестидесяти и поспешил на помощь, когда один из столов рухнул. Вскоре его попросили принести несколько коробок с книгами и установить лотерейный столик. Я стояла неподалеку, потягивая отвратительный кофе из пластикового стаканчика, и слушала жалобы одной пожилой леди на ее бурсит.
Мужчину в пасторском воротнике и темном костюме невозможно было не заметить. Как только он вошел, все тут же устремились к нему, чтобы поздороваться. Я пыталась позвать Люка, но его закрыли от меня головы с голубоватой химической завивкой. На первый взгляд, священнику было около пятидесяти лет. Это был мужчина с седыми волосами, бородой и очками в золотой оправе, высокий и худощавый. Единственное, чего ему не хватало для полноты образа, это сандалий с открытыми носами, но я вспомнила, что на улице уже холодновато и он, скорее всего, просто отложил их до лета. Люк, который никак не мог затеряться в этой толпе, стоял, как маяк на берегу моря, и священник направился прямиком к нему. Не отвлекаясь от душераздирающей истории про удаление желчного пузыря, я увидела, что они поздоровались за руку, и приготовилась подойти, если Люку понадобится моя помощь.
— Я приехал всего на день, — сказал он, — со своей подругой.
— Нам так важно, чтобы наше общество посещало побольше молодежи. Как жаль, что вы здесь просто наездом.
Люк выдержал эффектную паузу.
— На самом деле, моя подруга жила не так далеко отсюда. Интересно, не помните ли вы ее?
Священник ободряюще улыбнулся.
— Как ее зовут?
Люк на секунду заколебался, но затем откашлялся и уверенно сказал:
— Ее зовут Грейс. Грейс Мортон.
Реакция была просто чудовищной. Священник весь подобрался, его черты ожесточились и стали почти уродливыми. Перемена была такой стремительной, что это действительно пугало, как будто вы видите вашего любимого героя мультфильмов превратившимся во Фредди Крюгера.
— Извините, я не помню никого с таким именем.
Я поежилась от неприятного ощущения и протянула руки, показывая, что ничего не поделать, но Люка было не так легко отпугнуть. Он последовал за быстро уходящей фигурой, а я пыталась не отставать от них.
— Прошу прощения, но я думаю, вы просто обязаны помнить. Было бы сложно забыть члена собственной семьи.
Священник резко развернулся и смерил нас горящим взглядом.
— Она не член моей семьи.
Люк не смог удержаться от торжествующей улыбки.
— Значит, вы все-таки помните. Мы бы хотели задать вам несколько вопросов, это очень важно.
Священник был непоколебим.
— У меня нет никакого желания отвечать на ваши вопросы, и я буду признателен, если вы оставите меня в покое и не побеспокоите ни меня, ни кого-то из моих близких снова.
Мы смотрели, как он возвращается в церковь. Я присела на невысокий парапет поблизости, поигрывая молнией куртки и похлопывая себя по плечам. То ли из-за напряжения, то ли из-за погоды я промерзла до костей.
— Не очень хорошо все вышло.
Люк был заметно зол, но держал себя в руках.
— Какой-то надутый индюк! Ну, я же предупреждал, что нам не удастся уговорить его.
Я вздохнула.
— Мы больше ничего не можем поделать. Но вот что странно. Никто не хочет говорить про Женевьеву-Грейс. Как будто ее никогда и не существовало.
Люк присел рядом и стал постукивать пятками подошв о брусчатку.
— Ты имеешь в виду, что они хотят думать, будто ее никогда не было.
— Похоже, это все? Нам больше некуда двигаться с этим.
Он высунул язык набок и глухо хохотнул.
— И зови себя журналистом после этого. Нет, это только начало.
— Но он только разозлится еще больше.
— Он может. А что насчет других?
— Кого — других?
Люк посмотрел куда-то вперед взглядом, который стал жестким, словно сталь.
— Он сказал «не побеспокоите никого из моих близких», и именно это мы и сделаем. Он не единственный, кто знал Женевьеву, и мы просто дождемся удобного момента.
— И как долго нам придется ждать?
— Столько, сколько понадобится, — решительно заявил Люк.
— Я замерзла.
— Если я включу обогреватель, в машине сядет аккумулятор.
У меня изо рта шел пар.
— А может, мы выйдем из машины, чтобы немного подвигаться?
— Мы должны следить за домом священника, — напомнил мне Люк в третий раз. — И не привлекать к себе лишнего внимания.
— У нас еще остались бутерброды?
— Нет.
— А вода?
— Нет.
Люк был здесь только ради меня, а я вела себя как капризная малолетка. Раньше я думала, что у журналистов жизнь полна приключений, а не сидения в промерзших машинах по три часа в наблюдениях за одним и тем же домом.
Он взглянул на часы.
— Я знаю, что ты уже устала. Я тоже. Мы подождем еще полчаса и бросим эту затею.
— Прости за нытье, — тихонько сказала я, но затем заныла снова: — Почему жизнь не такая, как показывают в кино? Там все решилось бы за один день, все концы сходятся и хорошие ребята преодолевают все трудности.
— Потому что они ужимают месяцы отснятой кинопленки в полчаса, и все это выглядит так просто, что…
Я схватила его за руку, потому что открылась входная дверь.
— Кто-то выходит… Это он! И он один.
Мы смотрели, как худая фигура проходит по тропинке и исчезает из поля зрения за поворотом. Я знала, что собирается сделать Люк, и мое сердце подскочило.
— Он же может вернуться в любой момент.
Люк вынул ключи из зажигания и открыл дверь.
— Я думаю, он ушел надолго, Кэт. Он тепло укутался, надел пальто, шляпу и шарф.
Я задержалась на пассажирском сиденье, потупившись и сжав ладони между коленями.
— Я не уверена, что смогу сделать это…
Люк обошел вокруг машины и аккуратно вытянул меня наружу.
— Что страшного может произойти? Перед нашим носом захлопнут дверь или вернется священник и немного помечет громы и молнии. Мы не делаем ничего противозаконного, и если сейчас мы не дойдем до конца, ты потом будешь кусать локти.
Он был, как всегда, прав. Я буду ненавидеть сама себя, если вернусь домой, так и не узнав, что мы могли бы выяснить.
— Ты прав, конечно. Я иду.
Он успокаивающе взял меня под руку.
— Ведь на то, чтобы иметь дело с Женевьевой, требуется гораздо больше отваги.
Я благодарно улыбнулась, потому что Люк всегда умудрялся говорить вовремя нужные слова. Вдохнув полной грудью, я прошла в ворота, но дорожка к дому священника будто удлинилась вдвое, и мои ботинки громко шаркали по гравию. Я посмотрела на небо, которое все больше отвлекало меня с приближением ночи. Пурпурные и черные пятна постепенно брали верх над розовым, белым и лазурно-голубым. Мы стояли перед входной дверью красного цвета с цветными стеклами, с которой облезали остатки росписи, и я подумала, что дороги назад нет. Можно было использовать медный дверной молоток или старомодный звонок со шнурком.
Люк заколебался, и я знала почему — это самый страшный момент, когда стоишь у порога и не знаешь, кто ответит и что ему сказать. Но нам не пришлось ничего делать, потому что дверь неожиданно открылась сама собой.
— Я з-знаю, почему вы здесь, — заикаясь, произнесла женщина. — М-мой муж рассказал мне, а потом я увидела вас в окно.
Женщина была маленькой и похожей на птичку, с неаккуратными волосами мышиного цвета и напуганными глазами, которые метались между мной и Люком.
Люк шагнул вперед.
— Мы приехали издалека. Я прошу прощения за назойливость, но это очень важное дело.
Женщина отступила в коридор, держась за дверной косяк.
— Я ничего не могу вам рассказать. Пожалуйста, уходите… оставьте нас в покое.
— Разрешите мне, — прошептала я. Мне больше не было страшно. Люк был прав, единственное, чего мне надо было бояться — это остаться в неведении, почему Женевьева так меня ненавидит и хочет разрушить всю мою жизнь.
