Прошло двадцать лет после окончания школы. В тот день Борис играл с сыном в бадминтон на лужайке в парке. Подбежав к аллее за упавшим воланом, он увидел красивую женщину, пристально смотревшую на него. Лариса Павловна! Он ведь ни разу не встречал ее после выпускного вечера!
Сын, вылитый Борис времен Нины Яковлевны, забрал у него ракетку и стал играть со своим сверстником, четырнадцатилетним пареньком.
Лариса Павловна усадила его рядом с собой на скамейку. Спросила его о работе, о жене, о сыне. Правда ли, что жена такая необыкновенная женщина? Слухи ведь докатились и до нее. Бориса удивило, что у Л.П. есть сведения о нем.
Стали вспоминать школу. Она все еще работает в ней. Разное бывает. А в основном – рутина. Не то, что было, когда она впервые пришла в их класс. Этот класс, как первая любовь. Да и любовь была.
– Знаешь, Боря, это трудно объяснить. Ты ведь по существу был еще ребенком, а я – замужняя женщина, правда, недавно выскочившая замуж, сразу захотела тебя. Говорят, коровы чуют мускусного быка на расстоянии десяти километров. Так, примерно, я чувствовала тебя. Но что забавнее всего, не я одна. Помнишь Лесю Петровну, химичку? Мы были очень дружны. Я ей как-то сказала, что потащу тебя в постель. И она призналась, что любит тебя. Понимаешь, не просто в постель, а любит. Я-то всегда была легкомысленной. Это обо мне моя любимая поэтесса написала, что легкомыслие "…в глаза мне вбрызнуло смех и мазурку вбрызнуло в жилы". А у Леси было серьезно. При ее пуританстве и домостроевском взгляде на семью. Не знаю, что у вас было. Перед началом учебного года она пришла увольняться. Сказала, что едет с мужем. Его командировали в Индонезию. Я спросила о тебе. Она долго молчала, а потом ответила, что ей стыдно за страну, в которой такой талантливый юноша не принят в университет. Не побоя лась сказать такое. Но она верит в твое будущее и ей очень печально, что в нем не найдется места для нее. Говорят, что после возвращения из Индонезии ее муж стал важной персоной. Если не ошибаюсь, они сейчас в Москве.
– Как она узнала, что я не попал в университет?
– Она караулила в сквере напротив в дни твоих экзаменов.
– Вы ошибаетесь, Лариса Павловна. Ее не было в городе. Она уехала к родителям мужа.
– Никуда она не уехала. Она не хотела мешать тебе готовиться к экзаменам.
Борис долго молчал. Он смотрел, как сын упорно гонится за каждым воланом. Только ли в спорте он такой?
Леся… Зачем она так поступила? Ей было стыдно за страну. Но она увидела только одну гадость из множества, преподнесенного ему этой страной. Леся…
Они сидели молча, глядя на мальчиков, игравших в бадминтон. Он ничего не сказал ей о том, что намерен расстаться со страной, в которой талантливый радиоинженер, нужный, признанный, все равно чужак, которому оказывают милость, признавая его нужным. Об этих намерениях знала пока что только жена, часть его существа. Никому он еще не сказал о своем намерении. Но это уже другая история, хотя она тоже началась летом после десятого класса.
1993 г.
Легионы грешников медленно поджаривались на гигантской сковороде площади перед собором святого Петра. Туристы спасались в сумрачной прохладе собора, в тесной тени под старой почтой Ватикана или растекались по знойным улицам Рима. Для Владлена Среброкамня не было спасения. Вот уже около двух часов, проклиная жару и эмигрантскую долю, он целился фотоснайпером "Зенит-3С" то в одного то в другого мраморного апостола на соборе. Он не фотографировал. В аппарате не было пленки. В Союзе, где пленка стоила несчастных сорок пять копеек, он не купил ее за ненадобностью. А здесь капиталисты сдирают по десять тысяч чентезимо за катушку. Мыслимо ли такое? Да и вообще, на хрена ему сдался этот собор? В гробу в белых тапочках он его видел. Владлен Среброкамень просто хотел продать фотоснайпер. Для этого он, приехав в Рим из Остии, на солнцепеке изнывал, надеясь привлечь внимание какого-нибудь туриста необычным видом фотоаппарата.
Аппарат действительно привлекал внимание. Но никто не останавливался, чтобы осмотреть его, чтобы пощупать.
И вдруг клюнуло. К Владлену подошел японец в пиджаке, при галстуке (в такую жару!) и, несколько раз попросив прощение на ломанном английском языке, спросил, что это такое.
Владлен Среброкамень на еще более ломанном, если его вообще можно назвать английским, пытался объяснить, что это ружье, которое не стреляет, а фотографирует.
Японец, многократно извиняясь, попросил разрешение посмотреть это сооружение, а посмотрев, выразил явное удивление.
Владлен Среброкамень не мог оценить степени удивления, ни его причины. Японец предполагал, что при такой длине объектива он сможет разглядеть, по меньшей мере, вторичные половые признаки у блохи на тунике апостола. Но разрешающая способность относительно небольшого объектива его "минольты" была нисколько не меньше, чем у этой пушки – гаубицы. Странно.
Хорошо, что Владлен Среброкамень не мог прочитать мыслей предполагаемого покупателя. Двести шестьдесят пять кровных рублей, чуть ли не двухмесячную зарплату вложил он в это дело. Были, конечно, и более солидные вложения. Естественно, не на скромную зарплату врача-рентгенолога. Жена не должна была шесть лет корпеть над книгами, чтобы стать кассиршей в универмаге "Украина". Но реализация солидных вложений откладывалась до более счастливых времен.
Это было рискованное предприятие. А что ему оставалось делать? Три бриллианта по два с половиной карата каждый он спрятал в ножке старого кресла и попросил добрую знакомую взять это очень дорогое ему, как память о предках, кресло в Израиль, куда он приедет, как только устроится в Америке. Добрая знакомая не подозревала, какую начинку содержит память о предках и какой опасности она подвергается, оказывая услугу знакомому доктору.
Но сейчас, терпеливо ожидая следующий шаг потенциального покупателя, Владлен Среброкамень не думал о бриллиантах, уехавших в Израиль.
– Эй, Среброкамень, ты ли это? Ну, знаешь, скорее я поверил бы, что сейчас выпадет снег, чем увидеть тебя в Риме.
Выпадет снег… Полярный ветер пронзил мокрую от пота тенниску и завихрился на спине Владлена Среброкамня. Японец вежливо улыбнулся, возвратил фоторужье и исчез в толпе туристов. Среброкамень готов был заплакать. Трудно сказать, что больше повлияло на его состояние – потеря покупателя или встреча с доктором Габаем, этим умником, этим сукиным сыном, который всегда портил ему кровь, тыкая его носом в рентгенограммы и неправильные диагнозы. Подумаешь, кандидат медицинских наук! Только один раз, – но зато как!- Владлен Среброкамень отыгрался за все издевательства.
На партсобрании, когда исключали Габая, собравшегося подать документы на отъезд в Израиль, Владлен Среброкамень произнес поистине пламенную патриотическую речь. Он обвинил этого барина, этого всезнайку в измене родине. Ах, какое было выступление! И вот сейчас этот самый Габай стоит здесь на площади перед собором святого Петра, прищурив свои наглые глаза, и вид у него такой, словно он собирается произнести свою излюбленную фразу: "Среброкамень, вы невежда. Бросьте медицину и займитесь торговлей".
– Что, Среброкамень, подторговываем по пути в благословенную Америку? Похвально. Наконец-то вы занялись своим делом. Не заскочить ли нам в какую-нибудь тратторию и выпить холодного винца за здоровье еще одного неблагодарного гражданина, покинувшего на произвол судьбы свою родину?
Ох, если бы мог Владлен Среброкамень послать его к… Но под ложечкой уже давно скребло. А денег было ровно на билет до Остии. Всегда почему-то так получается с этим Габаем. Всегда почему-то он диктует.
Обедали они не в траттории, а в неплохом ресторане. Габай с интересом слушал рассказ о том, что произошло в больнице в течение шести лет его жизни в Израиле. В Италии он третий раз. Слава Богу, никакие ОВИРы не ограничивают его потребности посещать картинные галереи. Габай удивился, узнав, что Среброкамень не был даже в музее Ватикана. Хорошо ему говорить о всяких Рафаэлях и Микельанжело с его английским и в его положении. За роскошный обед Габай уплатил не деньгами, а положил какую-то пластмассовую карточку, а чаевых оставил официанту столько, что в Остии им хватило бы этой суммы на три дня безбедного существования.
На Западе плохо человеку без денег. Всего до хрена. Покупай – не хочу. Не то, что в Союзе, где и купить нечего, даже если есть деньги. Среброкаменю, правда, не приходилось жаловаться. При Жанниных возможностях у них и деньжата водились, и вещи можно было достать. И не только себе. Не себе, естественно, не за красивые глазки. В жизни бы он не стал помышлять об отъезде. Отец, старый чекист, не только дал ему имя Владлен. Он воспитал его настоящим ленинцем. Но Жанна заладила – едем и все. Ты еврей и у тебя есть возможность уехать в Израиль. А на что ему этот Израиль? В гробу в белых тапочках видел он этот Израиль. Ему и в своем родном Союзе неплохо.
