Сильно.
Митька с грохотом вылазит из-за стола. И тоже на него бросается. Правда, он пониже, и Костя быстро его фиксирует. Что-то они шипят друг другу, и все остальные бросаются их разнимать. Светка визжит, как дура последняя.
Мне как-то не по себе от всего этого. Я выхожу в коридор. Шум за дверью меняет окраску, как-то переливается из стороны в сторону, как по траве иногда бывает, — ну вот, зря я вам это сказал, теперь будете думать, что… в общем, я не это имел в виду. Короче, я иду прочь. Спускаюсь по лестнице. Никого мне видеть не хочется, и настроение препоганое.
Внизу охранник спрашивает, что случилось.
— Да так, — говорю я.
На улице уже прохладно. Сыплет снежок. Школа позади кажется большим дурацким кораблем, вроде «Титаника». Светится окнами. Разве что оркестр не играет.
Я иду не спеша. И почему-то оказываюсь на стоянке. Вот стоит синий «Шевроле» Константина Петровича. Белые буквы на нем смотрелись так шикарно.
Зачем я здесь?
У меня есть сигареты в кармане. Я не люблю курить, но они у меня есть. Я щелкаю зажигалкой.
От той надписи на боку «шевроле» не осталось ни полосочки, ни царапинки. Хорошо помыли.
Я выпускаю дым. Снежинки падают мне на нос.
Там, позади, хлопает дверь. Я оглядываюсь.
С портфелем под мышкой Константин Петрович сбегает с крыльца. Шагает по мокрому асфальту. Его лица не видно, и хорошо, что не видно.
А я так и стою возле его машины. И огонек сигареты виден издалека. Потому что Костя замедляет шаг, вглядывается, потом узнает меня.
— Канунников, — говорит он. — Это ты.
В его глазах почти что слезы. Это мне отлично видно. По спине у меня пробегает холодок. Надо было надеть куртку, думаю я. Его это тоже касается.
— Есть сигарета? — спрашивает он.
Прикуривает он умело. Видимо, курил раньше и бросал. Мы почти одного роста, и я гляжу на него, а он на меня.
— Скажи, Максим, — говорит он. — Как ты думаешь, почему он так сделал?
Я молчу. Мне не хочется отвечать.
— Он что, обижен на меня? Или ревнует? Так ведь у нас…
Я думаю, он хочет сказать: «У нас со Светкой ничего не было», — и все же не говорит. Значит, что-то было?
— Я, конечно, уйду теперь. А ты ему скажи… скажи, что это подло.
Ну да, он уйдет, конечно. А потом и Светка в другую школу переведется. Будто я не знаю.
— Знаешь, Макс, — говорит он вдруг. — Ты мне кажешься лучшим здесь. Я почему-то с первого взгляда это понял. Помнишь, когда Агнесса меня с вами знакомила.
Меня отчего-то бьет мелкий озноб. Я смотрю на него и не понимаю.
— Похоже, я часто ошибаюсь в людях, — говорит он. — Но больше ни о ком здесь вспоминать не хочется. Кроме тебя. Хоть ты и молчишь постоянно.
— Почему? — выдавливаю я из себя.
— Не знаю. Трудно сказать.
Мы молчим с минуту. Снежок падает на наши волосы — на его темные и на мои — рыжие.
— Ты классный, Макс, — говорит он вдруг. И протягивает руку. Но не чтоб пожать. А чтобы стряхнуть снежинки с моей челки.
И не надо на меня так смотреть.
Вслед за этим я бросил сигарету и положил ему руку на плечо. Это было неожиданно легко. Просто взять и положить руку на плечо учителю, Константину Петровичу.
Так прошло еще несколько секунд.
А потом совсем близко включились фары. И стекло стоящего в сторонке «Лендровера» опустилось.
— Высокие у вас отношения, — произнес Агнессин муж, помощник депутата.
— А вас это ебет? — отозвался Костя.
Я могу не продолжать? Хорошо, я не буду. Я даже не надеюсь на то, что вы меня хоть немножко понимаете.
А для чего тогда я это все рассказываю? Просто чтобы вы знали. Костя из школы, конечно, ушел. Но и я не могу больше здесь учиться. Ну просто не могу, и все. Агнесса завалит меня в выпускном классе, это стопудово. Завалит чисто из удовольствия.
Вот только жалеть меня не нужно. И лечить тоже не нужно. Просто напишите мне справку — не сложились отношения с классом или типа того. Вы же напишете?
Вот и спасибо.
Да нет, мне не стыдно. Мне стыдно за другое. Сказать?
Мне было стыдно покупать этот идиотский силиконовый член. У Митьки все всегда проще получалось. И потом, телка в «Кролике» меня запомнила. Чек выбивает, а сама хихикает: «А что-то вы сегодня один, без друга?»
Это она про Митьку.
Я подумал: «Тут-то меня и пропалят».
Зачем я эту штуку подсунул в портфель? Не знаю. Дурак был. И злился очень.
И черной краской я измазался, пока писал на спинке стула. Достаточно было на мои руки посмотреть.
Белой краской из баллончика рисовать намного безопаснее. Особенно когда знаешь, что подумают не на тебя.
Кстати, Митька потом все-таки трахнул Харитонову. Так что у них все нормально получилось, в полном соответствии с курсом вашей школьной психологии. А еще ходили слухи, что этот розовый член у Митьки так и остался. И что они со Светкой…
Говорите, со мной невозможно работать? Да ладно. Какой монстр, вы о ком? Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд. И я всегда в активном поиске.
Юля Лемеш. Как можно влипнуть по неопытности
Мне рассказали, как оторвались одноклассники на выпускном. Тотальное безобразие вперемешку с подлостью.
Сначала они отсидели обязаловку с учителями и предками. Ели. Фотографировались. Взрослые долго и проникновенно декламировали загодя приготовленные тосты и запивали их соком и лимонадом. Выпускники наелись, наслушались и заскучали, поэтому часто бегали в туалет покурить. И глотнуть спиртного. Кто-то не из нашего класса надымил травой. И его застукали. Физрук, недолго думая, макнул придурка башкой в унитаз. Он всегда так поступает. Незаконно, но действует безотказно.
Классная попыталась станцевать «по-молодежному». Сломала каблук, доплясала босиком. Все ей хлопали — за самоотверженность. Интересно, почему учителя именно на выпускном вечере вдруг решают «вспомнить молодость»? Ни днем раньше?
Потом одноклассников погрузили в автобус. И повезли кататься. Предполагалось, что они будут дружно петь песни и громко смеяться. Как-то так. Ура-ура, мы милые невинные детишки.
Но у них с собой было.
Половина просто вырубилась от усталости. А те, у кого было, резво начали нагружаться выпивкой разного сорта и качества. Из закуси — несколько бутербродов и пакет с расплющенными пирожными.
Те, кто знал толк в выпивке, моментально просекли, что наша тихоня Галочка пить не умеет. Возникло естественное желание исправить этот дефект. Для всеобщего развлечения. После второго стакана водки у Галочки остекленели глаза, и она начала резвиться.
Ирку Галочка давно бесила. Галочка — независимая и безропотная золотая медалистка. Немного спесивая. Типа я знаю, что умнее всех. У Ирки — тоже золото, но явно незаслуженное. Запрограммированное директрисой. А у Галочки — выстраданное годами. Когда им медали вручали, кто-то пошутил: «красавица и чудовище». Хрень собачья! Галочка не некрасивая. Она неяркая. А скромность перестала быть достоинством. Скромность теперь типа дефекта. Ирка ее так и звала: «дефектная». Я Ирку за это как-то сумкой по башке треснула. А она мне в волосы вцепилась. Но это давно было. В последние два года мы все были каждый сам за себя.
Так вот, Ирка сообразила, что у Галочки от градусов сносит крышу. И решила придать сносу крыши нужное веселое направление. Мальчишки ее в этом деле активно поддержали.
Пустая трасса. Ночь белая. Тишина и покой. Даже птицы дрыхнут. Водителю тоже поспать охота. Его достали выпившие подростки, которые лезут порулить. Он поддался на провокацию и разрешил часок побеситься на полянке в лесу. Те, кто вышел, немедленно закурили. Даже те, кто не курил ни разу.
Вместо костра — свет фар. Но музыка была. И они под нее, скажем так, плясали. А можно сказать — бесились. Водила поглядел немного. Плюнул. И устроился поспать прямо в кабине.
Ирка забралась на большой пень и кривлялась, изображала стриптизершу, активно подзуживая Галочку на то же самое. Мальчишки начали хлопать и вопить «вау-вау — круто!» и «давай-давай!». Наша осмелевшая тихоня разошлась не на шутку.
В разные стороны полетели туфельки. Которые так долго выбирала мама. Потом настал черед длинного платья. Которое никак не хотело расстегиваться под непослушными пальцами. Тут пригодилась Ирка. Она даже помогла стащить платье через пьяную Галочкину голову.
Они обе упали. Им помогли встать. Галочку в одних трусиках затолкали на пень. Вихляясь в танце, она сама стянула трусики и долго крутила их над головой.
Потом они улетели на голову кого-то из мальчишек. Тот срочно сунул их себе в карман. Как трофей. Как доказательство чужой глупости.
В результате Иркиной шутки все от души нафоткались с голенькой Галочкой в разных изобретательных позах. Она не сопротивлялась. Ей все это казалось безумно веселым, а она сама — жутко привлекательной и сексуальной.
