Мой папа был король, а умер такой жалкой смертью. Ему бы, укрощенному, спокойно лежать под моим письменным столом, а вместо этого я, его убийца, сижу здесь и так молочу по клавишам, что кровь брызжет из-под ногтей! Правда, крупинку истины я все же нашла. Это ты убил маму, братец, признавайся! Возможно, я тоже в этом участвовала, ну и что. Никто так и не узнал, что тут произошло. Итак, я, сонный, ленивый грудничок, насосавшийся материнского молока, лежу у груди мамы, я была и остаюсь ребенком, с зубами или без зубов. Людям мои зубы не нравятся, но я старая и опытная кусака, мне они еще нужны, я имею в виду зубы, ну, и люди, разумеется, тоже. Я не могу без публики! Мама, значит, положила папу в больницу, а рядом с ним пристроила и его рассудок, словно внутренности курицы, и теперь я должна до конца дней своих жить в ее доме с ней вместе. Я и пачка моих мозгов в морозилке. Может быть, мама наделает из них кубиков и швырнет их в стакан, чтобы мы, две ошпаренные бабы, наконец выяснили свои отношения. Неудивительно, что я никак не могу оттаять!
Самой судьбе было угодно, чтобы папа превратился в идиота, а теперь мама хочет лежать с ним в одной могиле, уже давно оплаченной на сто лет вперед! Мертвецов тоже можно покупать. Разве убийство спорт? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве бог враг? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве смерть всего лишь сон, чтобы люди и под землей могли совокупляться? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Я лишь хочу сказать, что тело моего отца всю жизнь находилось в миллиметре от стального лезвия моей матери. Но ничего так и не произошло. Далее я хочу сказать, что я все время что-то говорю, вы же сами слышите, но у меня такое впечатление, будто я обращаюсь к спящим. (Пошатываясь, уезжает на велосипеде.)
Другой громила (будто ничего не произошло). Они наблюдают за нами даже на улице, с помощью видеокамер, чтобы мы не собирались вместе в публичных местах. А этой можно свободно ходить там, где ей захочется!
Под стадионом они даже вылепили из глины камеры для заключенных! Чтобы не возить нас куда-нибудь подальше. Мы на видеокамеры ноль внимания. Но они нас, тем не менее, видят. Они выбирают для нас стадион посовременнее, чтобы охрана могла высосать из нас всю кровь. Мы цепляемся за камни, с трудом переводим дыхание, наши бока, как осы, жалят всех вокруг, но все усилия оказываются бесполезными. Нас пинают и топчут; даже если мы где-нибудь спрячемся.
Первый (пинает его). Мы маскируем наши действия, говоря, что идет война. Я всего себя отдаю борьбе. Не пропускаю ни одной схватки. Как раньше бог хотел заполучить мою душу, так и я теперь жажду жертв! (Обращаясь к своей Жертве.) Отдайте мне свое тело, чтобы я мог снова превратить спорт, который раньше был культовым действием, в скромное, но все же достаточно интересное культуристское представление. Которое, я говорю это просто так, наобум, могло бы многим кое-что принести. При условии, что мы их заинтересуем. Да наверняка заинтересуем! Иначе вы не включали бы ваш аппарат. Красное пятно на вашем ковре, то, что перед телевизором, где вы на прошлой неделе пролили вино, скоро поблекнет на солнце, которое вы в изобилии каждый день впускаете к себе в комнату. А меня, своего убийцу, вы хотите оставить за дверью? Вы еще живы, но уже кормите меня! Голубые блики на оконных стеклах доказывают, что вы включили телевизор, свисток судьи! Еще одно доказательство — то, что на улицах в определенные часы совсем мало людей. Другой причины, почему на улицах так мало людей, я не вижу.
Здесь (показывает на Жертву) вы видите частичку духа, она умирает и вытекает из уголков рта вместе со слюной, а у ее владельца в это время еще дергаются ноги и голова, как у замечтавшегося пса. Блевотина с шипением вылетает из него, окружает его, валяющегося на земле, теплым, нешироким валом. Это ему было нужно? Да, нужно! Он просто не мог без этого обойтись, как и каждый не может обойтись без других. Возможно, позже он снова будет жить в ладу с ними, с немецкими народными песнями. Следующая передача из Южной Африки, да, даже оттуда! Другой радуется, но он все же недоволен. Он выскальзывает из своей руки, как х…, когда пописаешь. Но рука остается сухой. Зато глаза у всех на мокром месте. Вина смывается, это ведь один из современных писсуаров, вода в нем начинает литься, едва отойдешь, и при этом орошает тебя легкой музыкой. Никто не заразится и не разразится проклятием. Никто не свалится с ног. Без повиновения нет командира, отдающего приказы: бег рысцой, бег задом наперед, бег боком, бег с подтягиванием пяток к ягодицам, колени выше, перейти на шаг, делая круговые движения плечами, бег рысцой, шире шаг, колени поднимать энергичнее, садиться на пятки энергичнее, короткие пробежки, пятки к ягодицам, переходим на шаг, положить ногу на скамейку (перед собой), положить ногу на скамейку (в сторону), круговые движения плечами, круговые движения верхней частью туловища, закончить упражнения, быстро обдумать их положительные и отрицательные стороны. После бега и ходьбы мысленно подготовиться к соревнованиям, удлиненная программа. К сожалению, не всегда удается продемонстрировать истинные возможности команды. Причина: слишком велико нервное напряжение.
Другой. Ты считаешь, нашей жертве следует вывернуть перед нами свое тело, как Дед Мороз выворачивает мешок с подарками? Но это ей все равно не поможет. Мы руководствуемся только ситуацией, в которой оказались. Мы показываем руки: они чисты. Итак, слушайте: у меня тоже есть мать, но мне и в голову не придет расчленять ее ножом и потом выставлять ее голову в витрине магазинчика, где она торговала бельем. В надежде, что мать, может быть, еще и споет мне, ее убийце, песню, которая, как многое в ней, придется мне не по нраву. Аккомпанировать ей на этот раз буду не я, а CD-плеер. Как, она и впрямь спела бы, если бы могла? И это была бы песнь мести, пронзительная песнь смерти? В ней говорилось бы о том, что нельзя убивать кровных родственников, что слепых нужно переводить через дорогу и что нужно слегка вытягиваться и потягиваться, когда тебя начнут отмывать в пожарной части, куда ты, после нескольких попыток, наконец попадешь? Этой песни я не знаю. И CD-плеера у меня нет.
Я придерживаюсь мнения, что люди не должны ходить поодиночке. Нам больше не нужны объединительные идеи, не нужны эмоции, не нужны планы! Нам достаточно безмолвного, как в пантомиме, жеста, немого взгляда, легкого движения руки — и, как это часто бывает, мы с невероятной быстротой, хотя нас не связывают какие-либо общие интересы, пинаем, толкаем, а потом смываемся, причем так стремительно, что наши достижения в спринте никто не станет отрицать. Я думаю, слепым все равно, когда выходить из дома, днем или ночью. Я вырву тебе глаз, разве не говорил так твой папа, Эльфи? Ну да ничего! Столпившиеся вокруг нас быстро сообразили, что мы их убийцы, уже подъезжают грузовики, чтобы сопровождать их вниз. Они окончательно исключены из наших веселых праздников, эти 80 тысяч, вцепившихся в сползающий горный склон, чтобы послушать плохонький концерт, который сам по себе не состоялся бы. Мы, густой осадок этой страны, идем навстречу друг другу и, как всегда, рассчитываем на встречную предупредительность. Чтобы не попасть под колеса наших преступных деяний, все эти люди убегают, их рвет по дороге к грузовикам, они становятся неаппетитными, но и сами не получают никакой еды. Всевышнему не нужда наша еда, он пожирает нас!
Но мы его все же не боимся. Пусть наши церкви стоят в деревнях, ни о чем не тревожась. Наши жертвы боятся нас, хотя видят, что мы за люди. Они считают нас кровожадными. Помилуйте, к чему все это, ведь мы, когда все произошло, были уже в другом месте, так мы ответим, когда нас спросят через год или лет через пятьдесят. Мы гоняемся за ними, набрасываемся на них, стираем их с экранов телевизоров. А потом все вместе оказываемся в другом месте. Да, мы были совсем в другом месте, к тому же свою жертву мы не считали человеком. Она, правда, выглядела, как человек, но просто не могла им быть, иначе бы мы ее так не разделали! Вы слышали эти крики? Жалобы на то, что человек погибает от детских рук, вы это слышали? Должно быть, темнота случайно окутала дом жертвы, и его теперь не видно? Не видно и нас, мы сделали свое преступное дело, мы подобны горной львице, что в ярости рыщет по дубовой роще, уничтожая все живое.
Все мы всего лишь люди! Мы разбрызгиваемся, как пенки под половником, как брызжет слюной полковник, подчиняясь приказу свыше, ибо мы не позволяем себя помешивать, и уж тем более бить! Бить мы предпочитаем сами! Наши успехи зависят от возраста, чем ты моложе, тем большего можешь добиться. Время для нас — это вызов, требование жить как можно веселее. Быть веселым ничего не стоит. Мы смотрим в глаза людям, которым выворачиваем назад руки, смотрим молча, ищем три исходные точки, обеспечивающие нашу собственную безопасность, а потом отрываемся в свое удовольствие, потому что нам, качкам с вздутыми мускулами, за это все равно ничего не будет. Мы избегаем дорог, на которые нас толкают. Это может стать своего рода таинством. Или ритуалом! Священным превращением жизни в смерть. Но Бог имел в виду нечто прямо противоположное, а именно то, что его призовут к жизни после смерти. Что ж, теперь он знает, что из этого ничего не выходит. Вот смотри: у человека течет кровь из ран, которые мы ему нанесли, он испытывает страшную боль, он сам откровенно признавался мне в этом в редкие минуты, когда ему становилось легче. Но с некоторых пор он уже не говорит ничего. Во всяком случае, с того момента, когда мы испытали на нем свой последний, проверенный на практике прием. Высокий прыжок! Мощный удар в заключительной фазе! Нет, эта фраза мне, к сожалению, не удалась. А если бы и удалась, то сочинил бы ее кто-нибудь другой. Остальное годится.
