Этот мужик — богатырского телосложения, сановитый и явно сильно уверенный в себе, не сразу привлек внимание березниковцев. Ну действительно, чего там особенного: приехал на служебной «Волге», а остальные-то — на иномарках. Прикида особенного не показал. Водку пил обычную, как все, — не больно дешевую, но и не «Смирнова». Два молодых мужика, что рядом с ним крутились, были разномастными — один блондин, а другой брюнет. Потому за сыновей их не держали, да и сами они с «большим мужиком» вели себя не по-сыновьи вежливо. Но и на бандитских шестерок не походили, хотя и были явно прилично накачаны. Распальцовки им, что ли, не хватало, либо тужурок кожаных. Ну, словом, что-то не стыковалось.
Через участок от «большого мужика» купил себе дачку местный участковый. Вернее, местным участковым он стал, когда дачку купил. А до того в районе в паспортном столе сидел. По роду службы, а также по повелению жены его Вальки пришел он как-то к «большому мужику», когда тот на стройку подъехал, и стал знакомиться. Хотел спросить, мол, кто, откуда, будете зимой жить или только летом на выходные наезжать. Но главное, для Вальки, по крайней мере, — кто?
Зашел, подошел, представился. Тут смотрит, два брата-небрата, оказывается, за спиной его стоят. И как-то не так стоят, не отдыхают. Да кто, в конце-то концов, здесь хозяин?! В деревне Березники — кто хозяин?! Не он ли, не участковый?! Будут тут еще всякие за спиной у него стоять. Мать их так! Представился: «Капитан милиции, участковый Сидорук». И добавил, чуть дружелюбнее: «Петр Николаевич».
Братья-небратья расслабились. Но опять как-то не так. Не испуганно как-то. Будто просто успокоились.
«Большой мужик» хитро хмыкнул и велел: «Погоди. Тут постой». Повернулся и пошел к своей машине. Потом остановился и сказал одному из своих «несыновей»: «Пиджак принеси». Сидорук внутренне озлобился: «Чего это ты мне тыкаешь?» Подумал. «Ладно, постой тут, так постой тут. Но я ведь только пришел, вот когда уходить буду, ты меня на «вы» величать станешь. Придурок жирный. Боров надутый. Наворовал себе бабок на дачу и думаешь, я тебе еще честь отдавать стану. Рожа бандитская. Я, как эти два холуя, жопу тебе лизать не нанимался. Пидер».
Пока он так себе неспешно и спокойно размышлял, предаваясь мечтаниям о скором отмщении за оскорбительное тыканье, пиджак принесли, «боров» вынул из него удостоверение и протянул Сидоруку. Тот лениво выставил руку вперед и чуть как бы свысока сказал: «Ну давай сюда». «Большой мужик» удостоверение не отдал, раскрыл его и тихо, с угрозой, произнес: «Тыкать-то не спеши». Сказал, как приказал. Сидорук взглянул на раскрытое удостоверение, готовясь уже произнести хотя бы часть той речи, что неотступно крутилась у него в голове, и замер с открытым ртом. Буквально открытым. Некое мычание выдавилось из него само по себе, и наступила тишина. «Большой мужик» стоял улыбаясь. В удостоверении значилось, что он — Сорокин Леонид Ильич. Заместитель Генерального прокурора РФ. Государственный советник юстиции первого класса. По-общеармейски — генерал-полковник.
Остальное Сидорук знал сам. Знал, что Сорокин курировал в прокуратуре милицию и следствие, сам раньше, давно, был милицейским полковником. Знал, что удара Сорокина ни один уголовник выдержать не мог. В милиции много лет ходили слухи, что любой, даже самый авторитетный авторитет при допросе Сорокиным «кололся до ж...». Знали, правда, и то, что тот человек слова и зазря людей не бьет. Сидорук много слышал про Сорокина, но сейчас в его памяти всплывали лишь рассказы о том, когда и за что Сорокин может вмазать, как сильно он бьет и куда бить любит больше всего. Сидорук мучительно вспоминал — в живот или в морду. Так и не вспомнив, прикинул — оперативник опытный, бить будет в живот, чтобы следов не осталось. Сообразив это, руки сложил, как футболист при штрафном.
Сорокин с явным интересом наблюдал метаморфозы лица Сидорука. Потом добродушно рассмеялся, хлопнул его по плечу и сказал: «Да все нормально. Расслабься».
Так деревня узнала, кто в ней «основной». И хотя Сорокин был замом Генерального прокурора, в деревне за глаза величали его «Генеральный».
Прошло еще два года. Соседство с прокурорской шишкой для березниковцев оказалось весьма полезным. Местные власти, старясь выслужиться, безо всякой на то просьбы Сорокина отсыпали щебенкой дорогу, что вела к деревне через лес и поле от основного шоссе. Починили мост через овраг. Не все, но через один фонари на улицах Березников осчастливили лампами и даже включали их в вечернее время. Но особой суматохи вокруг прокурорского генерала не наблюдалось. Ни кавалькад машин с мигалками, ни поста милицейской охраны, ни других примет государственного отдыха государственных же деятелей.
Местный учитель истории, который до перестройки слыл главным диссидентом и даже периодически имел неприятности с райкомом партии, теперь заделался основным коммунистом, ругая гайдаро-чубайсовскую клику и ренегата Ельцина. Аналитический, по его собственному мнению, склад ума заставлял историка во всем видеть скрытый смысл и давать всему политическое объяснение. Разумеется, скромный дом Сорокина и такое же поведение было объяснено быстро и достаточно элегантно. Конечно, Сорокин берет взятки. Это не вопрос. Но он — умный. И потому, дабы взятки эти скрыть, он и построил дом в два этажа, но без всяких там «джакузь», чтобы все видели, что живет он скромно и глаз людских не боится. Словом, не Корейко. За парусиновыми штанами не прячется. А на самом деле, продолжал свои разъяснения соседям учитель истории, где-нибудь в Барвихе или на Николиной Горе стоит у Сорокина настоящая дача — шикарная и огромная, как и положено высшим госчиновникам иметь на ворованные деньги. Объяснение казалось разумным, но трогало всех достаточно мало, поскольку сам Сорокин приезжал редко, что вроде бы лишний раз подтверждало правоту учителя, но вел себя тихо, гостей не принимал, с соседями был приветлив без заискивания и улыбчив. Забавляло всех то, что больше всего генерал-прокурор любил заглядывать к жившей напротив паре — врачу-гинекологу и его жене, всю жизнь проработавшей секретарем в суде. Не стыковалось как-то, что бывший «опер» явно привечает секретаршу, человека профессии маловыразительной, что он, большой русский мужик, любит общаться с еврейской парой, причем явно не стыдившейся и не скрывавшей своей, с точки зрения березниковцев, врожденной беды. Но поскольку Сеню с Розой в деревне любили, то часть этой любви, но уже в виде терпимости к высокому положению «Генерального», перешла и на самого Сорокина.
Красивая и вполне современная версия учителя истории рухнула в одночасье, когда Сорокин завез на дачу голубей. Дом для отвода глаз построить можно, но голубей держат там, где живут. Там, где душой ты отдыхаешь. Можно любить одну женщину, а жить с другой. Но нельзя любить голубей, а ездить на Канары или Николину Гору. Это березниковцам было ясно. Учитель истории пару дней посопротивлялся, настаивая, что голубятня, мол, это тоже для отвода глаз, но, увидев, как Сорокин по-мальчишески голубей гоняет, как счастьем светится его лицо, согласился, что где-то его собственная версия хромает. И даже высказал предположение, что, видно, «антинародный режим Ельцина» настолько не заинтересован в борьбе с преступностью, что и прокурорским чинам зарплату платит мизерную.
Сорокин был человек закрытый. Во-первых, много знал. И давно. Во-вторых, он, в прошлом прожженный оперативник, а теперь чиновник высокого ранга, хорошо понимал, что лишнее слово — это не лишний кусочек золота, а лишняя опасность по жизни, которая когда-то где-то, но лягнет тебя. Только с Розой и Сеней — соседями напротив, он иногда позволял себе чуть-чуть пооткровенничать. Евреев он вообще не боялся, поскольку твердо знал, что они сами люди пугливые и никогда ничего сознательно не сделают, чтобы нажить себе врага. С ними, кроме того, всегда было интересно, поскольку по любому поводу они начинали спорить. А с этими было хорошо еще и потому, что они искренне восхищались его простотой и доступностью, а ему очень нравилась роль доброго сильного старшего брата. Роза при этом была язвительна и остроумна, совершенно не заискивала перед Леонидом Ильичом и, разумеется, не пропускала случая проехаться по поводу столь доперестроечного имени-отчества. Сорокин охотно похохатывал над ее репризами о его светлом будущем в случае возврата коммунистов, про себя отмечая, что Мюллер был прав — сыщики нужны при любом режиме. Как бы их ни величали по имени-отчеству. В худшем случае, можно вернуться на «оперативку». Туда его всегда возьмут.
Однажды на каком-то совещании по борьбе с экстремизмом, где обсуждалось очередное выступление баркашовцев и пассивность местного начальника УВД, неожиданно Сорокин, который не курировал это направление и потому обычно тихо дремал с открытыми глазами, вдруг вызверился, попросил слова и выступил в свойственной ему манере — резко, четко и с конкретными предложениями кадрового характера. Начальника УВД сняли с работы, губернатор края потом поднял скандал, Министр внутренних дел на Сорокина обиделся за наезд на его кадры, а некоторые сослуживцы стали посматривать на Сорокина косо — чего это он за евреев заступается. Сорокин пару недель на себя злился и к Сене с Розой не заходил, поскольку именно они были косвенной причиной столь необычного для него поведения. Просто во время того совещания он зримо представил себе, как эти недоучки-пэтэушники громят дачу его соседей, а вечно неунывающая Роза пытается загородить своим не в меру большим телом любимого Сенечку. И вообще, ему везло — он встречал хороших и умных евреев, хотя и привык с самого детства полагать, что таковых не бывает. Ну за очень редким исключением. Не любил он евреев тех, что записывали себя русскими. За трусость не любил. За предательство. Виноват — отвечай. Еврей — так и скажи. После относительно близкого знакомства с Розой и Сеней что-то изменилось в его представлениях о добре и зле, стало непривычным, и это его раздражало.
