Например, представьте себе, что пациенты психиатрической клиники им. Кащенко вдруг объявили бы себя членами нового кабинета министров. И все тусовщики и бизнесмены Москвы потянулись бы к ним за дешевыми (тарифы поборов свежеиспеченных бюрократов всегда дешевле) лицензиями и разрешениями. Не только в Лондоне, Берлине, Вашингтоне, Пекине, но даже в захолустном Бухаресте, а то и Таллинне и Братиславе никогда бы не поверили такому дерзкому заявлению столичных психопатов. Но москвичи верят всем, особенно таким глашатаям, которые вдруг объявляют, что они одни, пусть и плюгавенькие с виду, являются партией федерального значения, указывают на себя как на центр интеллектуального мира, заявляют о своих претензиях на российский престол. Впрочем, таким редчайшим недугом тотального доверия страдали не только жители столицы, но и граждане других городов России. Видимо, на это были какие-то национальные, неведомые иностранцам основания. Может быть!
Вот почему, когда Андрей Максимович увидел рекламу, он тут же поверил ей до последнего слова. А там было сказано, что в газете «Новости элиты» любой платящий может облить помоями кого угодно. И тут же приводился прейскурант: 100 строчек нонпарелью — головой в ведро с дерьмом — тысяча долларов; 150 строчек полужирным курсивом — нечистотами на честь и совесть — две тысячи долларов; 200 строчек петитом — с головы до ног поносом после отравленной кислотными дождями трески — пять тысяч долларов. Вся полоса А-3, с вынесенными в заголовок словами типа «душегуб», «шпион», «подонок», «враг демократии» или «друг мафии», — десять тысяч долларов. Полоса формата А-2, украшенная заголовками: «Золотая маршальская форель», «Орден Отечества за наветы и фальшивки», «В Думу пробрался жирный червь, питающийся искалеченными судьбами», — девятнадцать тысяч долларов.
Провинциал с редкой аномалией никогда не участвовал в таких увлекательных столичных играх, но, будучи смышленым молодым человеком, стал репетировать роль оригинального заказчика, и ему пришло в голову, что лучше всего зайти к редактору и за тысячу долларов заказать статью на самого себя. Выражение «100 строк нонпарелью» он не понимал, но подумал, что размер в сто единиц поможет ему стать заметной фигурой и зарабатывать огромные деньги в этом великом городе, в который он без оглядки влюбился.
Андрей Расплетин вошел в редакцию и спросил секретаршу, опухшую от пьянства, свинины и картофеля девицу: «Где тут можно заказать статью в 100 строк нонпарелью?» — «А, такие деликатные поручения у нас выполняет Гришка Харьшток. Проходите, комната 00». «Как 00? Ведь так у нас называли отхожее место. Что, его кабинет в уборной? — усмехнулся про себя бывший детдомовец. — Ну да, а то как же ему обливать свои тексты фекалиями? Далеко ходить не надо, здесь они всегда рядом!» Добродушная секретарша заметила недоумение молодого человека и тут же успокоила его: «В нашей редакции все подобные пожелания выполняются лишь в одном кабинете. Поэтому для удобства и соответствующего настроя клиентов его обозначили таким характерным образом». — «Чтобы было понятно, что грязь всегда под рукой?» — «Именно!» — «Очень удобно и практично!» — Андрей Максимович хотел было рассмеяться, но сдержался и зашагал в сторону кабинета журналиста Харьштока (оказалось, что это был псевдоним депутата Харитона Николаевича Штопкина).
«Разрешите?» — осторожно заглянул в дверь Расплетин. «Консультации стоят денег!» — бросил Харьшток. «Я заказчик… Сто строк нонпарелью», — улыбнулся слегка растерявшийся Расплетин. «Деньги с собой?» — уставился на него хозяин кабинета. Эти простые слова в последнее время стали воспалять рассудок почти каждого москвича. «А как же, с собой! — испугавшись, Андрей Максимович даже ухватился за нагрудный карман, куда зашил доллары. — Да, тут они!» — «Выкладывай…» Расплетин начал было свой рассказ, но Харитон Николаевич властным жестом остановил его: «Вначале деньги!» Прошло несколько минут, пока провинциал распорол карман, чтобы рассчитаться со столичным щелкопером. «Теперь валяй, рассказывай», — приказным тоном потребовал господин Штопкин. «Я хочу, чтобы вы написали статью обо мне…» — «Ты что, не знаком с нашими расценками? Положительная заметка стоит дороже! Выкладывай еще двадцать процентов, то бишь двести долларов». — «Да нет же, пишите плохую статью, что я такой-сякой, наглый охотник за богатыми женщинами, который своими сказочными возможностями разрушает привычное представление о сексе». — «Это как? — заинтересовался мастер пасквильного жанра. — Чем это ты можешь потрясти дамские сердца? Не “Виагрой” же? Послушай, как тебя там, ты в Москве, у нас уже есть все, деньги обеспечивают любую радость, которую мы пожелаем испытать. Согласен, что на определенной ступени процветания, особенно когда цены на нефть прут вверх, а экономика страны находится на мощном подъеме, наши граждане могут себе позволить наслаждаться новыми возможностями сервиса. Но кто ты таков, чтобы предложить городу нечто совершенно оригинальное, неведомое? О шарлатанах наше издание не пишет, я сам остерегаюсь пачкать руки такими историями, тем более за такую мизерную плату. Одна тысяча долларов? Тьфу! Надеюсь, ты знаком со столичными ценами. Слово “нет” уже тянет на три тысячи долларов. Это короткое отрицание — чистейшая провокация. Попытка понять всю серьезность намерения посетителя. Если он не готов рассчитываться за “нет”, то где гарантия, что он заплатит за “да”? Если подсчитать все буквы, из которых состоит моя речь, то никаких твоих денег не хватит. Ведь у нас платят за каждую букву! Что у тебя там еще, мальчишка? Выкладывай быстрее, иначе я включу счетчик…»
По всему было видно, что редактор позиционировал себя как официальное лицо. В его манере держаться бросалась в глаза напускная важность современного российского чиновника. Если он слушал, то требовал, чтобы речь просителя была короткой, сдержанной и уважительной. Когда говорил сам, то повышал голос, его монолог произносился как истина в последней инстанции, — впрочем, довольно часто в нем трудно было найти хоть какой-то смысл. В целом Харитон Николаевич представлял собой один из тех типов, словесный портрет которых мог бы быть очень кратким: лощен, полноват, с важной обвисшей губой, с черными бегающими глазками. Несмотря на свои сорок три года, он выглядел лишь на двадцать пять, — характерная особенность людей скудного интеллекта. Имел виды на высокое положение в обществе. Сколько встретишь таких людей в нашем замечательном мегаполисе? Уйму!
«Я не знаю, что такое “Виагра”, но с рождения имею два полноценных erecticus», — напрягся провинциал. «Как это два? Лжец! Нашел дурака! Забирай свои деньги и проваливай! Вон!»
Андрей Максимович в горькой обиде искривил лицо и с какой-то неимоверной силой, так, что даже пуговицы затрещали, стянул штаны и предстал перед Харитоном Николаевичем в чем мать родила. Столичный прохиндей Штопкин по-женски вскрикнул, но тут же словно проглотил язык и потерял способность мыслить. А что другое могло произойти с обычным, элементарно знающим анатомию человечком, занятым в бизнесе второй древнейшей профессии, если он неожиданно увидит такое чудище? Да, вначале он онемел! Но отсутствие совести помогло ему достаточно быстро прийти в себя и начать размышлять, какие дивиденды может принести ему эта оригинальная аномалия. «Они помогут так прекрасно раскрутиться, что я уже чувствую себя на седьмом небе, в Кремле, на самом высоком месте, с кучей денег и преданными друзьями, чьи тайны буду охранять! Эх, подозреваю, кого такое сногсшибательное хозяйство по-настоящему заинтересует, кто выложит за них все, что потребую», — пронеслось в его голове. Стремительно нарастающее предвкушение невероятной наживы изменило состояние писаки: его лицо приняло сладчайшее выражение, напоминающее радость представителя ближневосточного этноса, то ли бледного эфиопа, то ли загорелого арамейца, который неожиданно наткнулся на золотую жилу. «Пожалуйста, расскажите о себе. Иначе мне трудно будет вам помочь», — теперь уже почтительно обратился журналист к гостю. За этим простым предложением скрывался тайный план.
Записав в книжечку все этапы биографии господина Расплетина, Харитон Николаевич стал соотносить его дремучую провинциальную наивность и почти полную безграмотность (чему могли научить сироту в детдоме заброшенного городка!) со своим университетским образованием, изощренным депутатским двуличием, столичным опытом беспардонного интригана. Эти контрасты вселили оптимизм в сознание газетчика Штопкина. И он начал сочинять сценарий, по которому этот двуствольный молодой человек стал бы его крепостным, дойной коровой, разменной монетой в закулисных постановках.
Тут необходимо сказать несколько слов о Харитоне Николаевиче. В начале карьеры он задумал приобрести имидж человека, строящего линию жизни таким образом, чтобы стать антиподом известных, но несимпатичных обществу людей. Начал он с того, что попытался выглядеть оборотной стороной шеф-редактора одного тяжеловесного столичного издания, известного в Москве взяточника. Так, совершенно случайно, господин Штопкин вошел в образ послушника закона: обличал поборы, намекая на своего старшего коллегу, несколько коряво сочинял заметки о нравственности. И надо отметить, что он достаточно долго пребывал в этом образе. Но спустя три года, когда он начал подводить баланс своей показушной деятельности, итоги оказались минусовыми. Эта роль ничего, кроме насмешек и нищеты, ему не принесла. Раздосадованный, он сменил амплуа и стал представлять собою оборотную сторону одного известного коррупционера, к тому же имеющего заоблачные притязания на высокую власть. Расчет был иезуитским, но вполне вписывался в моральный кодекс нашего замечательного мегаполиса. Харитон Штопкин теперь мечтал о дивидендах: материальных и карьерных. И действительно, эта роль стала давать ему то, о чем он уже давно грезил. За спонсорские деньги, прикрывшись надежной властной крышей, он написал даже несколько разоблачительных статей, после которых стал узнаваем в кругу скандалистов и мерзавцев всех мастей. У молодого газетчика появились костюмы за пять тысяч долларов, набух бумажник, отяжелели щеки, взгляд стал томным, с прищуром. Он превращался в завсегдатая известных столичных ресторанов, прибавлял в весе не только собственном, но и публичном. Одни уже боялись его — журналист примкнул к какому-то политическому движению, — другие, особенно из тех, кто специализировался на черном пиаре и компроматах в бизнесе, искали с ним дружбы. Третьи пытались бороться, называли его «платной шлюхой», «законченным подонком», «стукачом». Но тут, как говорится, всем мил не будешь! Роли стали чередоваться в его жизни, как персонажи на театральной сцене. И если раньше он довольствовался эпизодами, то сейчас возникли претензии на амплуа заглавных героев. Одним словом, Харитон Николаевич стал тем типичным российским существом, из которых и состоит наш великий во грехе город. Теперь же, с одной стороны, он испытывал к своему посетителю чувство физиологической зависти из-за его невероятных природных возможностей, с другой — строил далеко идущие меркантильные планы по его использованию.
