«Каждый ваш шаг, — продолжил Вергильев, — будет подвергаться убийственному осмеянию, каждое ваше предложение будет объявляться безграмотным и популистским. Финансовые рычаги в их руках. Они не дадут вам денег ни на оборону, ни на социальные программы, ни на образование. Если вы захотите отнять, они спровоцируют дефолт, дефицит бензина, рост цен на продукты, задержки по зарплатам, да что угодно за что вас можно будет с позором отправить в отставку. В этом заезде у вас шансов нет. Я бы на вашем месте сидел тихо, не высовывался и ждал своего часа».
Как любой советник, Вергильев предпочитал в разговоре с начальством сгущать краски, преувеличивать риски, тем самым выторговывая себе право на ошибку — вполне допустимую, когда весь мир против, и одновременно — на относительно спокойную жизнь в случае если начальник согласится «не высовываться». Но в тот момент, как казалось Вергильеву, он краски не сгущал и риски не преувеличивал.
«Какого часа?» — строго уточнил шеф, заранее отметая грозным вопросом любые намеки на слабость власти в стране (власть сильна и едина!), подковерную грызню (все руководство монолитно сплотилось вокруг президента и… тех, кому президент, он же «национальный лидер» доверяет), равно как и на некие асимметричные действия со своей стороны.
«Часа, когда вы сможете принять правильное решение по… организации работы своего секретариата, — Вергильев развел руками, покачал головой, давая шефу понять, что прослушки скорее всего нет. Обычно в кабинетах, в отличие от комнат отдыха, ее устанавливали не сразу, а понаблюдав за человеком через скрытую видеокамеру, определив точки, где тот ведет, понизив голос, доверительные беседы с посетителями, наивно полагая, что именно здесь-то их услышать невозможно. — В жизни любого политика наступает этот час, его нельзя пропустить».
«Шансов нет, но свой час пропустить нельзя. Как же так?» — спросил шеф, никак не отреагировав на жестикуляцию Вергильева. Эти вещи он знал лучше его.
«В политике и в жизни только так, — ответил Вергильев, — большинство людей — члены двух партий — „шанса, которого нет“ и „часа, который никогда не наступит“».
«И в какой из них ты?» — поинтересовался шеф.
«В обеих, — вздохнул Вергильев, — поэтому… считайте меня коммунистом, в смысле беспартийным».
«Шанса нет, — задумчиво обвел взглядом пустые стены кабинета шеф, — а час никогда не наступит… Зато есть два больших кабинета — в Доме правительства и в Кремле. Разве плохая компенсация?»
«Вам решать», — пожал плечами Вергильев.
От прежнего хозяина кабинета в Доме правительства в книжном шкафу остались тома богато — с золотым теснением — изданного «Федерального сборника». Вергильев повидал немало начальственных кабинетов, сам был не последним человеком в коридорах власти, и везде его преследовал неизвестно кем издающийся и неизвестно по какому принципу составляющийся «Федеральный сборник». Возможно, он издавался именно для заполнения книжных полок в кабинетах руководителей, но скорее всего — карманов издателей. До Вергильева доходили слухи о том, сколько стоит поместить в сборнике авторскую статью с фотографией вослед слепленной из ранее опубликованных выступлений статьи президента или премьер-министра. Вытащив наугад один из томов с золотым обрезом, он обнаружил на почетном — третьем — месте статью генерального директора махачкалинского электролампового завода — под неожиданно модернистским, если не сказать футуристическим, заголовком: «Светить всегда. Хадж — дело государственное».
На огромном, как ледяная арена, рабочем столе прежний хозяин (видимо в назидание) оставил шефу и подарочное издание Конституции Российской Федерации.
«А где Библия?» — поинтересовался шеф, тревожно взвешивая на руке тяжелую, как сказочный, вместивший в себя притяжение Земли узелок Святогора, Конституцию.
С некоторых пор он относился к Основному Закону крайне серьезно, проверяя аутентичность каждого попавшего в его руки экземпляра.
В бытность депутатом Думы шеф активно пользовался Конституцией, обнаруженной то ли в шкафу, то ли в ящике письменного стола — зачитывал с трибуны цитаты, цитировал по памяти на встречах с избирателями целые статьи. Но после очередного его пламенного выступления в Конституционном Суде вдруг выяснилось, что это не настоящая, а какая-то «альтернативная» Конституция, разработанная неведомыми «народными правоведами», однако изданная под бордовой с золотыми буквами обложкой, с государственными символами на глянцевой бумаге. Что и ввело в заблуждение шефа, в те времена молодого политика, и мысли не допускавшего, что можно так вольно обходиться с Основным законом государства. Самое удивительное, что и выступление в Конституционном Суде сошло бы ему с рук, если бы на заседание не явился один из этих самых «народных правоведов», публично (от микрофона) поблагодаривший шефа за то, что тот руководствуется в работе именно «народной», то есть истинной, а не общепринятой, то есть «олигархической» Конституцией.
Ну да, подумал Вергильев, Библия тоже может оказаться модернизированной, какой-нибудь баптистской или адвентистской.
«Россия — светское многоконфессиональное полиэтническое государство, — объяснил он. — Рядом с Библией тогда надо держать Коран, Талмуд, буддийские тексты, наверное, еще что-то. Слишком большая нагрузка на чиновничий разум. Второй кабинет в Кремле, конечно, хорошо, — продолжил он не закрытую шефом тему. — Это доступ к главному телу, точнее, легенда о доступе к нему. Какое-то время она будет служить для ваших врагов сдерживающим фактором. Но чем опасна в России политика? Тем, что каждый, кто занимает сколько-нибудь видное место во власти, воспринимается Телом, как потенциальный претендент на высший пост. Поэтому Тело никому не верит, всех держит под присмотром, и если кто высовывается — бьет по башке. Не имеет ни малейшего значения, что и как вы делаете. Имеет значение только то, как докладывают Телу. Если у вас нет возможности влиять на то, как докладывают, контролировать процесс, будут докладывать так, как, в лучшем случае, хочет слышать Тело, в худшем — как хотят ваши враги. Так что отставка — всего лишь дело времени. Кабинет в Кремле, конечно, здорово, но он не в помощь, а для присмотра. Так сказать, предбанник отставки».
«Ты можешь говорить мне что угодно, но только не объяснять, что я должен контролировать, и чем опасна в России политика! — вдруг разозлился шеф. — Я же не объясняю тебе, какими ножницами делать вырезки из газет, которые ты мне таскаешь!»
Легко коснувшись пальцами пульта с клавишами: «Президент», «Председатель Правительства», «Председатель Совета Федерации», «Министр внутренних дел» и далее по нисходящей, шеф кивнул в сторону литого стеклянного столика и двух кресел возле огромного окна.
За окном бесновалась метель.
Водяная прозрачность столика освобождала его, как жену Цезаря, от подозрений, чего нельзя было сказать о кожаных разлапистых креслах, определенно затаивших черные, как они сами, намерения. Внутри этих кресел могла легко укрыться целая акустическая лаборатория.
К вечеру метель усилилась.
Свет фонарей тонул в снегу, как желтый мармелад в нервно взбиваемых расстроенной хозяйкой сливках. Красные стоп-сигналы машин прерывисто тянулись сквозь снежный ветер подобно ущербным генам в измочаленной, со многими выбоинами цепочке ДНК униженного и оскорбленного народа. Реклама PHILLIPS начала моргать, теряя фрагменты букв, из чего Вергильев сделал вывод, что и у великого восточного соседа не все гладко. Похоже, злокозненное ЦРУ запустило в него некий убийственный вирус.
«Куда ехать в такую погоду? — с неожиданной тоской проговорил шеф, прижавшись лбом к окну. — Я тебя не держу», — повернулся к Вергильеву.
Шеф никого не посвящал в проблемы своей личной жизни. Но они были, если в день ошеломившего всю страну карьерного взлета стандартная февральская метель не позволяла ему ехать ни в свою городскую квартиру, ни на государственную дачу.
Вообще никуда.
Радость шефа по случаю нового назначения представала «вещью в себе», потому что не с кем было ее разделить. Вергильев подумал, что выступает сейчас в роли швейцара-«папаши», которого вышедший из ресторана господин в бобрах вдруг одаривает серебряным рублем.
Вергильев несколько раз видел жену шефа на приемах, праздничных концертах, премьерах в театрах. Она никогда не досиживала до конца. Бывшая чемпионка Европы по прыжкам в воду с трамплина, она ходила, как летела с высоты в воду, стремительно рассекая воздух. Гибкая, как бьющая из шланга струя воды, жена шефа напоминала русалку. Только не сказочно-былинную — грудастую, длинноволосую с могучей задницей, переходящей в чешуйчатый хвост, а нового типа — легкую и быструю, как корюшка, с айпадом в руке и наушником в ухе.
