Это была женщина… Чем ближе она подходила, тем знакомее мне казалась ее походка, весь ее облик…
Я не ошиблась, я ее знала. Это была Оля, которую я не видала с того летнего разговора о ее больных почках.
Она настолько была «узнаваема», будто не жила эти месяцы в блокадном Ленинграде. Только повзрослела. Аккуратно, чисто одета, на голове белый вязаный шерстяной платок. Не клонится ее голова на грудь, не под ноги себе она смотрит (что свойственно ленинградцам).
Как приятно смотреть на «довоенного человека». На рынке, на толкучке встречаются такие целенькие особи, на лицах которых нет блокадных следов, и больше того, из сумок их выглядывает хлеб — целая буханка, они на него выменивали ценные вещи — котиковые манто, серебро, золото. Жизнь что океан — в ней тоже акулы водятся.
Так вот — это была Оля. Поравнявшись со мной, даже не взглянула. Я тихо произнесла ее имя, она равнодушно скользнула взглядом, продолжая путь. Но мне очень хотелось расспросить, узнать, чем и как живет она. Я более требовательно позвала ее… Подошла неуверенно, с опаской, всмотрелась:
— Неужели это ты, Аня? Как ты изменилась!.. Слушай! Как ты могла позволить себе дойти до!.. Ты выглядишь изможденной пожилой женщиной… — подбирала она слова помягче.
— А ты разве не замечаешь, что все сейчас такие?.. Да и одежда не красит: платок по-деревенски подвязываю, теплее, все на мне балахонистое… А ты явно лучше меня живешь, и мне любопытно узнать — как? Я, например, постоянно думаю о еде, мечтаю о бане, — закашлялась я от разговора на морозе.
— Аня, пойдем, я тебя доведу до твоей дворницкой!
— Я там давно не живу, а Степан Иванович умер — я в тот день стучалась к вам, но никто не отвечал.
— А мы там тоже не живем, давно переехали: нам выделили квартиру у Пяти Углов — это Валентина-сестра устроила. Хозяйка квартиры умерла (но не от голода — тогда еще голода не было, это летом еще было, вскоре после нашей последней встречи на лестнице). Квартира с неплохой обстановкой, даже есть пианино. Мама хозяйство ведет — она ведь очень плохо переносила прежнюю (сырую) квартиру. Сестра Валя переехала к нам — от ее мужа-«райкомовца» нет вестей (он на фронте).
— Ну а как вы переносите все блокадные трудности, как живете?
— Каждый живет как умеет… мы уже с тобой на эту тему объяснялись и разошлись… Одни хотят выжить — к ним принадлежит моя семья, естественно, и я. Другие плывут по воле волн к гибели, причисляя себя к героям-мученикам (ты и подобные тебе). Конечно, умереть любой может, я тоже — скажем, от бомбы, — но от голода не умру! Нет!.. А тебя, Аннета, — (она всегда любила коверкать имена), — мне жаль…
— Во-первых, не верю в твою жалость, во-вторых, я ее не желаю, не прошу. Я только хочу понять, что помогло тебе сохранить вес тела? Где все твои близкие?
— Валя работает в «Бюро заборных карточек», туда же устроила Анфису — Васину жену, а сам Вася имеет бронь. Брат Иван скоро станет летчиком. Отец работает на Кировском заводе, мама — дома, а я помогаю ей — ревматизм ее замучил.
— А как с едой? Любому ясно, что на блокадной норме хлеба ты не была бы такой…
— Запиши мой адрес, приходи, если сил хватит, подкормлю, выправлю… У нас на каждого члена семьи — рабочая карточка (Валина помощь). А у Вали и Анфисы — по две карточки… У Вали есть генерал (проще сказать — любовник) — он на Большой земле, но по долгу службы часто прилетает в Ленинград — привозит продукты Вальке. Да и с нарочными присылает гостинцы… А при генерале есть капитан (то ли адъютант, то ли вместе служат, но всегда у нас бывают вместе). Капитан — мой, генерал — Валин. Должна тебе сказать, что капитан не менее радетельный и шустрый. К тому же мама сделала солидные запасы в начале войны… Вот ты, наверно, уже съела сегодняшний хлеб, а мы еще и не начинали. С дровами неважно — когда скапливается много хлеба, меняем его на дрова. Если ты добредешь до нас — накормлю пшенной кашей, с хлебом…
— Оля, уж лучше бы ты соврала, а не рассказывала бы все так откровенно. Что ты чувствуешь и думаешь, когда мимо тебя везут на листе фанеры труп? В твоей семье на рабочую карточку право имеет только отец… Ведь вы крадете… И этот хлеб ты предложила мне!
— Вот что я тебе скажу: люди умирают не оттого, что я не голодаю и хочу выжить… Не думаешь ли ты, что я испугалась своей откровенности? Я-то вижу, что сейчас происходит в городе, а ты по-прежнему митингуешь… так и осталась недотепой… Слова, слова, а жизнь у человека одна. Кто-то выкарабкается, а кто-то… Кашу я искренне тебе предлагала… Прощай!
С Олей я увижусь еще раз, последний, — после войны, но уже не будет между нами никаких отношений — ни дружбы, ни ненависти, ни споров. Я не ответила на ее попытку сблизиться со мной.
Освобожден Тихвин. Есть Ладога, есть станция Войбокало… Надежда и вера поддерживают.
Конец декабря. Оживились даже безнадежные. Радость — ПОВЫШЕНИЕ ХЛЕБНОЙ НОРМЫ:
«Войскам 1-й линии — 600 гр.,
тыловым частям — 400 гр.,
рабочим — 350 гр.,
остальным (служащие,
дети, иждивенцы) — 200 гр.»
Но смертей от голода не меньше. Дополнительные граммы хлеба (никаких других продуктов) не спасают. Физически те же муки, но моральная поддержка огромная.
Кто хотел и мог уехать, воспользовались эвакуацией через Ладогу в ноябре — декабре.
Ходила сдавать кровь… Оказывается, моя группа крови — IV (себе может принять все группы, отдать — своей и 1-й).
Взяли. Тут же сразу кормят. Домой взять нельзя. Получила половину яйца, квадратик шоколада, жиденький, но горячий суп. Как обидно, что нет возможности разделить это с мамой. Утешаюсь только тем, что свой хлеб сегодня я отдам ей.
Обстрелы города постоянно. Мороз — 30 градусов.
А в РК обсуждают дела и заботы, связанные с предстоящей весной…
Наш бытовой отряд уменьшается. Два раза в неделю буду ходить в больницу им. Некрасова на ночные дежурства — помощь отряда измотанному медперсоналу.
Сутки заняты плотно. Сильному и здоровому все это было бы просто. Много сил и времени берет стояние в очереди за хлебом. Принести воды — тоже уже нелегко. Выпечка хлеба — с задержкой большой: нет топлива, воды, света.
Кашляю надсадно, грудь пронзает боль, дышать глубоко не могу. В больнице дали таблеток от кашля — не помогают.
«В городе более 2 млн. человек… 40 тыс. детей». «На 1 января 1942 г. в Ленинграде оставалось 980 тонн муки».
ДЕКАБРЬ — ЯНВАРЬ
Что пришлось есть, кроме выдаваемой нормы хлеба:
1. Распаренные кусочки ремня (к сожалению, ремень был всего один). Толку от этой «еды» никакой, но хоть что-то жуешь…
2. Котлетки из горчичного порошка. Надо бы его долго вымачивать, но нет сил ждать… Слепишь лепешечку, выпаришь касторку на сковородке и погреешь эти лепешечки. Потом — корчи, боли в животе.
3. Кусочек жмыха — восторг!
4 «Кисель» из столярного клея. Мама где-то добыла пластиночку.
5. Дважды ела мясо сдохшей от голода лошади. Царский пир!
6. Невская ледяная вода — ею запивала соль.
7. Дуранду, обойную муку.
НЕ ЕЛА:
Собак, кошек, крыс, птиц. Возможно, и ела бы, но не удалось встретить — их не было, не попадались…
В январе город представлялся на первый взгляд, особенно рано утром, замерзшей планетой. Казалось, исчезли все условия для жизни на ней.
Но жизнь была! Впотьмах, без еды, без канализации и света, без дров, без бань, без транспорта, без писем, под снарядами и бомбами, без спичек, без похорон по-человечески… Мама говорит, что цвет лица у меня землисто-серый, а я ей говорю, что у нее лицо почерневшее.
Мама в телогрейке, под юбкой из «чертовой кожи» — ватные штаны.
Я же на телогрейку напяливаю пальто брата. Под юбкой — братневы брюки. Растоптанные валенки. Чтобы холод не забирался под одежки, подвязываюсь бечевкой.
В январе отсутствовала медицинская помощь, в стационары не попасть, витаминов нет — цинга, дистрофия, — речь замедленная, короткими фразами, движения апатичные, реакция на все окружающее притупилась.
На Новый год по карточкам дали вместо крупы чуть-чуть сушеной моркови и сухого вина. Маме удалось вино продать какому-то военному и купить немножко жмыху (на рынке).
О плохом и трудном люди стараются не говорить.
Прибавка нормы хлеба + новогодняя выдача обрадовали, все мы твердим: «Еще немного, и блокада будет прорвана».
А вот походка не становится бодрее, и лица отечные, с «голодными» синяками.
«Чувства сытости не было, пища скудная, не всасывающаяся в кровь. Кровь жидкая. Непреодолимая мышечная слабость, быстрая утомляемость при физическом напряжении. Падение температуры тела (иногда до 35 градусов), понижение обмена веществ, замедление пульса (у молодых — до 40 ударов в минуту). Не ясны отличительные признаки многих болезней или совсем исчезли. Воспаление легких без температуры». У медиков возник термин — «блокадная медицина».
