Квартира Игоря не изменилась с тех пор, как я ее покинула: на стенах – все те же обои, поклеенные мной, на окнах – мои занавески.
– Твое семейное счастье было недолгим? – с плохо скрываемым злорадством спросила я.
– Да, как видишь, – Игорь пытался придать безразличие своему голосу. – Может, наша встреча не была случайной? Мы изменились, набрались опыта, возможно, время попробовать еще раз?
Мне стало смешно. Боже мой, сколько слез, бессонных ночей, переживаний, сколько душевной боли надо было вынести, чтобы стоять теперь рядом с Игорем и смеяться ему в лицо!
– Нет, Игорюша, – с улыбкой сказала я. – Секс-бомбы в одну кровать дважды не падают. Да и потом… С некоторых пор я не люблю жмотов! И я пошла домой. И если бы не тревожные мысли о Лильке, я бы, пожалуй, приплясывала всю дорогу. В моей голове вертелось стихотворение, которое я написала еще в двадцать лет, но как же мало с тех пор я изменилась!
Ты говорил: «Убей ее! Кому она нужна, такая?
Ты знаешь, мне не до нее! И у меня притом другая!»
Убила. Кинула в сугроб. Распяла на кресте. Спалила.
В дубовый положила гроб. Оплакала. Похоронила.
Вдруг ты вернулся: «Откопай! К другому перешла другая.
Достань из гроба. Искупай. Ты это можешь, дорогая!»
Достала. Извлекла. Вернула. Одела в чистое белье.
Опять над ней слегка всплакнула. Сказала: «На, бери! Твое».
Поморщился: «Была моложе! Красивей, выше, горячей,
Нежней, верней (в разлуке тоже), поинтересней, побойчей.
Шатается, дерзит, наглеет, чего-то хочет, пристает.
Опять готовить не умеет, опять шалит, опять поет!»
Насупил брови: «Надоела! Просил вернуться? Не смеши!
Чего ревешь? Ты пела? Пела! Иди куда-нибудь, пляши!»
Ушла, исчезла, испарилась, растаяла в густой толпе.
В колодце каплей растворилась, сама забыла о себе.
Кричал: «Иди сюда! Где шлялась? Одна? С мужчиной? Говори!
Молчи! Стой прямо, раз попалась! Не слышу. Громче!! Не ори!!!
Я добрый, умный, я прощаю. Ты не одна? Опять ты с ней?
Я с вами чокнусь! Отощаю! Я же просил – ее убей!
Ну, хорошо, пусть остается. Там есть собачья конура,
Пусть поночует, не загнется. Да что с ней станет до утра!»
Уснул родимый, утомился. Ее позвала – посмотреть.
«Хорош… Совсем не изменился. Вот лечь бы рядом – помереть…»
Она легла, к нему прижалась, вздохнула, чмокнула в висок.
И бездыханною осталась: ушла Любовь моя в песок…
Проснулся, глянул: «Околела! Я говорил – давно пора!
Меня Любовь твоя заела! Теперь избавились, ура!»
Смотрю: дурак, косой, убогий. И он мне нравился??? Ха-ха!!
Я ухожу! Уйди с дороги! Любовь? Какая чепуха!!
Ушла, оставила, прогнала, послала к черту, предала!
И долго-долго хохотала над той, вчерашней, кем была.
Ищу, вздыхаю, жажду встречи. Другого, лучше. Вновь и вновь.
Я средь других его замечу: созрела новая Любовь!
Письмо:
Елена, 45
Здравствуйте, Пышка. Вы ищите мужчину для нечастых встреч? У меня есть любовник тридцати пяти лет, симпатичный и в постели хорош. Но я хочу с ним расстаться – у меня появился другой. Просто бросать – жаль, вот и думаю пристроить его в хорошие руки. Прислать вам его фото?
Лилька пришла в сознание через два дня, хотя еще пару дней не могла связно говорить и смотрела на нас растерянным и испуганным взглядом. Мы с Юлькой сходили с ума от волнения – представить живую и авантюрную Лильку овощем было невозможно. Однако через пять дней она могла говорить, выпрашивала у меня сигареты и даже пыталась шутить.
– Теперь никто не скажет, что я дура безмозглая, – хвасталась Лилька. – Мои мозги видело как минимум три человека, они мне справку дать обещали! Кстати, познакомься с моей соседкой, – кивнула она на девушку на соседней кровати, в такой же повязке-чепчике, как и у Лильки. – Это Света! Представляешь, мы попали в аварию в одно и то же время и оперировали нас на соседних столах. Но ничего, оклемались! Ты бы видела, как мы сегодня шли в курилку, поддерживая друг друга! – Лилька пребывала в возбужденно-восторженном состоянии оттого, что ощутила совсем рядом запах смерти, но получила еще один шанс.
Мы радовались, что подруга оклемалась, хотя до полного выздоровления еще было очень далеко: у Лильки то пропадало зрение, то отнималась одна из конечностей, мучили периодические головные боли, и ей еще долго предстояло жить на лекарствах. При этом она сохраняла бодрость духа и удивительное жизнелюбие: веселила соседей по палате историями из своей бесшабашной жизни, рассказывала анекдоты врачам на перевязках и постоянно просила нас принести коньяк. Но врач строжайше запретил ей пить, отныне и навек, на что Лилька сказала, тяжело вздохнув: «Лучше лишиться всех мозгов, чем возможности пить коньяк! Доктор, замените мне мозги на опилки – я и раньше-то ими редко пользовалась, только дайте бутылку „Реми Мартин“, чтобы я была, наконец, счастлива!»
Но искренним это веселье я бы не назвала: Лильке было страшно. Она не знала, во что выльется ее травма в дальнейшем, расстраивалась из-за своих остриженных под корень волос и огромного красного шрама, который шел через всю голову и заканчивался на виске.
Лилькиным лечащим врачом был очень симпатичный мужчина, лет тридцати пяти, по имени Роман Витальевич, который легко шел на контакт, успокаивал свою неугомонную пациентку и нас, говорил, что все будет хорошо, только не надо больше пускать Лильку за руль мотоцикла. Казалось, что все самое страшное позади, но, придя к подруге в один из дней, я застала ее в ужасном состоянии.
– Сегодня ночью Света умерла, – сказала она и зарыдала.
– Как умерла, отчего? – от неожиданности у меня подкосились ноги, и я села на краешек застеленной кровати.
– Не знаю, никто не говорит, – всхлипывала Лилька. – Я следующая! Я тоже сегодня умру! – заливалась она слезами.
– Подожди, я сейчас приду, – погладила я ее по руке и вышла из палаты.
Лилькиного врача я отыскала в ординаторской: он сидел, устало опустив плечи, и нервно мял сигарету в руках.
– Вот, курить бросил, а так хочется, – словно оправдываясь, пояснил он, увидев меня.
– Извините, Роман Витальевич, а что случилось со Светланой? – спросила я. – Мы же разговаривали вчера, смеялись, все было хорошо!
– Понимаете, травмы головы опасны своей непредсказуемостью, – грустно ответил он. – После операции мы еще минимум неделю не можем гарантировать пациенту жизнь. Это же вмешательство в мозг, сами понимаете, мало ли что может произойти: образоваться новая гематома, лопнуть сосуд, сдвинуться тромб…
– То есть Лилька тоже может… – начала я и не смогла закончить предложение.
– Давайте надеяться на лучшее, – мягко ответил доктор. – У вашей подруги неплохие прогнозы.
– Ей страшно. Можно, я останусь сегодня ночью с ней?
– Хорошо, но если кого-то привезут, вам придется уступить кровать, – ответил Роман Витальевич.
В кабинет зашла медсестра:
– Роман Витальевич, у вас сегодня на ужин мясо, маринованное в вине! – сказала она нежным голосом. – Сервировано в седьмой палате.
– Ни фига себе, сервис! – присвистнула я.
– Это означает, что снова какого-то алкаша без сознания привезли, – грустно пояснил мне доктор. – Такой вот циничный медицинский юмор.
Я провела ночь в Лилькиной палате практически без сна. Я прислушивалась к ее дыханию и нервно вскакивала каждый раз, когда мне казалось, что она не дышит. Утром она была в лучшем расположении духа.
– Мне снился хороший сон, – сказала она. – Я шла по темному лесу, было сыро и страшно, а я не могла выбраться из чащи. Вдруг появился какой-то светлый ангел и стал так нежно поддерживать меня под руку. И я чувствовала, что он меня очень любит и не даст в обиду. И этот ангел определенно не был бесполым – нет! Это точно был мужчина! Жаль, что я так и не посмотрела: симпатичный или нет.
– Ну, дорогая, похоже, жить будешь! – рассмеялась я. – Ладно, отсыпайся, мне идти надо. Еще бы успеть к Юльке забежать – как она там справляется в одиночку.
Юлька зашивалась с тремя мальчишками, на развлечения у нее теперь времени не оставалось. К тому же смерть ее новой подруги Сабрины тяжело ранила Юлькино сердце. Она стала признавать мою правоту в этом вопросе: люди действительно могут талантливо сохранять хорошую мину при плохой игре. Далеко не просто понять, что на самом деле у человека на душе, если он улыбается и рассказывает о своем бесконечном счастье.
Юлька понемногу начала общаться с Вадимом, пока, правда, только по бытовым вопросам. Он заезжал утром, чтобы отвезти младшего сына в детсад, теперь же отвозил еще и Борьку. Со мной он не общался – думаю, стыдился своих откровений в порыве слабости, но я его понимала и не напоминала о себе. Я все больше надеялась, что у них с Юлькой есть будущее. Вечером, если Вадим был занят, мы с Юлькой по очереди забирали Борьку из детсада, всякий раз выслушивая жалобы воспитательниц: пацан дерется, ругается нехорошими словами и может послать на три буквы даже воспитательницу.
