— Ты переживаешь? — спросила Ребекка.
— Из-за чего?
— Из-за «Американ Экспресс». Из-за этих пятидесяти тысяч долларов?
— Переживаю? Да нет. Это не переживания, а скорее неудобство, которое давит мне на мозги.
— А я для тебя тоже неудобство?
— Ты? Нет, ты — нет.
— Почему же тогда у тебя такой вид, словно тебе не нравится?
— Что не нравится?
Она пожала плечами и начала рыться в сумочке в поисках сигарет.
— «Что, что». Целоваться со мной, конечно.
— Я всегда делаю вид, словно я тут ни при чем. Даже если лежу с кем-нибудь голый, все равно притворяюсь, будто это против моей воли. Мне почему-то кажется, что так правильно.
Она взглянула на бармена и сказала:
— Оливковое масло — очень гадкая смазка. Особенно если приходится брать в рот. Тебе когда-нибудь приходилось пробовать на вкус член, который до этого обмакнули в оливковое масло?
Такого члена мне пробовать еще не приходилось. Но чего никогда не было, всегда еще может случиться.
Возможно, я должен был сказать ей в тот момент, что я ее люблю, что мы будем вместе, если не вечно, то по крайней мере в ближайшие двадцать четыре часа, — ведь двадцать четыре часа немного похожи на вечность, не так ли? Но я лишь сумел выдавить из себя, что я хотел написать о ней и что «Американ Экспресс» ждет от меня пятьдесят тысяч долларов. Еще я сказал, что подыскивал, как описать ее в тот момент, когда она рассуждала об оливковом масле, и что даже убийство кажется мне лишь вопросом выбора слов. Вопросом подбора верных слов, верного ритма, верных формулировок в правильный момент. Но что значит «верные слова»?
В дальнем углу бара «Бикини» располагались туалет и телефон. Аппарат пропах мочой. В кармане брюк я отыскал бумажку с телефонным номером гостиницы в Базеле. Когда я попросил девушку заказать разговор с Базелем за счет абонента, этот запах еще сильнее ударил мне в нос. Я услышал, как чей-то голос задал вопрос: «Вы согласны поговорить за ваш счет с Робертом Мельманом?» И моя жена ответила: «Да».
Все несчастья начались с этих самых злополучных стеллажей. Вернее сказать, после появления в нашем доме красных книжных стеллажей война разгорелась по-настоящему.
Когда их нам привезли, моя жена была на работе в дневном стационаре, поэтому мне пришлось принимать мебель самому. Жена оставила мне записку, на что следует обратить внимание при приеме. Эту записку она прикрепила к холодильнику. Я должен был расплатиться, лишь убедившись, что все в полном порядке.
Рабочие обещали приехать где-то между двенадцатью и часом. Но появились они лишь в половине четвертого. Это были двое латиносов, недавно обосновавшихся в Нью-Йорке. Так мне, по крайней мере, показалось. Они подняли стеллажи на этаж.
Дизайн стеллажей был разработан моей женой: в свободное время она проектировала шкафы и зеркала. Однажды она разработала проект тумбочки. Я, помню, сказал ей тогда:
— Среди нас уже есть один творческий человек, разве этого недостаточно?
Судя по всему, этого было недостаточно.
Во время монтажа стеллажей произошло кровопролитие. Когда рабочие прикручивали к дверцам ручки, один из них просверлил себе палец. Поскольку я никогда не просверливаю себе пальцы, я не знал, где у нас в доме хранится пластырь. Я обыскал всю ванную, нечаянно смахнув все на пол: губную помаду, зубную нить, бритвы, крем против морщин. Пластырь не нашелся. Тем временем в гостиной истекал кровью ни в чем не повинный нелегал. Я решил, что это уже слишком. Никто не должен умирать ради моих книжных стеллажей. Когда я наконец-таки нашел пластырь, повсюду были следы крови: на стене, на полу, на стеллажах, на одежде рабочего и на диване. Это последнее обстоятельство, подумал я, наверняка обрадует мою жену.
— Ну как ты, жив? — спросил я, подавая работяге пластырь.
Он выругался по-испански. Похоже, он уже распрощался со своим пальцем. Но я бы предпочел, чтобы это произошло не у меня в доме.
— Идите, — сказал я, — остальное я сам доделаю.
Я отдал им оговоренную сумму наличными. Мне предоставили выбор между солидной скидкой и оплатой наличными либо безналичный расчет, но тогда уже без солидной скидки.
Уцелевший поставщик товара оформил квитанцию. «Оплачено, — нацарапал он и подписался: — Юниор».
Я надеялся, что его хозяин мне поверит. Они ушли, не сказав мне «до свидания».
Вернувшись домой, моя жена сразу же спросила: «Что здесь произошло?»
Весь паркет был усеян стружками и заляпан кровью. В одном углу валялись инструменты, в спешке забытые рабочими, чуть подальше — ручки для дверец. Моя жена разработала конструкцию с закрывающимися дверцами, чтобы внутренность стеллажей не пылилась.
— Здесь произошло кровопролитие, — ответил я, — обычное кровопролитие, и ничего больше.
* * *
Женщина, которая любила флиртовать, сейчас ждала меня у стойки бара, ни с кем не флиртуя. Видимо, хозяин бара «Бикини» не одобрял флирта.
— Где ты пропадал?
— Ходил звонить.
Она не стала больше меня ни о чем расспрашивать. Вначале она не задавала лишних вопросов. Я даже решил, что она вообще не будет их никогда задавать. Принимать мир таким, каков он есть, — важная составляющая счастья; во всяком случае, это необходимое условие для того, чтобы разглядеть смягчающие обстоятельства.
Вот так я и шел по улицам Атлантик-Сити с женщиной, которую встретил меньше двадцати четырех часов назад в Музее естественной истории и о которой знал совсем немногое — что у нее некрасивые руки, мать, которая скоро умрет, и псориазная подруга.
Ну и хорошо, что так. Знал бы я все наперед, не шел бы с ней сейчас за жидкостью для линз и она бы тоже никуда со мной не шла.
Перед магазином «Оптика» мы остановились.
— Было время, — задумчиво произнесла Ребекка, — когда я считала себя только телом.
— Но все же увенчанным головой?
— Да, — согласилась она, — увенчанным головой.
Я предложил ей зайти куда-нибудь перекусить. Но Ребекка ответила, что с нее хватит витаминного драже. Чтобы придать происходящему праздничный характер, я купил пластмассовые тарелочки. Мне хотелось сказать ей:
«Я здесь для того, Ребекка, чтобы о тебе написать. Это правда, я здесь потому, что мне кажется, что в тебе запрятан рассказ, а если в тебе запрятан рассказ, то в тебе запрятаны и деньги, а если в тебе запрятаны деньги, я должен их из тебя вынуть. Взамен я могу предложить тебе свое одержимое внимание, правда, не навсегда. Я могу покупать тебе тряпки. И еще ты можешь наслаждаться моей компанией — не слишком долго, конечно. Я могу спустить на тебя слова, уже доказавшие свою эффективность, — я умею спускать на людей слова точно так же, как охотники спускают собак. Но при всем том я ничего не чувствую, вернее сказать, я чувствую пустоту в том месте, где у нормального человека чувства.
Конечно, мы останемся чужими друг для друга, но разве это не есть условие влюбленности, Ребекка, и того, что люди, никогда не знавшие страсти, называют любовью? Когда люди остаются друг для друга чужими, не знают друг друга как следует, они друг для друга все равно что черные дыры, простые контуры, которые предстоит заполнить своей фантазией. Разве это не обычное дело для влюбленного: верить, что другой — его фантазия, превращающаяся в реальность? Но настоящее твое „я“ так и останется для другого недоступным. Если, конечно, на свете и вправду есть что-то настоящее».
Вот что я хотел сказать ей и в заключение добавить:
«Не удивляйся, если однажды субботним днем ты обнаружишь себя в букинистическом магазине. Возможно, вместе с тобой в эту минуту будут твой муж и ребенок в коляске. Не пугайся и не сердись, ты ведь знала, на что шла, когда согласилась пойти за мной. Знала, что я могу предложить тебе и что мне нужно от тебя взамен, и уже тогда ты догадалась, что отправила свою жизнь на барахолку. Ты сообразила, что я охотник за дешевым товаром, рыскаю в поисках чужих жизней, отправленных на барахолку. Такого лихого разбойника ты, возможно, в глубине души ждала. Потому и приехала ко мне со статуэткой, сделанной твоей псориазной подругой. Возможно, ты надеялась, что я разгляжу в тебе Царицу Ночи. Но такой рассказ был мне неинтересен, кроме того, меня больше волновала ночь, чем царица.
Ты должна знать, что мои молчаливые обещания были ложью, что даже мое присутствие рядом с тобой было ложью, точно так же, как и твое — рядом со мной. Наверное, тебя, как и меня, вообще не было: человека, который исполняет желания другого в надежде на собственное спасение, не существует».
— Каждый считает себя исключением, — сказала Ребекка.
— Кто так считает?
— Я.
— Так все считают, — промолвил я, — поэтому люди женятся, поэтому они заводят детей, поэтому живут на свете. Ибо каждый считает, что все, что есть дурного, не для него, потому что он — исключение.
