Жук выплыл из своего кокона боли.
— Да, только этого мне сейчас не хватает — чтобы двери вышибали агенты из Эй-Ти-Эф[39]. Ладно. Я с ним поговорю.
— Да, кстати, а Белла опять беременна.
— Опять? Господи, я сейчас разрыдаюсь. От кого же на этот раз?
— Не знаю, — ответил Бьюкс, — но очень надеюсь, что не от того парня, у которого пистолет триста пятьдесят седьмого калибра, потому что если от него — то ребенок получится просто чудовищно уродливый.
Жук решил, что сейчас самое лучшее — это лечь спать.
Минди вернулась домой около трех часов дня — красивая, растрепанная и сияющая.
— Ты был на собрании? — требовательным тоном спросила она.
— Был, — соврал Жук.
— А как ты туда добрался? — подозрительно спросила она. — Твоя машина даже с места не трогалась.
— Откуда ты знаешь? Ты что — одометр проверяла?
— Ну, ладно, — проговорила она, судя по голосу, все еще недоверчиво. — И как там все было?
— Отлично, — ответил Жук. — Очень милые люди собрались.
— Ты им сказал, что ты — алкоголик?
— Э… гм…
— Ну, и? Уолтер, почему я каждое слово из тебя клещами вытягивать должна? Что тебе сказали?
— Сказали, что раз уж я решил выпить шесть стаканов водки, то нужно было все-таки закусывать.
— Тебе там сказали… такое?
— А еще они мне посоветовали перейти на пиво. Пиво сытнее, чем водка или бурбон, так что пить можно и меньше. По-моему, разумно.
— Да что это за собрание анонимных алкоголиков такое?
— Это особая программа из четырех ступеней — вместо обычных двенадцати. Похоже, к алкоголизму нашли новый подход. Меня такой вполне устраивает. Я как-то и сам не был готов к резкому отказу от выпивки.
Жук оперся на локти и улыбнулся жене.
— Отлично выглядишь, детка. Может, поиграем в лошадку?
Минди уселась на край кровати.
— Уолтер, посмотри мне в глаза.
— Смотрю, дорогая. Ты так прекрасна, что глазам больно. Может, конечно, это с похмелья.
— Скажи мне правду. Ты был на собрании?
Жук ответил:
— Сначала — ты. Скажи мне правду: ты спишь с Гарри Бринкерхоффом?
Минди вскочила на ноги.
— Как тебе не стыдно так со мной разговаривать!
И, громко топая, она вышла из спальни.
Что-то Мин в последнее время все время топает, подумал Жук. Неудивительно, что лестница в таком плачевном состоянии.
Глава 15
Генри мне столько рассказал…
— Я слышал, у вас недавно опять была схватка с Драконшей, — сказал Жук. — У вас рейтинги уже выше, чем у пятничной «Вечерней борьбы».
— Да, все было всерьез, в ход шли и когти, и зубы. Я так понимаю, — сказала Энджел, — вы эту передачу пропустили?
— Да, я был занят другим. Разрушал свою семейную жизнь. Зато у меня это неплохо получилось.
— Вот как? Не всё спокойно на вирджинском фронте?
— Я вроде как надрался на одной вечеринке. В этом ее клубе. Я просто не очень умею поддерживать разговор о лошадях. Ну, а когда я все-таки попытался это сделать, то это никому не понравилось. Прежде всего, самой Мин — она была в ярости. Она и так нервничает из-за… — Тут Жук снова решил не упоминать о Кубке Тан. — Из-за этих конноспортивных состязаний. Шутка ли — она пробилась в команду США! Это большой успех.
— Действительно, — зевнула Энджел. — Нам только что передали, что в полдень сделают сообщение. И тогда, — Энджел потерла руки, — мы переходим от состояния готовности номер три к состоянию готовности номер два. Помню, как я впервые оказалась в Военной комнате — настоящей, Эн-Эм-Си-Си[40] в Пентагоне. Там прямо воздух искрил! А как поживает наш специальный комитет?
— На подходе. Подбираю хорошие имена.
— Покажите-ка.
Жук нажал несколько клавиш, и на экране компьютера показался список. Энджел стала читать его через плечо Жука. Потом поморщилась.
— Джейсон Стэнг? — спросила она. — А кто это такой, скажите на милость?
— Киноактер. Айкидошник. «Лодыжки смерти». «Завтра ты встретишь Дракона».
Энджел только моргнула.
— Я понимаю, вы не часто в кино ходите. Погуглите — и сами увидите. Он очень уважаемый человек в американо-тибетской буддистской общине. Как написано в его официальной биографии, он — десятое воплощение Рампонга Джинджампо.
Энджел это явно не впечатлило.
— Говорю вам, он очень известная личность.
Энджел дочитала список до конца.
— Я не слышала даже о половине этих людей. Я-то думала, вы соберете туда всяких религиозных шишек. Нам нужно раздуть ярость вселенского масштаба. Как насчет архиепископа Кентерберийского?
— Я пытался связаться с ним.
— А как насчет американских епископов-католиков? Для них-то это должна быть лакомая пожива. А уж они, видит бог, охочи до лакомств.
— Я разговаривал с их монсиньором. Он сказал, что делу они сочувствуют, но не могут войти в комитет. Они предпочли бы действовать за кулисами.
— Ага, значит, подпольно — по примеру самого Иисуса Христа?
Жук пожал плечами.
— Он сказал, что сейчас в Китае католикам и без того туго приходится. Там постоянно закрывают их церкви, а священников бросают в тюрьмы. Им опасно встревать в это.
— Трусишки, — проворчала Энджел. — Ну, а евреи? Вы обещали мне влиятельных евреев. Где же Эли Визель? Почему его нет в списке?
— Его сейчас нет в городе. С тех пор, как его обобрал Мэдофф[41], ему приходится ездить повсюду с платными лекциями. Я попытаюсь до него дозвониться. Зато в моем списке есть Норман Подгорец[42].
— Норман Подгорец? Это он-то, по-вашему, влиятельный еврей? Ага!
— Ну, так позовите своего приятеля Генри Киссинджера. Он — самый влиятельный еврей со времен Моисея.
Энджел рассмеялась.
— Генри? В антикитайский комитет? Вот смех-то. Кстати, раз уж о нем зашла речь… — Энджел огляделась по сторонам и понизила голос. — Вчера я целых сорок пять минут разговаривала с ним по телефону.
— Да? И как — он спрашивал обо мне? — поинтересовался Жук.
— Боже мой, Жук, что там творится! И он по уши во всем этом.
— Ну, он-то должен быть в восторге от вашего недавнего вклада в сино-американские отношения.
— Он просто вне себя. — Энджел застенчиво улыбнулась. — Но он меня обожает. Помимо собственной воли. Я же его протеже-хулиганка. Он мне столько всего рассказал! Он же знает там абсолютно всех. А они чуть ли не молятся на него. Ну, в общем, в Пекине сейчас серьезная каша заварилась. Очень серьезная.
— А именно?
— Вот этого я не могу сказать.
— Да ладно, чего уж там. Я же весь в этом увяз — по самые уши.
— Генри мне доверяет. Он мне как родной дядя.
— Ага, значит, теперь я — неблагонадежный элемент, да? А кто вам вообще рассказал про «Тельца», интересно? И про мюоны?
Энджел заколебалась.
— Ладно, но только — могила. Договорились?
— Да, да. Давайте выкладывайте.
— Похоже, что в Постоянном комитете произошел большой раскол. Из-за того, пускать ли Шафранового Человека на родину. В Постоянном комитете — вы меня понимаете?
— Понимаю. — Жук закатил глаза. — Постоянный комитет Политбюро. Девять человек, которые правят Китаем. Мне что — их всех поименно перечислить? Со-Ня, Вор-Чун, Чи-Хун…
Энджел заговорила шепотом:
— Генерал Хань, министр обороны, и Ло, министр госбезопасности, — закоренелые ненавистники Далай-ламы. Будь их воля, они бы заасфальтировали весь Тибет и устроили бы там автостоянку. Но Генри говорит, что парочка других членов Постоянного комитета считает, что сейчас подворачивается удобный случай немножко умаслить США — разрешить Шафрановому Человеку вернуться, чтобы он отдал концы на родной земле. А между тем, по слухам, Фа — президент — готов не то в штаны наложить, не то спятить. Если помните, его в свое время так и не сделали председателем Центрального военного комитета. Ну, это… как если бы — вообразите — у Президента США не был в полном подчинении Пентагон. Скользкое положение. Так что ему приходится быть начеку — а не то генерал Хань швырнет гранату ему в задницу. Ну, а Хань с Ло считают, что Фа слишком нянчится с Тибетом. Почему — никто этого точно не знает. Когда Фа был партийным боссом в Лхасе, расстрельные команды работали сверхурочно. А потом он как-то утихомирил мятежников — причем всех их ставить к стенке не пришлось. — Тут Энджел хихикнула. — Однажды этого болвана стошнило, когда он произносил свою речь. Высотная болезнь напала. Выстрелил блевотиной поверх кафедры — и прямо на колени делегатам из Зимбабве. Отличная мишень попалась! Я бы дорого дала, чтобы оказаться там в тот момент. В общем, Генри считает, что дела там могут обернуться довольно скверно. Очень скверно. — Она усмехнулась. — Это было бы просто ужасно, правда?
— Но мы ведь этого ужасного и хотим?
