Письмоводитель встал и подошел к группе у окна, на ходу чувствуя, что у них есть какая‑то тайна, недоступная санитарам. Какое‑то время он стоял, тоже глазея на лужайку, на зеленую травку, золотившуюся в лучах полдневного солнца. Затем он вернулся к своей койке, сел на ее краешек и принялся глядеть на спящего Иахин–Воаза. Через полчаса его пристальный взгляд разбудил того.
— Он ваш? — быстро спросил письмоводитель. — Чей же еще — ведь вы здесь единственный новичок. — У него были небольшие аристократические усики и козлиная бородка. Глаза бледно–голубые и очень колючие. — Чем вы его кормите?
Иахин–Воаз улыбнулся и вопросительно поднял брови. После внушительной дозы успокоительного он чувствовал себя вялым и не понял вопроса.
— Лев, — пояснил письмоводитель и увидел, что Иахин–Воаз насторожился. — Это ваш лев, не правда ли? По–моему, он прибыл с вами.
— Он здесь? — спросил Иахин–Воаз.
— Прогуливается по лужайке, — подтвердил письмоводитель.
— Его видят все? — спросил Иахин–Воаз.
— Лишь немногие из нас. Те, кто увидел его, будучи на лужайке, сразу же забежали в здание. Кое‑кто из персонала и те, кто притворяется сумасшедшими, гуляют бок о бок с ним, в упор его не видя. Весьма воспитанное животное, доложу я вам. Никого еще не побеспокоило.
— Думаю, он вообще никого не замечает, — вырвалось у Иахин–Воаза.
— Естественно, нет. А кто кого вообще замечает? — осведомился письмоводитель. — Я спросил вас, чем вы его кормите.
В душу Иахин–Воаза вдруг закралось подозрение. Держись того, что имеешь, говорил солнечный свет. Ему не хотелось, чтобы кто‑то еще знал, что и сколько ест его лев.
— А почему вы решили, что он вообще ест? — задал он вопрос.
Лицо письмоводителя вспыхнуло. Его словно громом поразило.
— Извините меня, — пробормотал он. — Прошу вашего прощения.
Иахин–Воаз мгновенно понял, что он поступил так же невежливо, как один аристократ, владелец редкой и дорогой марки автомобиля, по отношению к другому, такой машины не имеющему. Румянец залил его щеки.
— Простите меня, — произнес он. — На него уходит примерно шесть–семь фунтов мяса в день, шесть дней в неделю. Я скармливал ему бифштекс, но не регулярно.
— Проблемы со снабжением, — понимающе кивнул письмоводитель. — Полагаю, пастушья запеканка или мясо в тесте были ему не по вкусу? Тут, на земле, мясо тощевато.
— Не знаю, — ответил Иахин–Воаз. — Возможно, он легко может обходиться без мяса. Он настоящий, но не в обычном смысле.
— Разумеется, — отрезал письмоводитель, словно между ними, аристократами, такие вещи объяснять не приходиться.
Иахин–Воаз замолчал. Видеть льва сейчас ему не хотелось, и он стал думать о людях, которые тоже его видели. Вот уже один такой хочет его покормить. У Иахин–Воаза заболела голова.
— Почему они тоже видят его, другие? — спросил он скорее у себя самого, но вслух.
— Извините, дружище, — откликнулся письмоводитель. — Но этого следовало ожидать. Почему, в конце концов, они сунули нас в желтый дом? Нормальные люди считают, что некоторых вещей нельзя допускать, и поступают соответственно. Они сильные, нормальные люди. Мы не такие сильные. Не допускаемые ими вещи, все эти черти и звери, прыгают на нас, потому что мы не знаем, как от них предохраниться. Другие пациенты здесь увидят мои лица и вашего льва, даже если вы станете прижимать его к себе, как игрушечного мишку. Если бы ваш лев был невозможен, вам следовало бы с радостью поделиться невозможностью. Но люди становятся такими собственниками, когда речь заходит о возможностях, пусть даже опасных. Жертвы становятся собственниками. Вам не мешало бы немного повзрослеть. Возможно, однажды вам придется расстаться с вашим львом.
— А ваши лица? — спросил Иахин–Воаз.
— Они накапливается быстрее, чем от них можно избавиться, — самодовольно ответил письмоводитель. — Всегда есть лишние.
— Изумительно, — произнес человек, только что вернувшийся к своей койке у противоположной стены. Несмотря на то, что его руки были пусты, а сам он был в банном халате и пижамных штанах, он казался одетым с иголочки и со вкусом и в руках держал туго свернутый зонт и респектабельную газету. — Изумительно, — продолжал он. — Изумительные жена, дети, дом, погода, центральное отопление, карьера, сад, шнурки, пуговицы и лечение у зубного врача. Все современные удобства и срочное предложение. Изумительные банковские курсы, музыкальный счет, изумительный пробег в милях к галлону. Изумительный экзаменационный простой уровень, усложненный уровень, ровня уровня, уровня ров. Изумительный ровный взгляд у нее, каким она проникает сквозь все, кроме.
— Кроме чего? — поинтересовался Иахин–Воаз.
— Это я и имею в виду, — сказал туго завернутый. — Окружающая нас кроместь. Домой я больше не пойду. Прощай, желтая птичка. В том‑то и муть, дорогая.
— Суть, — поправил Иахин–Воаз.
— Дай мне суть, и я найду в ней муть, — возразил туго завернутый. — Вы сейчас не с нормальными разговариваете, любезный. Не пытайтесь уклониться, играя на головоломках и девяностодевятилетней аренде. Пустые клетки все равно больше, чем здешние зиккураты, и карабкаться еще ох как высоко. Глубже, чем колодец.
— Круглее, чем колесо? — предложил Иахин–Воаз.
— Забегаете вперед, милый, — сказал туго завернутый. — Пусть само идет.
— Не будьте таким снобом.
— Кто бы говорил, — возмутился туго завернутый. — Он с его львами, дорожными чеками и фотоаппаратами. Ожирение — мать расширения. Стерва успела выбрить полдела. Да хоть возьмите эти чертовы замки да вышлите их домой, по кирпичику, — мне плевать. Сгиньте с глаз долой, вы и ваш лев. Туристы.
— И совсем не нужно говорить таким тоном, — заметил Иахин–Воаз.
Туго завернутый вдруг заплакал. Встав на колени, он спрятал голову в ладонях, выставив зад.
— Я не хотел этого говорить, — всхлипывал он. — Позвольте мне погладить вашего льва. Я могу каждый день отдавать ему свой ужин.
Иахин–Воаз отворотился от него, лег на спину, заложив руки за голову, и стал смотреть в потолок, пытаясь вновь обрести тишину и покой в том пространстве вокруг, которое было, вероятно, с его койку размером, до потолка высотой, — его личное владение. Солнечный свет шепнул: — Начни сомневаться — и все пропало. Только начни. «Нет», — сказал Иахин–Воаз занавескам. Пропадешь, сказал бордовый фон, сказали желто–синие цветы. А мы останемся. Сколькие приходили сюда, чтобы уйти навсегда, сказал запах готовки. Все потерпели поражение.
Вдруг Иахин–Воаз осознал присутствие у своей койки кого‑то, у кого были ноги врача психиатрической лечебницы. Ему доводилось слышать часы, чье тиканье было достаточно членораздельно. Когда заговорил доктор, его слова превратились в тиканье, пока Иахин–Воаз как следует не прислушался.
— Как тик–так дела у нас? — спрашивал доктор. — Так–тик?
— Очень так, спасибо, — отозвался Иахин–Воаз.
— Тик, — сказал доктор. — Все будет тик–так, я в этом не сомневаюсь.
— Я тоже думаю так, — ответил Иахин–Воаз.
— Ночью тикали как? — спросил доктор.
— Очень так, — ответил Иахин–Воаз. — Не припоминаю никаких снов, которые забыл.
— Вот и тик, — сказал доктор. — Так тикджать.
— Счастливо, — попрощался Иахин–Воаз, поднимая два пальца на прощание.
— Для пожелания победы обычно делают по–другому.
— Когда я увижу победу, то сделаю, как вы сказали, — пообещал Иахин–Воаз.
Докторовы ноги ушли, а с ними — сам доктор. Появились обычные ноги. Знакомые туфли.
— Как вы себя чувствуете? — осведомился хозяин книжного магазина. — С вами все хорошо?
— Благодарю, неплохо, — отвечал Иахин–Воаз. — Очень любезно с вашей стороны наведаться.
— Как вы очутились здесь? — спросил владелец книжного магазина. — Вы ничуть не изменились с прошлого раза. Это все из‑за той галлюцинации с собачьей едой?
— Вроде того, — ответил Иахин–Воаз. — К сожалению, полицейский тоже ее увидел.
— А, — сказал владелец. — Лучше всегда, знаете ли, держать такие вещи при себе.
— Хотелось бы, — ответил Иахин–Воаз.
— Все уладится, — сказал владелец. — Покой пойдет вам на пользу, и вы вернетесь на работу отдохнувшим.
— И вы безоговорочно примете меня на работу снова? — спросил Иахин–Воаз.
— Почему нет? Вы продаете книг больше, чем любой другой. А беда может стрястись со всяким.
— Спасибо.
— Не за что. Ах да, недавно в еженедельнике было объявление. Письмо для вас в абонентском ящике. Вот оно.
— Письмо для меня, — повторил Иахин–Воаз. Он открыл конверт. В нем находился другой конверт со штемпелем его города, города, где когда‑то он был Иахин–Воаз, продавец карт. — Спасибо, — поблагодарил он и положил письмо в ящик тумбочки.
— А здесь немного фруктов, — сказал владелец, — и пара книжек.
