– Возвещати заутро милость Твою, и истину Твою на всяку ночь, – пропел хор.
– Молитвами Богородицы… – обливаясь потом, еле вымолвил Николай.
Старший брат пристально на него глянул.
– Нездоров?
– Господь воцарися, в лепоту облечеся, – начали певчие второй антифон.
– Молитвами святых своих, Спасе, спаси нас, – превозмогая дурноту, поддержал их Николай, а потом ответил о. Александру: – Чего-то не очень…
– Единородный Сыне, и Слове Божий…» – серебряным своим голосом зазвенела на весь храм Аня Кудинова, внучка покойного Антона Васильевича Кудинова, отцу Иоанну Боголюбову приходившегося не то троюродным, не то даже четвероюродным дядей. «Анечку нашу слушать – как водицу ключевую пить», – говорил Григорий Федорович Лаптев и в знак особенного расположения иногда позволял ей одной от начала до конца петь эту Песнь Господу нашему Иисусу Христу или «Херувимскую».
– …безсмертен Сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы, и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся…
Сердце и замирало, и падало, и возносилось под купол, и еще выше, и в миг самый краткий, доступный одному лишь воображению, из холодного, зимнего, нещедрого на свет утра переносилось в сияющий жаркий полдень страны далекой, Святая Земля которой была как бы восприемницей чуда Богорождения и Воскресения.
– …распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый…
«Я там был. Был!» – с восторгом думал никогда не бывавший в Палестине о. Александр и в то же время, будто провинившийся школяр, с угрызением совести вдруг обнаруживал в своей памяти неведомо как появившиеся и совершенно неподобающие сей минуте слова: «Девушка пела в церковном хоре…» Наказание. Преступная слабость. Непростительный для иерея во время священнодействия сор в голове. С неумытыми руками и нечистыми душами берутся за святейшее дело. Это кто? Похоже, Григорий Великий. В святых отцах путаюсь, а у грешника-поэта каждую строчку знаю наизусть. Да почему грешника?! Он, может быть, всех пустынников святей! О, нет. Душа, обожженная пламенем греха, – вот источник поэзии. Ибо святость подразумевает отрешение от страстей; а где нет страсти – там песня умолкает. Или жизнь святая, или звуки дивные: середины не отыскать. Погоди. А «Канон покаянный» святого Андрея, пастыря Критского, монаха с отроческих лет, в житии чистейшего? Это ли не поэзия?
– Паки и паки миром Господу помолимся, – после ангельского голоса Ани Кудиновой тяжко было, ей-богу, слушать о. Петра.
«Как в ржавую бочку гудит», – презрительно усмехнувшись, подумал Николай.
– Тебе, Господи, – завершая малую ектенью, протяжно пропел хор, и о. Петр вошел в алтарь. Отец Александр уже читал молитву третьего антифона.
Иже общыя сия и согласныя даровавый нам молитвы, – на память, тихо и внятно произносил он и, проверяя себя, изредка поглядывал в раскрытый служебник. – Иже и двема и трием, согласующымся о имени Твоем, прошения подати обещавый…»
Склонив голову, младший брат в свое оправдание шепнул среднему:
– Встать не мог. Отравился чем-то.
– Да ты не вчера… ты давно уже отравы нажрался, – накаленным шепотом ответил ему о. Петр.
– Ты о чем?.. брат! – еле вымолвил Николай и, теряясь и сникая под тяжелым взглядом о. Петра, бормотал быстро и сбивчиво: – Не веришь… Зря не веришь… Мы с тобой в алтаре все-таки, а ты не веришь… – Он вздрогнул, умолк и с ужасом вспомнил будто бы прямо к нему обращенные грозные слова: «Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить…» Мертвея, он на свой лад докончил обличение Петра-апостола: от брата-священника истинную причину твоего недомогания? Вот и дышать трудно стало. Паду сей же миг бездыханным, как лживый Анания.
– …Сам и ныне раб Твоих прошения к полезному исполни, подая нам в настоящем веце познание Твоея истины и в будущем живот вечный даруя, – продолжал молитву о. Александр.
– Если бы я тебе врал, – вытирая выступивший на лбу пот, сказал Николай и смело взглянул брату в темные мрачные глаза, – то меня бы прямо тут, на этом самом месте, возле престола Божия, – голос его дрогнул и взор увлажнился, – разве не постигла бы кара небесная?
– Еще постигнет, – кратко посулил о. Петр.
– Не любил ты меня никогда, – сокрушенно вымолвил Николай.
– …и Тебе славу возсылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веко-о-ов, – сколько оставалось в груди дыхания – все отдал о. Александр последнему, долгому «о».
– Сказано: Бог не человек, чтобы Ему лгать. Я тебя как брата моего родного люблю и жалею, но сан срамить и нас всех позорить не дам.
– Аминь, – пропел хор, и о. Петр тотчас подступил к старшему брату с вопросом:
– Благословляешь ли диакону литургисать вместе с нами?
– Врата! Врата! – нахмурившись, сердито прошептал о. Александр.
Николай шагнул к царским вратам – их отворить, но Петр его перехватил.
– Благословляешь или нет?
– Ну что ты, в самом деле! – с досадой вымолвил о. Александр. – Мы тут Богу служим, а ты…
– Приидите возрадуемся Господеви… – прозвучало с клироса начало третьего антифона.
– Врата! – простонал старший брат, и о. Петр медленно отворил царские врата.
Малое стадо поклонилось открывшемуся алтарю.
С крестом и Евангелием в руках о. Петр спустился с солеи и встал возле приготовленного матерью Агнией аналоя. «Вчера пил, – с тяжелым чувством думал о младшем брате, – рожа опухшая, разит… Именно, именно, – дважды подряд повторил он, гоня прочь мгновенно возникшую в памяти историю двух братьев, один из которых довел свою нелюбовь к другому до последней черты, – как будто не диакон в алтарь пришел Богу служить, а пивной бочонок вкатился и смердит. При чем здесь Авель с Каином! На мать похож. Завели манеру во всякой дряни искать библейский смысл. Ты меня не любил никогда, – с горечью повторил о. Петр слова младшенького. – Я-то тебя, дурака, хотя бы ради покойницы нашей мамы, души в тебе не чаявшей, еще и теперь люблю, но Бога – больше!»
Однако предстояло ему исповедовать.
Желавший разговора с ним господин, в котором о. Петр, приглядевшись, признал бывшего директора сотниковской гимназии, терпеливо ожидал своего часа возле иконы святого Пантелеимона; за ним в черном платке и в черном же и длинном, наподобие монашеской мантии, пальто стояла Лена Калашникова, раба Божья, мечтающая о монастыре. Ей сказать: в миру теперь, милая, твое послушание. Этой власти монастырь, как кость в горле. Вон и до Лавры преподобного Сергия добрались. А дружок милый, однокашник семинарский, Вася Глаголев, отец Василий, из Ярославля с попутным человеком письмецо прислал: ужас! Все монастыри в городе и вокруг разорены, братию кого выгнали, кого посадили, а кого просто убили. Сестры в советах полы моют и комиссарам портки стирают.
И к нам грядет.
И катит, и катит на Русь черная туча, антихристово порождение, новая смута, и от невиданного доселе зрелища умирающей Родины безысходной тоской сжимается сердце. Боже правый, дай силы мрачную сию ночь превозмочь и покаянной молитвой встретить радостное утро Твое.
– Сюда подойдите, – призвал о. Петр двух сегодняшних исповедников и, обратившись к алтарю, начал привычным, как дыхание, но всегда торжественно-волнующим возгласом: – Благословен Бог наш…
«…и во веки веков…», – услышал он позади шепот Лены Калашниковой и произнес, перекрестившись: «Аминь».
– Царю Небесный, Утешителю… – вполголоса молился о. Петр, и раба Божия за его спиной ему умиленно вторила:
– …Сокровище благих и жизни Подателю…
– …прииди, – молился о. Петр, и словно эхо с великой надеждой отзывалось в душе: «прииди!», —…и вселися в ны, – говорил он, и душа, в который раз за сегодняшний день освобождаясь от скорбей и тревог, доверчиво вверяла себя Создателю со смиренной, но настойчивой просьбой спасти ее, укрыть от огненного ветра, уже проникшего в сердцевину русской жизни. И души тех двоих, ожидающих исповеди, прибегающих к таинству покаяния, готовых открыть перед Богом сокровенные свои помыслы, обличить собственные грехи и робко вымолвить свои упования, – любовью и милостью Твоей спаси их, Блаже.
Очистив всех, к Тебе припадающих, всех спаси.
– Отче наш! – взывал он, и в груди его становилось все горячей, и сердце билось часто и сильно.
– …да святится имя Твое, – от полноты сердечной вздыхала позади мечтающая о монашеской жизни Елена.
– Жертва Богу – дух сокрушен, – падали из его немеющих от счастья губ чудные слова покаянного псалма. И где нам силы брать, как не в молитве?! Как Антей – к Земле, так мы – к молитве, к этой нити спасительной, которой Небо удерживает нас от погибели в волнах нескончаемого потопа.
