А Каро только что просветила меня на предмет того, кто на самом деле хозяин. Просветила, словно удивляясь собственному смирению. Каро также не преминула и уколоть: мол, вы, Льюис, тоже на вторых ролях. Ей удовольствие доставляло повторять «на вторых ролях» — ибо Каро, с виду напористая и рисковая, точь-в-точь как Сэммикинс, Каро, которую женщины ее круга называют везучей до неприличия, мучительно ревнует мужа к его же друзьям.
— Роджера никто ни во что не втянет, если он сам не захочет быть втянутым, — продолжила Каро. — Главное — уяснить его позицию.
— У меня с Роджером дела.
— Знаю я ваши дела. Вы за кого меня принимаете? — вскричала Каро. — Поэтому-то я и затеяла с вами разговор. К чему все идет? Чем это кончится, можете вы ответить?
— Полагаю, — осторожно сказал я, — Роджеру ситуация яснее, чем мне.
— Я ему этого не говорила, — глаза Каро сузились от ярости, — потому что таких вещей не говорят и даже не думают, раз уж он решился, раз намерен принести пользу, — но сильно сомневаюсь, что он выиграет.
— Риск, конечно, велик, — ответил я. — Но Роджер ведь не наобум действует.
— Разве?
— Что значит «разве»? Неужели вы не верите в то, что делает ваш муж?
— Приходится верить.
— И каково ваше мнение?
— Не могу с вами спорить. Мне недостаточно известно. Но интуиция подсказывает — а я привыкла доверять интуиции, — что шансы один к одному. Вот я хочу вас спросить… — Каро говорила теперь не дружеским тоном, а со страстью.
— Спрашивайте.
— Рано или поздно Роджер своего добьется. Это как пить дать. Но вы вместе с вашими друзьями можете сделать так, что добьется он поздно. Так вот: не мешайте ему. Я вас прошу. Не загоняйте его в угол. Может, ему надоест. Может, захочется соскочить. Ничего страшного, главное — сделать это вовремя. А вот если он по самую шею увязнет, тогда всей карьере конец. Льюис, не затрудняйте Роджеру задачу и друзей своих удерживайте, если им взбредет затруднять.
Каро не умнее Сэммикинса. Кроме мемуаров знаменитостей, никогда ничего не читала. Но в игре под названием «большая политика» она разбирается лучше меня, да, пожалуй, и лучше Роджера. Причем разбирается именно как в «игре», где бывают либо победители, либо побежденные. Не важно, придется Роджеру отказаться от своей линии или не придется. Важно, растут его шансы на должность премьера или падают. За то, чтобы муж стал премьером, Каро жизнь положила бы.
В начале вечера я почти ненавидел ее. Теперь степень ее преданности мужу смягчила меня.
Кампания, сказал я, полностью в его руках. Он слишком хороший политик, чтобы вовремя не почуять опасность.
— А вы все-таки должны облегчить ему задачу.
— По-моему, вам не о чем волноваться.
— Как это не о чем? Что будет с Роджером, если кампания провалится?
— Я думаю, — осторожно начал я, — Роджер — сильный человек. Он вернется в политику, даже если потерпит поражение.
— Ох и насмотрелась я будущих премьер-министров, — вздохнула Каро. — Тех, что завалили кампанию или сделали еще какой неверный шаг. Жалкое зрелище, уж поверьте мне. Ужасно, наверное, когда блестящее будущее остается позади. Не знаю, выдержит ли Роджер в случае чего…
— Если ему выпадет такая судьба — несомненно, выдержит.
— Ему только первый приз нужен, второй для него — все равно что полный проигрыш. Он себя изведет. Скажете, нет? Скажете, он не будет молча терзаться? Он не какой-нибудь потенциальный середнячок, он для побед создан.
В ее больших, широко открытых, не допускающих собственной неправоты глазах я прочел полную поглощенность Роджером. И вдруг от надрыва и следа не осталось. Каро откинула голову в глухом, утробном смехе.
— Только вообразите: Роджер отказывается от неравной борьбы и становится генерал-губернатором Новой Зеландии!
Каро развеселилась — и налила себе еще.
Меня же немало позабавили ее представления о полном провале и безнадежной деградации.
Выждав, когда она отсмеется, я сказал, что мне пора домой. Каро пыталась удержать меня еще на четверть часа, капризничала, канючила. Хоть отношения наши и потеплели, симпатии ко мне она не питала. Просто муж в отъезде, дети в школе — ей одиноко, не более того. А она, как Диана и прочие богатые и хорошенькие женщины, в одиночестве не сильна, и за это должен платить тот, кто под руку подвернулся. В ответ на мое «Мне действительно надо идти» Каро надулась. Впрочем, она уже придумала иной способ убить время. Не успела за мной закрыться дверь, как Каро принялась обзванивать приятельниц — не скоротают ли с ней ночку за покером.
Глава 7
Переключатель подозрения
Да, мои слова: «Каро, ваш Роджер слишком хороший политик, чтобы вовремя не почуять опасность». Действительно, нюх на опасность — самое полезное личное качество в подковерной политической борьбе; разумеется, до определенных пределов. Если таковой нюх заставляет политика вовсе вылезти из-под ковра, тогда, конечно, его, нюх, следует расценивать как качество самое вредное. В ту зиму Суэц многим кружил головы — многим, но не Роджеру. Роджер следил; Роджер вычислял оппонентов, критиков и просто врагов на год вперед. Именно через год он намеревался открыть карты. Пусть Луфкин и ему подобные, решил Роджер, первыми посмотрят на расклад — разумеется, в его руках посмотрят. Очень мудрая тактика. Роджер взял за правило ужинать с Луфкином и другими магнатами, льстить им дозированной прямотой.
Уайтхолл и клубы обдало возмущенным потоком — возмущенным поведением Роджера. До меня дошла даже похвала лорда Луфкина: «А Квейф-то не дурак, даром что политик; отрадно, весьма отрадно». Очень в духе нового критицизма; я не помнил, чтобы лорд Луфкин столь лестно отзывался о чьей-либо персоне за исключением собственной.
Ближе к концу декабря Роджер переложил такую упреждающую операцию на мои плечи. Ученые задерживались с отчетом; впрочем, мы знали, что он будет готов уже в январе. Мы также знали и примерное его содержание. Конечно, у Лоренса Эстилла и Фрэнсиса Гетлиффа не обойдется без расхождений в деталях, но в целом все, кроме Броджински, проведут одну общую мысль. Броджински, кстати, по-прежнему не допускал сомнений как в собственной изначальной правоте, так и в необходимости собственного главенства. Конечно, он не преминет выразить свое особое мнение в письменной форме.
— Ваша задача, — объяснял мне Роджер, — заключается в следующем: намекнуть Броджински на перспективы, усыпить его бдительность, но предупредить, чтобы не полагался на официальную поддержку, ибо правительство сейчас не много может для него сделать.
От собственного предчувствия опасности у меня защипало в носу. Я корил себя за то, что с самого начала не был полностью откровенен с Дугласом Осболдистоном, а ведь Дуглас мою откровенность стимулировал. Правильно будет, подумал я, не юлить хотя бы с Броджински. И все равно Роджеру следует самому Броджински заняться.
У Роджера налицо были все признаки переутомления. В ответ на мое: «С Броджински я толку не добьюсь», — он рявкнул: «А какого черта всю жизнь и не с такими добивались?» Тогда я сказал, что Броджински опасен. Роджер только плечами передернул. Никто опасности не представляет до тех пор, пока собой чего-нибудь не представляет. На нем, Роджере, промышленность и войска. А Броджински — сам по себе. «Вы что, крикуна испугались? Подумайте, такое ли нам предстоит. Или вы решили все на меня взвалить?»
В общем, мы почти поссорились. Я ушел и написал Роджеру письмо. «Вы, — писал я, — делаете ошибку, а я с Броджински разговаривать не стану». Потом меня стали мучить предчувствия, я постоял у окна, вернулся к столу и порвал письмо.
До Рождества оставались считанные дни. После очередного заседания научного комитета я наконец сумел отловить Броджински. Уолтер Люк ушел вместе с Фрэнсисом Гетлиффом и Эстиллом; Пиерсон вяло собирался в аэропорт — каждые две недели он летал в Вашингтон. Вот я и получил возможность пригласить Броджински в «Атенеум». Мы брели вдоль пруда. Смеркалось. Знобило. Над черной водой висел туман. Водоплавающая птица встрепенулась, захлопала крыльями, нырнула — и я произнес:
— Как, по-вашему, он работает?
— Кто работает…? — Броджински, по обыкновению, назвал не мое имя, а мою должность.
— Как, по-вашему, работает научный комитет?
— Позвольте отвечать вопросом на вопрос: почему эти трое (он разумел Люка, Гетлиффа и Эстилла) ушли вместе?
Броджински говорил полушепотом, несмотря на пустынность парка. Лицом попеременно изображал членов комитета, огромные прозрачные глаза горели подозрением.
— Они ушли вместе, — сам себе ответил Броджински, — чтобы продолжить разрабатывать свои планы без меня, ибо мое присутствие им мешает.
Что ж, весьма вероятно. А если бы было невероятно, Броджински бы все равно не разубедился.
