«О, солнышко, ты стала большая для этого. Слишком тяжелая!»
От золотистых светло-коричневых волнистых до плеч волос пахнуло духами. На шее нитка жемчуга. Летнее платье с глубоким вырезом, яркая цветочная ткань, как обои. «Мамочка!»
«А папа, где же папа?»
Он ушел, потом вернулся. Он пришел за ней, за маленькой Сибил, чтобы отвезти ее в лодке, мотор громкий, гудит сердито, как пчела над головой, поэтому Сибил плакала. Потом кто-то пришел, а папа снова ушел. Она слышала, как взвыл мотор и затих вдали. Она не могла видеть со своего места, как бурлила вода, еще была ночь, но она не плакала, и никто не ругался.
Она помнила мамино лицо, хотя ей никогда не давали увидеть его снова. Папино лицо она не помнила.
Бабушка сказала: «Все будет хорошо, бедная малютка, все будет хорошо», — а тетя Лора крепко ее обнимала. «Теперь всегда с тобой все будет хорошо, тетя Лора обещала». Страшно было видеть, как тетя Лора плакала. Тетя Лора никогда не плакала, да?
Она подняла Сибил сильными руками, чтобы отнести в кроватку, но эта была другая кроватка, она теперь всегда будет другая.
9. Подарок
Сибил стоит на краю берега. Вокруг нее шумит и волнуется прибой… на песок набегает волна почти к ногам, что за вихрь криков, сокрытых в океане! Ей хочется смеяться без причины. Ты знаешь причину. Он вернулся к тебе.
Берег широкий, чистый, застывший, словно выровненный гигантской щеткой.
Пейзаж волшебной простоты. Сибил видела его бесконечное число раз, но сегодня его красота поражает заново. Твой отец, отец, который, как говорили тебе, ушел навсегда, он вернулся. Солнце зимнее, но теплое, ослепительное. Сияющее в небе, словно готовое быстро сгореть. Темнеет рано, потому что, в конце концов, теперь зима, несмотря на тепло. Температура упадет на двадцать градусов всего через полчаса. Он никогда не умирал, он ждал тебя все эти годы. И теперь он вернулся.
Сибил начинает плакать, пряча лицо, свое пылающее лицо, в ладонях. Она стоит, расставив ноги, как маленькая девочка, а прибой плещет вокруг нее, и вот туфли намокли, ноги тоже, она скоро задрожит от холода. О, Сибил!
Когда Сибил вернулась, то увидела господина Старра сидящим на песке. Он, казалось, потерял равновесие и упал, у его ног лежала трость, он уронил альбом, спортивная шапочка для гольфа съехала на сторону. Сибил, озадаченная, спросила, что случилось, она умоляла его признаться, не было ли у него сердечного приступа? А господин Старр слабо улыбался и говорил быстро, что не знает, что у него закружилась голова, что он почувствовал слабость в ногах и вынужден был сесть.
— Вдруг я переполнился вашими эмоциями! Что бы это ни было, — сказал он.
Он не пытался встать на ноги, а продолжал неуклюже сидеть. На его брюках и ботинках налип мокрый песок. Теперь Сибил стояла над ним, а он смотрел на нее, и в этот миг между ними… можно ли было это понять? Симпатия? Узнавание?
Желая разрядить ситуацию, Сибил засмеялась и протянула господину Старру руку, чтобы помочь подняться. Он тоже засмеялся, хотя был сильно растроган и смущен.
— Наверное, я совершаю слишком много непонятных поступков, не так ли? — спросил он.
Сибил взяла его за руку (Какая у него большая рука! Какие сильные пальцы, сомкнувшиеся вокруг ее пальцев!), и, когда он, благодарно глядя на нее, поднялся на ноги, она почувствовала его вес — взрослый и тяжелый мужчина.
Господин Старр стоял рядом с Сибил, не отпуская ее руку. Он сказал:
— Эксперимент был слишком успешным, по моему мнению! Я почти боюсь повторить его снова.
Сибил неуверенно ему улыбнулась. Он был приблизительно в возрасте ее отца, не так ли? Казалось, что сквозь шершавое болезненное лицо господина Старра проглядывало более молодое. Похожий на крючок шрам на лбу странно блестел на солнце.
Сибил вежливо вынула руку из руки господина Старра и опустила глаза. Она дрожала. Сегодня она совсем не бегала и пришла на встречу с господином Старром, чтобы позировать ему в блузке и юбке. Но он попросил: без чулок. Теперь ее ноги в сандалиях намочил прибой.
Словно не желая, чтобы ее слышали, Сибил сказала:
— Мне тоже так кажется, господин Старр.
Они поднялись по деревянным ступенькам на уступ, а там стоял лимузин господина Старра, черно-блестящий, припаркованный неподалеку.
В такой час дня парк был людный. Милю быстро прошла стайка веселых хихикающих школьниц, но Сибил не обратила на них внимания. Она все еще была взволнована и расстроена, но в тоже время объята вдохновенным душевным подъемом. Ты знаешь, кто он. Ты всегда знала. Она видела, как господин Старр хромал рядом и слышала его нетерпеливую болтовню. Почему он не говорил с ней прямо, хотя бы раз?
За рулем лимузина сидел шофер в униформе, глядя прямо перед собой, точно в ожидании. На нем был картуз и белые перчатки. Его профиль застыл, как на старинной монете. Знал ли шофер о ней, подумала Сибил, говорил ли господин Старр с ним о ней. Вдруг ее наполнил восторг — конечно, еще кто-то должен был знать.
Господин Старр сообщил, что, поскольку Сибил так терпеливо позировала, поскольку она более чем оправдала его ожидания, у него для нее есть подарок.
— Вот именно, в дополнение к вашей плате.
Он открыл заднюю дверь лимузина, достал квадратную белую коробочку и, застенчиво улыбнувшись, преподнес ей.
— О, что это? — воскликнула Сибил.
Они с тетей Лорой теперь редко обменивались подарками, это был ритуал из далекого прошлого. Приятно было вспомнить. Она подняла крышку коробки и увидела внутри красивую сумочку на длинной ручке, лайковую, цвета темного меда.
— О, господин Старр… спасибо, — сказала Сибил, доставая сумочку. — Это самая прелестная вещь, которую я когда-либо видела.
— Почему бы вам ее не открыть, дорогая? — предложил господин Старр, и Сибил ее открыла, обнаружив там деньги, совсем новенькие купюры, на которых сверху было написано: двадцать.
— Надеюсь, на этот раз вы не переплатили? — беспокойно поинтересовалась Сибил. — Я позировала гораздо меньше трех часов. Это несправедливо.
Господин Старр засмеялся, покраснев от удовольствия.
— Несправедливо в отношении кого? — спросил он. — Что значит справедливо? Мы делаем то, что нам нравится.
Сибил застенчиво подняла глаза на господина Старра и увидела, что он внимательно смотрит на нее, по крайней мере в уголках глаз появилось много морщин.
— Сегодня, дорогая, я настаиваю на том, чтобы отвезти вас домой, — сказал он улыбаясь. В его голосе появилась настойчивость, как-то связанная с подарком. — Скоро похолодает, а у вас промокли ноги.
Сибил колебалась. Она поднесла подарок к лицу, чтобы вдохнуть острый запах кожи: сумочка была высочайшего качества, такой у нее никогда не было. Господин Старр быстро огляделся, убеждаясь, что их никто не видит. Он все еще улыбался.
— Пожалуйста, садитесь в машину, Блейк! Теперь вы не можете считать меня незнакомцем.
Сибил все еще колебалась. Полудразня, она спросила:
— Вы знаете, что меня зовут не Блейк, не так ли, господин Старр? Как вы узнали?
Господин Старр рассмеялся, тоже дразнясь:
— Не так ли? Как же тогда ваше имя?
— А вы не знаете?
— Разве я должен знать?
— А разве вы не знаете?
Возникла пауза.
Господин Старр взял Сибил за запястье, легко, но твердо. Его пальцы обхватили ее руку, словно браслет от часов.
Господин Старр наклонился поближе, будто делясь секретом:
— Вообще-то я слышал, как вы исполняли соло на замечательном рождественском празднике в школе. Должен признаться, что прокрался на репетицию, мое присутствие никого не удивило. И, кажется, я слышал, как хормейстер называл вас по имени. Вас зовут Сибил?
Услышав свое имя из уст господина Старра, Сибил ощутила головокружение. Она смогла только молча кивнуть.
— Верно? Я немного сомневался, что правильно расслышал. Красивое имя для красивой девушки. А Блейк… Блейк ваша фамилия?
— Да, — прошептала Сибил.
— Фамилия вашего отца?
— Нет. Не папина.
— А почему нет? Обычно бывает именно так.
— Потому что… — И здесь Сибил запнулась, смущенная, не зная, что сказать. — Это фамилия моей мамы. Была.
— Ах, да! Понимаю. — Господин Старр засмеялся. — Вообще-то, если честно, думаю, что не понимаю, но мы обсудим это в другой раз, не так ли?
Он имел в виду, не сесть ли им в машину. Теперь он сильнее надавил ей на руку, и, хотя оставался любезен, как всегда, было очевидно, что терпение его на пределе. Его хватка оказалась неожиданно сильной.
Сибил стояла на обочине, готовая неохотно согласиться, и в то же время беспокойно думая, что, нет, она не может. «Не теперь».
