Хеймд стоял на улице рядом с машиной.
— Привет, Джон.
Изумленные лица за витриной остались позади, и Джон не заметил крадущуюся в тени Дороти — в натянутой на новую прическу шляпке колпаком и с полной сумкой мокрых простыней для прачечной.
Впервые обозревать Лазурный берег лучше всего с вертолета, а Джон как раз в первый раз оказался на Лазурном берегу и в первый раз летел на вертолете. Они поднялись из аэропорта Ниццы и гудели параллельно берегу в двухстах футах над маленькими белыми парусами идущих в Сен-Тропез яхт. Если бы не знать, где они летели, ничего экстраординарного в пейзаже Джон бы не нашел: обычное море, скудные пляжи, массы ленивых, взбирающихся вверх крупитчатых холмов, там и сям зеленые точки, несколько пальм — миг красивой лепнины. Но если знать — совсем другое дело. Когда сознаешь, что там Монте-Карло и Кап-Ферра, Антибы, Бонлье, Хуан-ле-Пин и Виллефранш, вид представляется грандиозным. Названия скатываются с языка, как почетные звания за утонченность и гедонизм. Пикассо и Матисс, Леже и Кокто, Хемингуэй, Фицджеральд, Генри Джеймс, Бордо, Бельмондо, Нивен. Импрессионизм, футуризм, экзистенциализм, гедонизм, коммерциализм, натуризм. Великое Средоточие Всего, огромное фешенебельное кафе на природе. Здесь родилась слава. Здесь все обрело начало. Плодовитая долина, колыбель звезд.
Ли не любила вертолетов. Она вцепилась Джону в руку и смотрела в сальную поросль на голове пилота. А Джон впитывал все, не желая пропустить ни крошки, и никак не мог поверить, что он на самом деле здесь — солнце поблескивало на невысоких волнах, крохотные машины спускались по серпантину к морю, крохотные эскизы Дюфи[36] и мазки пыльных тонов. Меланхолия и жалость к собственной особе, которые одолевали Джона в последний месяц, отлетели прочь, остались на асфальтных просторах Лондона, на полке между Купером и Дей-Льюисом, в гадкой постели Петры. Радость и возбуждение, удовольствие предвосхищения, либидо, аппетит и будущее — все искрилось и сверкало в опробованном и испытанном самоуверенном порыве внизу под лопастями вертолета.
Они приземлились на лужайке с нарисованной буквой «Н», рядом с теннисным кортом, на холме над Сен-Тропезом.
— Слава Богу, все позади. — Ли выбралась из вертолета, придерживая волосы, чтобы они не разлетались от поднимаемого винтом ветра. Их встретил человек с золотыми буквами на груди рубашки: «Все уже в порядке».
— Добро пожаловать, мисс Монтана. Добро пожаловать, мистер Дарт. Я Каспер, здешний мэтр. Надеюсь, путешествие было приятным. Я провожу вас в вашу комнату.
Дом оказался длинным, низким и вне всякого времени — в том смысле, что ни одну деталь его архитектуры невозможно было отнести к какому-то периоду. А все в целом выглядело так, точно здание построили десять минут назад. И дело было не в проекте, а в том, кто его создал или кто мог бы его задумать. Вероятно, стесняясь или движимый запоздалой скромностью, дом, как стеганое одеяло, натянул на себя сад. Растения в изобилии взбирались и карабкались по коринфским, арабским и индуистским колоннам, по итальянским куполам и мусульманским минаретам.
— Ах, куколка! Боже мой! Боже мой! Ты приехала! Грандиозно. Черт побери, выглядишь, как звезда! Настоящая звезда! Это тело, этот задик и талия. Лучших Бог не даровал ни одной женщине!
— Какой ты, Лео, негодник! — Ли повисла на шее самого омерзительного на свете человеческого существа.
В нем было не менее трехсот фунтов: три коровы, свинья и в придачу бутылка; больнично-белое под известково-белым и поверх темные линялые кудряшки. Его крупная голова выдавалась вперед на подрагивающей шее. Отвисшие губы и нос без определенной формы и замысла, словно его только что приставили к лицу с той небрежностью, с которой нахлобучивают знакомую шляпу. Глаз вообще не существовало — одни прорези, в щеках, где им надлежало быть. На мемориальной доске над единственной бровью солнечные очки и возрастные отметины. А в том месте, где шея сходилась с туловищем, короткий засаленный хвостик волос. Существо обладало вялыми кистями с остриженными на нет ногтями и ступнями с желтыми, как у доисторического медведя, пятками. И было абсолютно голым, если не считать намека на видневшиеся из-под барабана живота белые плавки. Огромная, изжеванная на четыре дюйма с одного конца и потухшая с другого конца сигара взмахивала во рту, будто волшебная палочка. Ли зарылась головой меж его взъерошенных грудей и погладила по утробе.
— А это кто таков? Не иначе поэт Джон Дарт. Восхищен, что тебе удалось его притащить. Ли, ты говорила, что он смазлив, а на самом деле откровенно байронический тип. Не дождусь, чтобы посмотреть на вас в бассейне — в креме, блестящих, после акта. Извини, Джон, что рассуждаю о тебе, как о сексуальном предмете, но, полагаю, ты таковым и являешься. Кроме того, я обо всем говорю, как о сексуальных предметах. Потому что люблю исключительно секс и предметы. Жду вас через полчаса на диване на ленч.
Их комната находилась в гостевом домике недалеко от основного здания. Ямайско-швейцарская с мексиканским налетом, она была столь пышной, что Джон не мог припомнить ничего подобного. Он не привык употреблять это слово, но другого подобрать не удавалось.
— Каспер, — обратилась Ли к мэтру, когда хозяин удалился, — мистер Дарт прибыл без багажа. Днем мы поедем в город. А пока нельзя ли подобрать ему плавки?
Джон открыл франко-итало-испанское окно, вышел в небольшое патио и стал смотреть на оливки и олеандр. Ли приблизилась сзади, обхватила руками за талию и поцеловала в шею.
— Впечатляет?
— Ошарашивает.
— Подожди, увидишь главное здание. Только не обманывайся наружностью. Лео, будь он хоть императором филистимлян, в сущности, неплохой парень. Не обращай внимания на то, как он выглядит.
— Трудно не обращать внимания. Уж очень в нем много на что посмотреть.
— Я его обожаю. Он всю жизнь был моим лучшим другом. Помогал маме, когда она села на таблетки и совершила несколько попыток самоубийства. И мне, пока я была молодой, дикой и взбалмошной, — улаживал всякие неприятности. И не только нам — всем. О нем ходят легенды. Бог знает, скольких он протащил через колледж, сколько оплатил медицинских операций. Щедрость — его страсть. Израилю он отвалил столько, что хватило бы купить Швейцарию. Он делал мне предложение, и я чуть не вышла за него. Серьезно, была к этому очень близка.
— Не может быть… Ведь он…
— Такой страшный? Только снаружи.
— Я хотел сказать, голубой.
— Ах да, еще и голубой. Но кому, скажи на милость, нужен нормальный муж?
— Чем он занимается?
— Производит всякую всячину: фильмы, музыку, устраивает театральные контракты, организует соглашения, вытаскивает из цилиндров кроликов. Сам он из Бруклина. Родители — евреи-иммигранты. Лео окончил медицинскую школу, получил диплом, а потом занялся юриспруденцией. Он рассказывал, что все еврейские мамочки очень любят, чтобы их сынули были сынулями-докторами или сынулями-юристами. А поскольку сам он, даже по кошерным стандартам, был таким огромным, жирным и страшным, то боялся, что его не пустят домой, если он не станет одновременно «сынулей-и-доктором-и-юристом». Он сделал деньги, большие деньги, на видео. Стал одним из первых, кто увидел в нем реальную перспективу. А состояние сколотил на порнографии. Один из пяти продающихся в Штатах порнофильмов — это его фильм. А самая замечательная вещь насчет секса — то, что он никогда не стареет и не подводит.
— Вот и меня тоже.
— И тебя тоже.
Каспер принес плавки.
— Я не могу их надеть! Они ужасны. — Джон держал в руке оранжевый сомнительный мешочек. — Никакого зада. Почему каждый раз, когда я с тобой, мэтры предлагают такие страшные веши?
— Похоже, у тебя нет выбора, приятель, — рассмеялась Ли. — Пошли пожуем.
Они миновали сад. На Джоне был махровый халат, и он чувствовал себя преглупо, пока не увидел бассейн, который заставил его сразу забыть о себе. Огромный, искривленный, протянувшийся до самого края отрога. Внизу маячили крыши Сен-Тропеза и раскинулась бухта со множеством яхт. А дальше — Прованс, небо, облачка: обзор на сто восемьдесят градусов, от которого захватывало дух до самых печенок.
До этого они видели только тылы дома. Фасад представлял собой помесь замешенной на высоких вечнозеленых дубах Альгамбры и Малого Трианона в обрамлении королевских пальм. Из полудюжины хитроумно запрятанных динамиков гундосил голос Лео.
— Пожалуйте в кабинет. — Он расположился под зонтом на устланной подушками дневной раскладной кровати и походил на разгоряченного в пылу работы еврейского моржа: весь в бумагах, факсах и мобильных телефонах. — Любите музыку? Помнишь тот номер в Рио? Как вспомню, сразу в глазах обнаженные тела. Что будете пить? У меня «Морской бриз». Ну-ка, искупайтесь. Джон, тебе принесли плавки?
