Эмма не ответила. Она не могла ответить, настолько велико было потрясение.
— Разумеется, ты получишь полную компенсацию, и компания предоставит тебе отзыв.
— Не устраивает то, как я работаю?
— Именно так. Мне жаль. Выглядит действительно несправедливо, но, насколько ты знаешь, Кельвин всегда руководствуется инстинктом. Отдел персонала свяжется с тобой, чтобы обсудить выходное пособие, хотя ты же знаешь, что у всех здесь кратковременные контракты.
До Эммы наконец начало доходить, и она попыталась не расплакаться.
— Кельвин меня увольняет?
— Да. Сейчас. Ты должна уйти немедленно.
Секунду Эмма стояла неподвижно, словно оцепенев. Она стала моргать еще чаще.
— Пожалуйста, не плачь, — сказал Трент. — У тебя будет куча других возможностей.
Он посмотрел на часы. Он нервничал, словно ему не терпелось избавиться от нее.
Эмма повернулась к двери.
— Да, Эмма, не могла бы ты оставить свои заметки по отбору? — сказал Трент.
— Что? — холодно спросила она.
— Твои заметки. Они мне нужны.
— Мои заметки?
— Ну, на самом деле это не твои заметки. Они принадлежат корпорации «КЕЛоник». В смысле, тебе платили за то, что ты их делала, и с юридической точки зрения они наши… Папки мне не нужны. Они твои.
Не говоря ни слова и двигаясь словно во сне, Эмма вынула кипу заметок, над которыми работала предыдущие несколько месяцев, и передала их Тренту.
— Спасибо, — сказал он. — Увидимся, ладно? — И он поспешно вышел из офиса.
Эмма вышла следом и направилась к лестнице. Дойдя до верхней ступеньки, она остановилась. Инстинкт заставил ее оглянуться и посмотреть в ту сторону, где находился офис Кельвина. Минуту назад дверь была закрыта, но теперь она приоткрылась на несколько дюймов. Она видела, что Кельвин наблюдал за ней, а затем его лицо исчезло и дверь снова закрылась.
Эмма покраснела. Подошла к двери и постучала. Не получив ответа, снова постучала, на этот раз громче. Взялась за ручку и нажала на нее. Затем она остановилась. Повернувшись, она увидела, что за ней наблюдают несколько бывших коллег.
Затем Эмма вышла из здания. Дошла до Сохо-сквер и села на скамейку, где слезы, которые она так долго сдерживала, наконец полились свободно.
Ровно в назначенный час Кельвин ворвался в комнату, держа чашку кофе в одной руке, а круассан и сигарету в другой.
— Всем привет, — сказал он, закуривая, что было строго-настрого запрещено в битком набитом рабочем помещении, но никто даже не подумал пожаловаться. Все знали, что Кельвин играет по своим правилам. Это и делало его таким особенным. Именно потому, что он играл по своим правилам, они и работали здесь, и не просто в каком-то шоу, а в самом успешном и обсуждаемом шоу на телевидении.
— Доброе утро, Кельвин, — ответила команда, раздались аплодисменты и парочка восторженных выкриков.
— Да, да, да, — нетерпеливо сказал Кельвин. — Мы не в Америке, ради всего святого. — Он окинул взглядом улыбающуюся толпу. — Отлично. Ну что, приступим? Трент?
— Я! — ответил Трент, подпрыгнув со стула и торопливо направившись в конец комнаты, где было установлено аудиозвуковое оборудование.
— Давай! — взвизгнула парочка девиц помоложе, когда он проходил мимо них. — Вперед, Трент. Начинай! Давай!
В комнате снова разразились аплодисменты. Все были взволнованы. Месяцы тщательного отбора уже скоро превратятся в очередной сногсшибательный сезон шоу «Номер один», самого крупного шоу на телевидении, и комната гудела от шума, словно в первый день в школе после каникул.
— Полегче, девушки, — ухмыльнулся Трент. — Полегче. Не волнуйтесь так. Еще полно работы, еще куча дел.
В двадцать восемь лет Трент был главным членом команды. Он пришел на шоу в самом начале, три года назад, когда все говорили, что этот вид телевидения — просто глупое и унизительное дерьмо и что все из него уже и так выжали. Сейчас было невозможно представить, что было время, когда люди сомневались, стоит ли вообще запускать шоу «Номер один», спрашивая себя, действительно ли телевидению нужна еще одна программа, где ищут таланты. Больше никто таких вопросов не задавал, особенно сейчас, когда шоу буквально спасло развлекательное телевидение. Только не сейчас, когда даже премьер-министр признался, что голосовал в финале предыдущего сезона.
Только не теперь, когда сам принц Уэльский собирался участвовать в шоу.
Безукоризненно одетый и обутый, Трент стоял перед огромным плазменным экраном, словно перед любимым сыном. Рубашка с высоким воротничком, вязаный галстук и очки от «Дольче и Габбана» придавали ему вид хиппи-интеллектуала, каковым он, собственно, отчасти и являлся, поскольку получил степень магистра гуманитарных наук по КСД (кино, СМИ и духу времени) в Халле. Он широким жестом указал на стол, где лежали четыре стопки фотографий и биографий и одна — DVD.
— Кельвин. Позволь представить тебе певцов, «липучек», «выскочек» и «сморчков»!
— Предполагаемых певцов, «липучек», «выскочек», «сморчков», — поправил его Кельвин. — Не прыгай выше головы, единственный стопроцентный кандидат здесь;— это королевская шишка, но его мы обсудим отдельно.
Битком набитая людьми комната затихла в ожидании. Конечно, все в команде знали волнующую новость о принце, но им было приказано не обсуждать эту тему. Кельвин хотел, чтобы по возможности правду все узнали из прямого эфира. Его планы отчасти строились на том, чтобы создать впечатление, что якобы изнеженный дилетант-принц шел к победе трудным путем.
— Я, босс, — ответил Трент, взяв верхний диск из стопки «сморчков» и вставив его в компьютер. Последовала короткая пауза, пока аппарат открывал программу.
— Мог бы и заранее подготовить, — сказал Кельвин, барабаня пальцами по столу.
— Я, — сказал Трент.
— И перестань постоянно говорить «я». Ты не черный и не родился в Лос-Анджелесе!
— Я… понял, босс, — с улыбкой сказал Трент, пытаясь не выглядеть так, словно только что получил пощечину.
Собравшиеся в комнате люди нервно заерзали. За кадром Кельвин обычно был уживчивым человеком, не склонным к нарочитым проявлениям тирании.
Через несколько секунд на плазменном экране появилось изображение пухлой молодой особы, которая застыла на вдохе.
— Девушка из Глазго, — сказал Трент. — Неплохо поет. Задорный смех. «Липучка» с потенциалом «выскочки». — Он нажал воспроизведение, и женщина на экране ожила.
— Привет, Кельвин, — сказала она. — Привет, Берилл, привет, Родни. Меня зовут Молли Таунсенд, и я надеру вам зад!
Затем, скорчив рожицу, она начала петь первые строки «The Greatest Love Of All», объясняя с пугающей страстностью, что, по ее мнению, дети — наше будущее.
— Отлично, возьмем ее, — бросил Кельвин после того, как девушка пропела дюжину слов. — Ничего особенного, но до кучи пойдет. Следующий.
Следующая девушка, кто бы мог подумать, тоже спела «The Greatest Love Of All», еще больше смакуя слащавые слова и пытаясь впихнуть по крайней мере три ноты (а иногда и три октавы) в каждое произносимое ею слово на прославленный манер Марайи Кери.
— Отлично. Давай и ее тоже, — сердито рявкнул Кельвин.
Множество жаждущих славы быстро проследовали один за другим. Некоторые были одобрены, другие столь же быстро отвергнуты, и каждое решение принималось во время исполнения куплета и припева. Другого способа не существовало. Кельвин прекрасно сознавал, что почти наверняка упускает потенциального победителя, но даже после колоссального отсева, предшествовавшего его появлению, у него по-прежнему оставалось невероятное количество кандидатур для рассмотрения.
— Дарт Смерть Рейдер, — сказал Трент, когда на экране появилась фигура в черном плаще. — Забавный «сморчок», утверждает, что он пришелец, рожденный в другом измерении.
Трент нажал на воспроизведение, и Дарт Смерть Рейдер запел «Dead Babies» Эллис Купер.
— Сколько у нас готов-«сморчков»? — спросил Кельвин, перекрикивая пение.
— Меньше, чем хотелось бы, — ответил Трент. — Думаю, этот бы вполне сгодился. Очень, очень самовлюбленный, искренне полагает, что наводит ужас, и у него на члене пирсинг.
— Отлично, берем Дарта. Следующий.
Следующие были Грэм и Миллисент.
— Почему он в очках? — спросил Кельвин, оглядывая застывших на экране взволнованных мальчика и девочку. — Торчок?
— Слепой, — гордо ответил Трент.
— Хорошо.
Каждый раз, видя детей, проходящих прослушивание в очках, Кельвин лелеял надежду, что они слепые, но в девяноста девяти случаях из ста они оказывались просто торчками, которые пытались выглядеть как Боно. Конечно, торчки тоже подходили, с торчками получались хорошие сюжеты, торчки были стержнем рождественского DVD «Лучшие прослушивания». Но в долгосрочной перспективе они годились только на то, чтобы произвести мимолетное, но сильное впечатление. Слепые же, если их как следует подготовить, могли стать золотом для шоу. Слепой участник — это уже сюжет.
