— Я только хотел немножко с тобой поболтать, — заверяет он Джастера. — Не надо так напрягаться.
Проговорив это, Говард вдруг сознает, что Автоматор поступил очень мудро, поручив именно ему разговор с Джастером; ему ведь намного легче настроиться на одну волну с подростком, чем какому-нибудь семидесятилетнему священнику.
— Я слышал, ты вчера завтрак метнул на уроке французского, — говорит он.
— Я… что? — переспрашивает Джастер.
— Тебя стошнило. Вырвало.
У мальчика кривится рот.
— Я просто хотел узнать — тебе лучше?
— Да, сэр.
— Значит, тебе лучше?
— Да, сэр.
— Вы с отцом Грином заключили мир?
Джастер кивает.
— Он любит иногда поскандалить, этот старый хрыч, но я бы не стал принимать близко к сердцу его слова, — говорит Говард.
Мальчик ничего не отвечает. По правде сказать, Говарду совсем не кажется, что Джастеру приятно его участие — впрочем, напоминает он себе, дети часто скрывают свою ранимость за подобным безразличием, не следует их понукать, нужно подождать, пока они сами проникнутся доверием к тебе.
— А как вообще дела? Как жизнь?
— Хорошо.
Джастер явно настораживается, как будто Говард пытается на чем-то его подловить.
— Как учеба? Не слишком трудно оказалось в этом году? — Мальчишка трясет головой. — А дома у тебя все хорошо? У родителей?
Тот кивает. Говард пытается придумать следующий вопрос:
— А что с плаванием? Я слышал, ты делаешь большие успехи.
Мальчик снова кивает, наморщив свой бледный лоб с таким сосредоточенным видом, как будто играет в шахматы со Смертью, а ставка — его собственная жизнь. Говард уже начинает выбиваться из сил. Это все равно что курице зубы выдергивать. Ладно, он потратит на это еще одну минуту — на всякий случай, вдруг Грег все-таки спросит его об этой беседе.
— Знаешь, вчера я разговаривал с твоим тренером по плаванию. Он рассказал мне кое-что очень…
Но тут слова замирают у него на языке: он попался в плен улыбки — внезапной, яркой, парализующей, как тюремный прожектор… Перед ним возникла мисс Макинтайр; улыбка, очевидно, предназначается ему. Он уже слышит, как заговаривает с ней, хотя сам не понимает, что говорит. Господи, какие глаза! Когда просто смотришь в них, кажется, будто тебя целуют — или нет, ты как будто по волшебству уносишься в другой мир, где есть только они вдвоем, а вся остальная вселенная превращается в мишурную декорацию и только медленно вальсирует вокруг них…
— Да, сэр?
К реальности Говарда возвращает тихий голосок, чего-то требующий от него. Он оглядывается и смотрит на обладателя этого голоса так, как будто впервые в жизни его видит.
— О! — Мисс Макинтайр прикрыла рот ладонью. — Извините, ребята, я не заметила, что вы заняты разговором.
— Нет-нет, все в порядке, — торопливо заверяет ее Говард, а потом опять поворачивается к Джастеру: — Дэниел, ступай лучше на следующий урок.
— Сейчас обеденный перерыв.
— Ладно, тогда ступай обедать. Мы потом договорим, на неделе.
— Хорошо, — неуверенно произносит Джастер.
— Вот и молодчина, — говорит Говард. — Ладно, ступай, ступай.
Джастер послушно топает по коридору.
— Мы еще увидимся на этой неделе, — кричит Говард ему вдогонку. — И хорошенько потолкуем, ладно?
Он поворачивается, чтобы вновь окунуться в приятный свет, исходящий от мисс Макинтайр.
— Извините, — говорит она весело. — Я его не заметила, иначе не стала бы вас прерывать.
— Нет-нет, ничего страшного, пустяки, — заверяет ее Говард. — У него вчера произошла небольшая стычка с отцом Грином. Грег попросил меня потолковать с ним, узнать, все ли в порядке.
— Кажется, я видела его у себя на географии, — говорит она и добавляет: — Он такой маленький!
— Обычно в таких случаях детей направляют на беседу к советнику по воспитанию, но Грег решил, что он, наверное, охотнее будет говорить с кем-нибудь помоложе, — объясняет Говард. — Ну, в общем, с кем-то, кому он мог бы больше довериться.
Она слушает его с вдумчивым видом (или изображает вдумчивость?): Говард уже заметил, что многие ее жесты и ужимки носят обескураживающий налет некоей несерьезности, искусственности, как будто она, забавы ради, позаимствовала их из какой-то старомодной комедии. Как же подобраться к настоящей Орели?
— Ах да, вот что я хотел вам сказать, — он легонько касается ее руки. — Я последовал вашему совету и раздобыл ту книгу Роберта Грейвза. Сегодня я читал ее на уроке. Вы оказались правы — ребятам понравилось!
— Я же вам говорила. — Она улыбается.
— Это же совсем другое — когда слышишь, как о войне рассказывает тот, кто побывал в самом пекле. Ученики действительно заинтересовались.
— Ну, может быть, все это напомнило им школу, — говорит она. — Кто сказал про окопную войну, что это девяносто девять процентов скуки и один процента страха?
— Ну, про скуку не знаю. Но — господи! — весь этот хаос, эта жестокость! И все описано так ярко. Мне было бы очень интересно почитать его стихи — просто чтобы увидеть, как человек, который описывает людей с вывороченными кишками, вдруг переходит к теме любви.
— Ну, может быть, одно не так далеко отстоит от другого, — говорит она.
— Вам так кажется?
— А вы сами когда-нибудь любили? — спрашивает она его, будто дразнясь.
— Да, конечно, — признается Говард, волнуясь. — Просто я хотел сказать, что с литературной точки зрения это, должно быть, большой стилистический прыжок от одной задачи к другой…
— М-м-м. — Она снова проделывает эту штуку — пробегает по верхней губе самым кончиком языка.
— Послушайте, — говорит он, — мы в прошлый раз, как бы это сказать, неудачно начали…
— Да?
— Ну, я имею в виду… — Он, как будто в тумане, замечает, что по обе стороны от них проносятся потоки школьников. — Помните, вы мне тогда сказали, что не собираетесь… м-м… кое-чего делать со мной?
— Я сказала вам, что не буду с вами спать.
— Да, именно… — Он чувствует, как весь заливается краской. — Ну вот, я только хотел… Надеюсь, я не дал повода… Ну, в общем, я хочу сказать вам, что я тоже… Что я тоже нисколько не собирался, м-м, с вами спать.
Она с секунду молчит, как бы переваривая его слова, а потом говорит:
— И это все, что вы можете мне сказать — спустя целых два дня?
— Да, — говорит он неохотно.
— Ну, теперь я совершенно точно не буду с вами спать, — говорит она смеясь и поворачивается к нему спиной.
— Погодите, — говорит он в отчаянии, — когда вы говорите, что… Что вы этим хотите сказать?
— До свиданья, Говард, — бросает она через плечо.
— Подождите!
Но чары уже разрушены: торопясь догнать ее, он снова осознает, что существует в мире предметов, препятствий, которые вклиниваются меж…
— Простите, Говард, я вас не заметил…
Говард, задыхаясь, только молча открывает рот.
— A-а, Роберт Грейвз! — Джим Слэттери поднимает с пола упавшую книгу. — Вы читаете ее ребятам?
Уже потеряв надежду, Говард смотрит вслед ее удаляющейся фигуре: обратив к нему спину, она, кажется, продолжает насмехаться над ним.
— Грейвз удивительно разносторонний писатель, — продолжает Слэттери, ничего не замечая. — Таких людей сегодня уже почти не сыщешь. Стихи, романы, работы по классической мифологии… А вы, кстати, никогда не пробовали читать его “Белую богиню”? Безумная, откровенно говоря, книжка, но чрезвычайно захватывающая…
Говард понимает: теперь ему никуда не деться. Он ведь пять лет сидел в классе и слушал все эти бредни. Как только Джим Слэттери начинает говорить на заинтересовавшую его тему, остановить его может только божественное вмешательство.
— …исследует различные дохристианские общества — в Европе, Африке, Азии — и всюду ищет одну и ту же фигуру, эту самую Белую богиню — с длинными светлыми волосами, голубыми глазами и кроваво-красным ртом. Он докапывается до самих древних вавилонян. Его теория такова: поэзия в том виде, в каком мы ее знаем, выросла из культа этой самой богини. Вся поэзия — вернее, вся истинная поэзия — всегда рассказывает об одном и том же. Наверное, это можно назвать мифом плодородия…
Голубые глаза, кроваво-красный рот.
— …сражение между поэтом, который олицетворяет грядущую весну, и как бы его сверхъестественным двойником или отрицательным “я”, олицетворяющим прошлое, зиму, тьму, застой и так далее, — из-за любви этой самой Белой богини…
Совершенно точно не буду с вами спать.
— Грейвз умер на Майорке, подумать только! Поселился там с одной женщиной, поэтессой. В Дейе. Пару лет назад мы туда ездили — ну, мы с женой то есть. Восхитительное место, когда отъезжаешь подальше от всех этих курортов. Потрясающие пейзажи. А морская живность! Помню, однажды вечером жена сказала мне — она ела креветки…
