— Нет, нет. Все то же самое… Они несколько иначе воспитаны. Но они… они прекрасны, — сказал Невпрус. — Я всю жизнь… Всю свою жизнь…
— И вы достигли с ними счастия? — спросил Гоч торжественно.
— Счастия нет. — Невпрус покачал головой. — Счастье недостижимо. Но я считаю, что мне дано было много покоя и воли и всяких радостей. И я просто уверен, что вот вы, вы могли бы быть счастливы с женщиной. В том числе и с русской. — Он увидел мечтательное лицо Гоча и добавил с воодушевлением: — Сегодня же вечером я поведу вас в вагончик энергетиков. Там есть весьма и весьма милые женские существа. Когда я гляжу на них… Куда вы?
Гоч выглянул в коридор. Прошептал от двери:
— Значит, до вечера?
И исчез, точно растворился. Не слышно было ни шагов, ни скрипа дверей. Однако, выглянув в коридор, Невпрус сразу увидал на полу эти чистые мокрые следы без запаха мочи.
* * *
— Конечно, если бы ты посватался к местной девушке, все стало бы и сложнее, и проще, — объяснял Невпрус дорогой. Они с Гочем взбирались по склону к вагончику энергетиков, где приветно светились окна. — Мы внесли бы за тебя калым, потом была бы свадьба, и на ней ты увидел бы свою невесту. К сожалению, мой горный друг, оба мы небогаты. До такой степени небогаты, что ни о каком калыме просто не может быть речи, иначе я женил бы тебя здесь, и только здесь… — Гоч растроганно кивал. — С русской девушкой все будет иначе, — продолжал Невпрус увлеченно. — С ней нужно познакомиться заранее, до свадьбы. Ей еще надо понравиться. За ней, может, придется поухаживать, надеюсь, впрочем, что не очень долго. Для меня все это было бы слишком утомительно, но ты еще молод, и тебя это, может быть, даже развлечет. Зато, конечно, никогда нельзя поручиться за прочность такого недорогостоящего союза. Впрочем, все тут будет зависеть от вас, от вас обоих, и только от вас, от вашей, так сказать, осознанной или неосознанной необходимости, ибо мы живем в царстве сексуальной свободы…
Энергетики, привыкшие к самозванцам, встретили их со спокойным и даже несколько сдержанным радушием (конечно, на несколько тысяч километров западнее такой прием показался бы теплым и даже восторженным): видно, гости все же поднадоели им за вечер.
— Заходите, мы всем рады, — сказала девушка Фая и принесла им чай с карамелью.
— Наш дом открыт… бум-бум… особенно для иностранных, — сказал старший энергетик Геворк Соломонович, передвигая фигуру на шахматной доске.
«Как в воду глядел начальник», — усмехнулся про себя Невпрус.
Телевизор в тоске бубнил что-то про узкопропашное мелкобороздье. Ясно было, что кривая подъема сельского хозяйства уползает куда-то в заоблачную высоту. Оставалось пожинать плоды. Однако время жатвы еще, вероятно, не приспело, что не могло умерить энтузиазм диктора. Энергетикам, кажется, не мешал бубнеж телевизора. Он, похоже, не оскорблял их эстетического чувства. Он вообще не задевал их чувств. Когда Гоч, желая быть предельно светским и общительным, кивнул на лысого диктора и спросил, всегда ли говорит правду этот человек, лишенный волос, — на него посмотрели как на бедолагу, удравшего из районной психбольницы. Геворк Соломонович нахмурился и еще глубже ушел в шахматную игру: он терпеть не мог провокаторов. Электрик Болтусовский только хмыкнул, а девушка Фая, жалостливо взглянув на Гоча, принесла ему остатки торта. Закаленный Гоч съел их на глазах у изумленного Невпруса и, вероятно, даже переварил.
«Все так, все правильно, — подумал Невпрус, — он и должен давить на жалость. Фая нам, пожалуй, подходит. Она татарка. Или она смесь татарки с украинкой. Это было бы еще лучше…»
Телевизор сообщил, что президент Рейган вербует головорезов для того, чтобы вырезать на корню все миролюбивые народы.
— Боже, — сказал Гоч. — В какие неделикатные руки народы вверяют свою судьбу!
Никто не понял, к чему это относится.
— Хотите манной каши? — откликнулась Фая. — Много каши осталось.
Гоч на время заткнулся манной кашей. А Невпрус думал о руках. Разве деликатные руки смогут удержать вожжи правления? И может быть, у Александра Федоровича были деликатные руки. Впрочем, ведь и вполне холеные руки могут себя марать без колебаний. Петр Аркадьевич вручал денежки на «Союз русского народа»… Певец Петра Аркадьевича об этом умалчивает. Он вяжет свои узлы, просеивая чужие мемуары и словарь Даля (ах, вы, наш сеятель!), а в промежутках играет в теннис. Играть как Владим Владимыч он, впрочем, уже не научится, поздно начал. Но с Далем, что ж… Безошибочный инстинкт Даля влек его в те края, где русские были еще более русскими, чем в самой России. Неспроста же он мечтал быть казаком, да еще луганским. Может, он предвещал появление храброго Клима, замудоханного Палеевского или дерзновенного Шолохова. А может, и самого автора узловатой истории нового века…
— Главное — это человеческий фактор, — сказал вдруг с уверенностью Геворк Соломонович и сделал рокировку. Никто не понял, о чем он, однако всем было известно, что старший энергетик зря болтать не станет.
Гоч отер губы рукавом своего странного бешмета и, привстав, поцеловал Фаину руку.
— С Кавказа, что ль? — пренебрежительно спросил электрик Болтусовский.
Гоч кивнул и неопределенно махнул рукой за перевал.
— Откуда именно с Кавказа? — упрямо спросил Болтусовский.
— Мой друг — дагестанец, — ввернул Невпрус.
— Собственно говоря… — начал Гоч неуверенно.
— Дагестанец дагестанцу тоже рознь, — упрямо сказал Болтусовский.
— Правда?
— А то нет? — Болтусовский был в раздраженном недопитии. — Аварец, к примеру, и даргинец — тут две большие разницы. И лакец, к примеру, им не ровня.
— Это возможно, — согласился Невпрус, размышляя над тем, какой же из этих загадочных народов стоит выше на энергетической шкале ценностей.
— Опять же, рутулец и табасаранец или, скажем, лезгин — это не то что тат. А вот возьмите кумык или ногаец — опять совсем другая статья…
— Столько прекрасных подвидов, — сказал Невпрус, соображая, как бы ему увести разговор в более спокойные воды.
— Подумать, сколь изумительно это почти неразличимое с высоты разнообразие мира Божьего! — сказал Гоч восхищенно.
— Однако разница между табасаранцем и татом простым глазом видна, — с вызовом сказал электрик.
Невпрус покосился на него с опаской: черт его знает, чего от него ждать. И чего он вообще хочет? Может, он борец за освобождение табасаранского народа от гнета рутулов. А может, просто он пил сегодня не то и некстати.
— Может, вы икры кабачковой хотите? — вполголоса спросила Фая у Гоча. — Все равно выбрасывать.
«Она устремляется в его сердце самым прямым путем», — подумал Невпрус, одновременно и радуясь успеху затеянной им интриги, и опасаясь за ее последствия.
— Я не знаю, что это значит, — сказал Гоч, поклонившись, — но я постараюсь съесть эту икру.
— Из каких же вы таких нацменов? — спросил Болтусовский с обидой на недостаточное внимание.
— Из этих… Из всяких… — неопределенно сказал Гоч. — А что такое, объясните мне, чечмек? — спросил он вдруг.
— Н-ну, это вот эти разные, которые тут у нас живут, — объяснил Болтусовский, со смущением глядя на старшего энергетика, принадлежность которого к чечмекам оставалась как бы невыясненной.
— Значит, я чечмек, — обрадованно сказал Гоч и бесстрашно налег на икру.
Когда он наконец очистил опустошенную банку корочкой белого хлеба, Невпрус взял его за руку и торопливо простился. Фаечка вышла вслед за ними под звезды.
— Теперь вы, молодежь, можете погулять, а я спать пойду, — сказал Невпрус, деликатно удаляясь в тень. — Ты только не заморозь девушку, друг мой Гоч.
Уже с дороги Невпрус услышал юный голос Гоча:
— А чечмек и чеченец — это тоже разные люди?
Невпрус с любопытством дожидался ответа, однако пауза что-то затянулась. В завершение ее раздался чмокающий звук. Похоже было, что вопрос Гоча решил в его пользу последние Фаины колебания. Чмокающий звук наводил на мысль, что целоваться Гоч толком не умеет. Впрочем, могло случиться, что он был представителем иной, не вполне современной любовной школы… Невпрус вдруг ощутил на плечах тяжкий груз моральной ответственности и отправился к сторожам, чтобы рассеять тягостный привкус неудавшегося европейского чаепития.
— Молодец, — сказал сторож в чалме, наливая ему чай в пиалу. — Ой, молодец! Совсем как наши люди.
— Я такой — и нашим, и вашим, — сказал Невпрус, прижимая к сердцу левую руку. — Это я вам говорю как табасаранец табасаранцу…
* * *
Роман Фаи с Гочем развивался с той стремительностью, с какой прогрессирует всякое недомогание в высокогорье. Иногда, вспоминая о тягостных морально-физических претензиях, свойственных романтической русской девушке, Невпрус начинал испытывать угрызения совести. Надо было все же набрать денег и женить парня на местной девушке. В конце концов, можно было придумать какую-нибудь финансовую авантюру. Например, похитить супругу Пидулова (или супругу Бидоева) и потребовать за нее выкуп серебряными тканями, арабским сервантом, конфетами, халатами и барашками. Женщина, каждая грудь которой весила добрых полпуда, стоит выкупа, а солидная женитьба для Гоча стоит всяких авантюрно-криминальных хлопот. Другими словами, игра стоила свеч. Если б еще уметь… Теперь же оставалось только ждать дальнейшего развития событий. О нем Гоч докладывал Невпрусу. Сам Гоч на правах жениха окончательно переселился теперь в вагончик энергетиков (даже Геворк Соломонович не возражал против этого, поскольку речь шла о жизненном устройстве его ценной работницы и активистки). Фая призналась Гочу, что в ее жилах, наряду с татарской, течет русская (рязанская), а также еврейская (гомельская) кровь. Последнее, особо доверительное сообщение она сделала страшным шепотом, но Гоч все равно не понял, в чем смысл этой странной алхимии. Фая призналась также, что она не девушка (без предупреждения Гоч, вероятно, ничего бы не заметил, а предупрежденный — был озадачен) и что у нее есть пятилетний ребенок (это Гоч наверняка заметил бы и сам позднее). Она работала техником и активно занималась профсоюзной работой. Работу эту (на основе Фаиных рассказов) Гоч понял как род благотворительной деятельности, сопряженной, впрочем, с большим количеством бесчисленных обрядов, а также устаревших ритуалов, например продолжительных собраний с заклинаниями и групповым гипнозом. Во время того единственного их свидания, когда им удалось остаться наедине в домике энергетиков, Гоч обнаружил в Фае некоторые запасы нерастраченного тепла и был окончательно покорен. Смысл происшедшего остался ему, впрочем, непонятен, и Фая, растроганная его неопытностью, обещала ему «привыкнуть», а также «перестать стесняться».
