«Понаблюдала я за вами… Почему вы смотрите такой букой? У вас неприятности?» — подойдя к нашему столу, обратилась ко мне та, из отдела главного механика, которая на дистанции сломала лыжу и, пока меняла ее, потратила драгоценное времечко, упустила победу. Ей лет тридцать было на вид. Слыша, как она бренчит чайной ложечкой в граненом стакане со сметаной, я ответила, что никаких неприятностей у меня, слава богу, покуда нет, а просто мне не совсем понятно, за какие такие заслуги нас, ораву целую, сняли на несколько дней с работы и потчуют сейчас сытным даровым обедом. Это ж ведь только для нас он бесплатный, а вообще-то на него деньги нужны. И немалые! Так вот, из чьего кармана? Инженерша взглянула на меня повнимательней: «Любительство химически чистое проповедуете? Да вы, оказывается… пуристка!» — присела рядышком и начала говорить о том, что польза, которую приносят людям физическая культура и спорт, неоспорима, что все затраты на них, кстати не такие уж великие, оправданны. Снижение числа простудных заболеваний, борьба с пьянством, повышение производительности труда…
Она много чего еще перечислила, однако убедить меня не смогла. «Физкультура — может быть, — говорю, и говорю то, что думаю, а не из упрямства противоречу. — Но не соперничество, не спорт, где главное не чье-то там здоровье, а сегодняшний результат — лишние очки, секунда, грамм, сантиметр…» В другой обстановке я бы не решилась спорить с ней, перемолчала бы из почтительности, ведь она гораздо старше меня, образованнее и, наверно, умней, но слова ее о гармонически развитой личности, которая есть наивысшая цель нашего общества, сами по себе, может, и правильные, просто-напросто взбесили меня. Передовицу из «Советского спорта» она решила мне, темной и неграмотной, пересказать, что ли? Под всесторонним и гармоническим развитием понимают что? Духовное богатство и моральную чистоту. В сочетании с физическим совершенством.
Формирование личности — тончайший процесс, возможно, самый сложный во всей вселенной. А по ее речам получалось, будто спорт — самое главное в нем, если не единственное; морали, дескать, в розовом детстве учат, когда шлепают за провинности, а духовности, мол, не обучишь, она сама приходит — или не приходит — с годами. Словом, в здоровом теле — здоровый дух! Латинская поговорка. Вот и вся доступная нам пока премудрость воспитания. Тут-то я и вскинулась: здоровый дух!.. А всегда ли? Палачи-эсэсовцы и им подобные были такими мордоворотами, что ой-ой-ой! Здоровей некуда — специально отобраны, откормлены, натасканы. А дух где? Который от сапог, что ли? Гуталиновый?
Тут инженерша напомнила мне мягко, что мы не о выродках говорим, а о спорте. Улыбнулась, вставая: «Вы — максималистка! Но это ничего. С возрастом это проходит!» Нашла-таки, чем уколоть. И — ушла. А я осталась доедать то, что давно остыло.
Минули времена, когда под чужим взглядом, лишь мелькнет в нем тень недоброжелательства или блестка насмешки, я могла поперхнуться, закашляться и, багровая, как из бани, опрометью броситься прочь — реветь. Однако уважение к еде я сохранила великое и даже горжусь им. Терпеть не могу, когда на тарелках оставляют! Мама, правда, как водится, наставляла меня: тарелку от себя наклоняй, в гостях на вкусное не набрасывайся, чтобы, упаси господь, не подумали, что ты из голодного края… Да-да, Володя, и про мизинец тоже — чтоб оттопыривать! Но не сильно, а так, чуть-чуть, заметно едва. И вот, загребая вилкой остатки картофельного пюре, запачканного рыжим соусом, я вдруг ужаснулась: на что замахиваюсь — на одного из главных идолов века!
Спорт, спорт, спорт… И пусть, если людям нравится! Ну, забавы молодецкие, регламентированные правилами. Рассказывала же только что инженерша, как она в детстве, чтобы летом на лыжах покататься, манку в коридоре рассыпала и ну по ней елозить! Значит, влечение у нее. Что тебе-то не по душе, что тебя задевает, дура? Что в красном уголке перед телевизором тесно, когда фигурное катание или хоккей? Захлеб комментаторов? Завтрашние репортажи на последних страницах газет? Действительно, чересчур частое мельканье слов «атака», «нападение», «реванш», «победа» делают их жутковатыми, будто реляции с театра военных действий. Массовый гипноз? Ага, вот оно, наваждение двадцатого века! Это когда погоня за резиновым кругляшом, похожим на баночку от ваксы, предстает вдруг битвой материков, решающей судьбы народов на столетья!
Помню время, когда телевизоров у нас в селе было два — у председателя колхоза и у директора школы. Бабушки-богомолки говорили, что есть и третий — у старого священника, отца Алексия, который теперь умер, но Витька, брат, сунув кулаки в карманы штанов, заглянул в церковный двор, чисто выметенный и тихий-тихий, прошелся по нему с независимым видом и опроверг бабьи пересуды: «Попы, конечно, богатые! Но про телевизор — брехня! Антенна где?» — убедил, потому что над крышами директора и председателя торчали высоченные шесты на распялках, увенчанные сооружениями из причудливо изогнутых трубок, и всем нам тогда казалось, что иных антенн, размерами поскромнее, и быть не может.
Теперь-то телевизоры почти у всех. И у нас есть, хоть и плохонький. Халабруево приданое. Смотрим! Вечера в селе ужасно долгие. Мама моя советских фигуристок и гимнасток знает поименно, страдает за каждую, интересуется, какая за кого замуж пойдет. Излюбленное занятие — известных людей сводить: красавиц киноартисток с космонавтами, например; недавно овдовевшего старика министра с певицей, исполнительницей народных песен. Вот и вся от него польза, от телевизора. Ну, новости еще, старые фильмы, «Клуб кинопутешествий», «В мире животных»… Но разве этого мало? Разве лучше пухлыми картами до одурения шлепать в подкидного или, вот как мы сегодня вечером — или уже вчера? — всей семьей сражаться в лото? Полвечера либо слушаешь, на цифры глаза уставя, либо сама руку в гремящий мешок суешь, таскаешь бочоночки: «Туда-сюда… сорок девок… барабанные палочки… сколько мне годочков… квартира… кончила! Все».
Мама ревниво — страсть не любит проигрывать, особенно нам, детям: «Кончила? Уже? А где — снизу, поверху или посередке? Проверим!..» А Витька, брат, обязательно затрубит, отбивая ладонями по столу: «Мухлюешь, Наташ?
А мы тебе не верим,
Тра-ля, ля-ля, ля-ля,
А мы тебя проверим,
Тра-ля, ля-ля, ля-ля!
Нет, нашу мать не обморочишь! А, мам? Нюх у тебя — не хуже прокуророва!» На что мать строго, сметая бочоночки с числами в мешок: «Молчи! Если б мне доучиться пришлось, не осталась бы я пешкою безголовой, как деточки мои… Образованные! Начнем, что ль? Ну, чья очередь кричать?»
Нет, уж лучше телевизор! Пусть «болеют» — ведь неспроста же выбран именно этот глагол, а? — пусть следят за перипетиями чужой красивой судьбы или странствуют по белу свету с комфортом, без виз, паспортов и досадных дорожных происшествий, не отрывая зада от кухонной табуретки. Дойдя до этой мыслишки, я остыла. Завод кончился, дальше — ни шагу! И, как это всегда бывает у меня, что-то главное, самое важное, осталось недодуманным, нерешенным. А сознаю с тоской, что близка была к каким-то открытиям, стояла на пороге, и предвестие истины уже касалось меня… Словно в конце лукавых русских сказок: «И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало».
А через денек, когда в библиотеке, заглянув в словарь, я выяснила значение слова «пурист», записанного мной второпях на использованном, старом конверте, когда вышел номер многотиражки с моей фотографией в чужой вязаной шапочке с помпоном, а командующий заводским спортом, прилюдно вручая мне красивую грамоту нашего ДСО «Труд», которая хранится сейчас у мамы в сундуке, сказал: «Ну, теперь Наташа, мы тебя ни с кем не перепутаем! Шалишь! Память у меня… Теперь тебе на тренировки ходить надо! С такими данными… Желание приложить — сезончика через три, глядишь, мастером станешь!» — я почувствовала прилив глупой гордости: будто теплая, ласковая волна нежно лизнула сердце. Ох, падки же мы, люди, на лесть, даже самые умные. Абсолютное оружие! Но сказала сурово: «У меня другие намерения. В институт хочу поступить. Математика, физика… Готовиться надо!» А он мне, с изумлением детским, неподдельным, которое так соответствовало его жокейскому росточку: «Чудачка! Да получи ты первый разряд по лыжам, тебя куда угодно примут! Добро пожаловать! Хоть в академию. Спорт есть спорт!» Может быть, именно это меня и возмущало — деляческий подход, желание что-то получить, урвать, куда-то там проникнуть без очереди, с черного хода?
Вспомнилась судьба Аси, которую будто бы приковали к ее ядру. Поэтому, наверное, я и на лыжные тренировки не стала ходить. Боль в мышцах давно прошла, смыта была временем, сном и горячей водою, но что-то все равно не пускало, препятствовало. Собственноручно выстиранный и отглаженный мной лыжный костюм и пьексы я отнесла на склад спортинвентаря — видела, как надорванная карточка с моей подписью полетела в корзину для бумажного мусора. А у главного по спорту и впрямь оказалась хорошая память: весной он приглашал меня кроссы бегать, расписывал их полезность: «От инфаркта трусцой, да? А чуточку быстрей если? От любой хвори убежим, не догонит!» — а следующей осенью хотел было снова пристать ко мне насчет лыж, но увидел мое пузо, пятна на лице и осекся, покачал головой. Потом: «Все-таки выскочила замуж, успела! Прибавления ждешь. А знаешь, почему меня на свадьбы не приглашают?» — «Нет, — говорю. — А почему?» — «Да я непьющий! Ну, счастливо тебе, легких родов… Но через годик мы вернемся к этому разговору, учти!»
