– Да, присяжным в этом деле не позавидуешь.
– Если прокурор потребует пожизненного заключения, я изведусь бессонницей. А что скажете про меч-рыбу?
– Изумительно! Такой майонезный соус без шаманских заклинаний приготовить невозможно.
– Мама выискала рецепт в какой-то гавайской поваренной книге.
– Как она вообще? Здоровье, настроение?
– На здоровье не жалуется. А настроение ей портит один джентльмен из Доминиканской Республики. Повадился заходить по субботам и заводить разговор о покупке ресторана.
– Ну и что? Ваша мама так умеет говорить?нет? – у нее учиться и учиться.
– Этот доминиканец все ее?нет? будто не слышит. Начинает намекать на всякие несчастья, которые случаются с упрямцами и их недвижимостью. Внезапный пожар, взрыв газовых баллонов…
– Пора сообщать в полицию?
– Бесполезно. Он же не требует помесячных выплат – значит, это не рэкет. А на остальное у них один ответ:?Вот взорветесь – тогда и приходите?.
Золотко Джейн осторожно приблизилась к молодой хозяйке, что-то прошептала на ухо.
– Ой, извините, профессор, – дела зовут. Маленький конфликт повара с поставщиком.
– Конечно, Аша, конечно. Маме – сердечный привет. Обязательно позвоню ей в ближайшие дни.
Когда Грегори вернулся в медицинский улей, из окон уже струилось медовое свечение. Но в приемном покое отделения?Водные процедуры? было тихо и пусто. Он подождал немного, потом отправился на поиски медсестры.
Двери с табличками тянулись по стенам коридора. Он толкнул ту, на которой было написано?Электромагнитные ванны?. И сразу увидел Олю. Она сидела с книгой в руках. Больная нога была спрятана в тихо гудящем бачке, время от времени мигавшем разноцветными лампочками. Зеленая больничная распашонка едва прикрывала ее колени. Она улыбнулась ему, захлопнула книгу, поманила войти.
– Представляешь, они все меня бросили! Вдруг прибежала медсестра, страшно напуганная, извинялась, объясняла, что врача и ее срочно вызвали в больницу, там его больному стали давать прописанное им лекарство, а у того внезапно случился эпилептический припадок, ужасная ответственность, а ванночка добурлит и сама отключится, и ваш шофер – то есть ты – вернется и поможет вам одеться…
Он слушал ее и вдруг ясно-ясно вспомнил их первое это – да, он уже тогда отбросил все человечьи слова про это, слова-недоноски, какими люди обозначали слияние – бегство вдвоем от всех остальных – и как они до этого долго – день за днем – только мучили друг друга поцелуями в машине, а Оля на все говорила?нет?,?ну, пожалуйста, только не в мотеле… нет, не у меня, я все время буду думать, как бы не проснулась Кристина за стеной… нет, у тебя мне будет так стыдно, там все еще мне чужое и так много теней из прошлого, твоего прошлого?, а потом вдруг однажды, поздно вечером, бибикнула под его окнами, как заговорщица, и повезла неведомо куда, привела к задней двери, калитке, – склада? крепости? замка? – отперла тихо звякнувшим ключом:?Да, хорошо иметь верную подругу в нужном месте?, – и они оказались в большом полутемном – дворцовом? – зале, сплошь уставленном кроватями и диванами, складными и двуспальными, с медными набалдашниками и шелковыми балдахинами – и он ничуть не удивился диковинному выбору, ибо в нем таился понятный ему привкус – отзвук – тайны, страха, преступления, – и там, в свете ночных фар, проплывающих по потолку магазина, – невидимые для полицейской патрульной машины – они упоенно и самозабвенно совершили это на девственном ложе, которого еще никогда-никогда не касалась спина – живот – локоть – щека – другого человека.
– А знаешь, что я читаю? – говорила Оля. – Взялась перечитывать повесть Толстого?Хаджи-Мурат?. Там про войну русских с чеченцами, и мне теперь все интересно про мусульманские обычаи и нравы, сам понимаешь почему. Но в одном месте я совсем-совсем не поверила великому писателю. Там есть эпизод, когда свирепый вождь горцев Шамиль возвращается домой из поездки. Конечно, привез подарки своим женам, и лучшие подарки – самой молодой и любимой. И вот он лежит ночью на своем ложе и ждет с замиранием сердца, вознаградит ли его юная жена ночным визитом. И вдруг на этой сцене мне стало так ясно-ясно, насколько Лев Николаевич ничего не хотел знать про других людей, всем приписывал только свое. Вот он, небось, не раз безуспешно ждал по ночам свою Софью Андреевну – наверное, и Шамиль так же. А на самом деле, я уверена, кавказскому вождю довольно было шевельнуть бровью, и любая из его жен…
Слова ее теснили мир воспоминаний, отвоевывали половину экрана, и по ней неслись чеченские всадники в папахах и с саблями, но на другой половине они с Олей поднимались по мощеной изогнутой улице Старого Таллина, и она рассказывала ему историю своей первой детской любви и первого предательства, их семья сняла дачу на взморье, а на соседней дачке жил мальчик на год старше ее, такой красивый, такой красивый, что она решилась показать ему свое зарытое сокровище, да, это была такая игра у эстонских первоклассников, где-нибудь в кустах или под прибрежными соснами ты выкапывал ямку, складывал туда кусочки цветной фольги, блестящие бусины, конфетные обертки и прочую красоту, накрывал сверху осколком стекла и потом присыпал все песком и разравнивал. Только ты знал место спрятанного клада, только ты мог, втайне от других, утром прокрасться к заветному месту, отгрести песок и любоваться сокровищем. И вот эту великую тайну она решилась открыть красавцу соседу. Он бросил один взгляд на сверкнувшие безделушки, фыркнул и удалился в свой недоступный мир, где людям серьезным разрешалось даже играть в пинг-понг и кататься на самокате. Но месторасположение тайника, видимо, запомнил. Потому что, когда Оля на следующее утро пришла полюбоваться своими богатствами, она обнаружила, что они исчезли, а вместо них под стеклом лежит аккуратная палочка детского кала.
Журчащий бачок щелкнул и затих, лампочки на его боках погасли.
Оля извлекла из воды порозовевшую ногу, погладила ступню.
– А ты знаешь, кажется, я напрасно подозревала врача в шарлатанстве. Боль ушла, сломанного места почти не чувствую. Дай мне руку, я попробую дойти вон до того топчана, где моя одежда.
Она повисла на его локте и, хромая, двинулась в путь. Но, не дойдя до цели, ойкнула, застыла, прикусила губу. Грегори подхватил ее на руки. Медицинская распашонка была плохо завязана сзади, ладонь скользнула по прохладной коже. Он отнес ее за ширму, усадил на клеенчатую кушетку, сел рядом. И тут услышал странные хлюпающие звуки, будто намокшая под дождем простыня хлопала где-то невпопад по стене.
– Грег, что случилось? Что с тобой?
Оля взяла его лицо, повернула к себе. Но он не видел ее. Слезы щипали глаза, катились по щекам, затекали в рот на каждом всхлипе.
– Тебе больно? Где? Опять стигматы? Где кровит?
Он вслепую ткнул себя пальцем в грудь:
– Здесь больно… Здесь кровит… без тебя… всегда…
Она изумленно вглядывалась в его лицо, потом начала вытирать слезы чем-то мягким, лавандовым.
– Ну, ты меня и огорошил… Это надо же!.. После стольких лет… Признание… А ты не выдумываешь?.. Я ведь помню, какой ты выдумщик… И сам первый всегда верил своим фантазиям. А за тобой – и я… Может быть, и сейчас так же?.. Подержал полуголую на руках – и взыграло былое, ретивое?.. Может быть, просто залежавшиеся гормоны бушуют?..
– Нет!.. То есть да, да, да!.. Чего врать-то… Но не только сейчас, а всегда, все это время… Всегда хочу к тебе… Пять лет с тобой и шесть лет без тебя – есть с чем сравнивать… Высшая школа одиночества, диплом с отличием… Пусти меня обратно… То есть я как бы прошу твоей руки… Во второй раз… Но клянусь, знаю, что теперь буду надежным-надежным… Тебе не придется бояться утраты… Мы начнем сначала, но все опасные ямы уже помечены – известны – мы сумеем обогнуть их…
Он отнял у нее лавандовую тряпицу, стал вытирать мокрое лицо, но вдруг вгляделся – понял, – какая часть одежды попалась Оле под руку, и впился поцелуем в шелк левой чашечки.
Оля гладила его по волосам, по лицу, по щеке.
– Оглоушил… Ошарашил… Разволновал больную… Жестокий, опасный, непредсказуемый профессор Скиллер… Ваше предложение будет рассмотрено высокими инстанциями… С учетом всех смягчающих обстоятельств… Однако сначала давайте узнаем, что думают инстанции нижние… Мы должны заткнуть глотку гормонам, чтобы они не мешали серьезному обсуждению… Но вы сможете сегодня обойтись без поцелуев?.. Поцелуй – это слишком серьезно, интимно… В советской школе нас учили:?Умри, но не давай поцелуя без любви…? Все остальное – пожалуйста, только не поцелуй… Эта молния у тебя какая-то зловредная… Нет, не помогай, я сегодня хочу быть командиршей, даже немного насильницей… Тебе разрешается только развязать тесемки на спине, мне до них не дотянуться… А теперь ляг на спину… Ну как – узнаешь обеих подружек?.. Постарели за шесть лет?.. Или годы пошли им на пользу?.. Боже, кажется, я преувеличила свои возможности… Когда он в таком состоянии, брюки делаются неснимаемыми… Насколько удобнее были средневековые гульфики… Отстегнуть две пуговицы – и зверь на арене… О милый… О мой милый… Сейчас – еще немного – и я прекращу свой треп – заткнусь, но ты помнишь, что это еще не полное?да?, ты должен дать мне время все обдумать… когда способность думать вернется ко мне… Но я не верю – не верю – не верю, о мой милый, что это когда-нибудь может случиться!..
