Такова была диспозиция, когда на следующее утро в не вполне еще проснувшемся лагере появился гонец из базилики святого антония. И сказал, пусть и не употребив этих самых слов, что прибыл с поручением от самого главного в причте храма сего и должен переговорить с тем, кто ходит за слоном. Туша трехметровой высоты видна была издали, и сулейманов объем заполнял едва ли не весь окоем, однако священник попросил, чтобы его провели к слону. И сопровождавший его кирасир потряс за плечо погонщика, который еще спал, завернувшись в плащ с головой: Тут падре к тебе, сказал он. Причем предпочел сказать это по-испански, и поступил наилучшим образом, поскольку те скудные познания в немецком, которые фриц успел обресть до сей поры, не дали бы ему возможности понять столь замысловатую фразу. Он открыл было рот, чтобы осведомиться, чего этому падре надобно, но тотчас его и закрыл, ибо не стоило устраивать при сем случае лингвистическую путаницу, неизвестно до чего могущую довести. А просто поднялся и, направившись к священнику, ожидавшему на почтительном расстоянии: Святой отец, вы хотели видеть меня, спросил. Истинно так, сын мой, отвечал визитер, умастив эти четыре слова, то есть, простите, уместив в них елико возможное количество елея. В таком случае слушаю вас, отче. Ты христианин, последовал вопрос. Был крещен, но по цвету кожи и чертам лица вы, отче, можете судить, что я не здешний. Да, полагаю, ты индус, но это ведь не помеха к тому, чтобы быть добрым христианином. Не я произнес эти слова, не я, ибо давно уж заметил, что похвала, изреченная собственными устами, все равно что хула. У меня к тебе просьба, но сначала скажи мне, принадлежит ли твой слон к числу ученых слонов. Если в том смысле, что он умеет разные цирковые трюки делать,— то нет, не принадлежит, но неизменно держит себя с достоинством уважающего себя слона. Скажи-ка, а ты можешь сделать так, чтобы он опустился на колени или преклонил хотя бы одно. Я, ваше преподобие, никогда еще такого не пробовал, но давно уж заметил, что сулейман именно что становится на колени, когда желает прилечь, однако же не уверен, что он послушается меня, когда я ему прикажу. Может, попробуешь. Знаете ли, ваше преподобие, сейчас не лучший случай для таких проб, потому что утро, а по утрам сулейман всегда не в духе. Если хочешь, я могу вернуться попозже, мне не очень к спеху, не родить, сам понимаешь, можно и погодить, хоть и очень бы желательно и полезно для моей базилики, чтобы произошло сегодня же, пока его высочество эрцгерцог австрийский не двинулся дальше на север. Позволительно ли мне будет справиться, что должно произойти сегодня же. Чудо, отвечал на это падре, складывая руки как для молитвы. Чудо, переспросил погонщик, почувствовав при этом головокружение. Разве не величайшим чудом нашего времени будет, если слон преклонит колени перед дверьми нашей базилики, вопросил священник, разняв и снова сдвинув ладони. Насчет чудес боюсь сказать, в них я слабо разбираюсь, на родине у меня их не бывало с тех пор, как мир сотворен, это, я полагаю, и было самым что ни на есть чудом, но после него других не наблюдалось. Вот теперь вижу, что ты все же не христианин. Вашему преподобию виднее, конечно, и решать тоже вам, но все же я восприял таинство помазания и, стало быть, крещен, но, может, и в самом деле просвечивает то, что под низом. А что там под низом. Ну, к примеру, ганеша, бог-слон, вон тот, что стоит поблизости и потряхивает ушами, и ежели вы спросите меня, отче, как я узнал, что слон сулейман — бог, отвечу, что если есть на свете бог-слон, то может он быть этим, как и любым другим. Поскольку я еще кое-чего от тебя жду, прощаю тебе святотатственные речи, но потом тебе все же придется исповедаться. А чего же вы ждете от меня, ваше преподобие. Чтобы ты подвел слона к базилике и заставил его стать у дверей на колени. Не уверен, что получится. Попытайся. Ну вы представьте себе, отче, вот приведу я его туда, а он откажется становиться на колени, и я, хоть и не сильно разбираюсь в таких делах, так вам скажу, отче, что несбывшееся чудо хуже, чем когда чуда и не ждал никто. Никто не объявит чудо несбывшимся, если будут у него свидетели. И кто ж они, те свидетели. Ну, во-первых, вся община нашего храма и те добрые христиане, сколько ни будь их, которых нам удастся собрать у дверей базилики, а во-вторых, молва, глас народа, а он ведь способен присягнуть, что видел, чего не видел, и утверждать то, о чем понятия не имеет. И наверно, верить в чудеса, которых никогда не бывало, уточнил погонщик. Это — самое, я тебе скажу, вкусное, их долго готовить, но труды и усилия окупаются с лихвой, а кроме того, мы снимаем ответственность с наших святых. А с бога. Бога мы никогда не обременяем просьбами ниспослать чудо, надо соблюдать чинопочитание, ну, воззовем в крайнем случае к пречистой деве, она ведь тоже не обделена дарованиями такого рода. Сдается мне, заметил погонщик, что многовато обману в этой вашей католической церкви. Может быть, может быть, согласился священник, но рассказываю тебе об этом так откровенно для того, чтобы ты понимал, как нам нужно это чудо — это или любое другое. А зачем. А затем, что лютер, даром что покойник, продолжает страшно срамить и порочить святую нашу веру, и все, что может уменьшить эту протестантскую пагубу,— приветствуется, и припомни-ка, что ересь эта половодьем разливается по всей Европе, хоть минуло чуть больше тридцати лет с тех пор, как он приколотил к церковным дверям в виттенберге гнусные тезисы. Я ничего не знаю про те или эти зисы или как их там. Тебе и незачем о них знать, достаточно верить. Верить в бога или моему слону, спросил погонщик. Обоим, сказал священник. А что мне за это будет. У церкви не просят, церкви дают. В таком случае, ваше преподобие, вам следует потолковать со слоном, поскольку именно от него зависит успех этой затеи с чудом. Знаешь, ты чересчур распустил язык, смотри, как бы его тебе не укоротили. А что будет со мной, если я приведу сулеймана к дверям базилики, а он не захочет стать на колени. Ничего не будет, если только не заподозрим, что виноват в этом ты. А если заподозрите. Тогда будут у тебя веские резоны пожалеть об этом. Тут погонщик счел уместным капитулировать: В котором часу, ваше преподобие, надо привести слона, спросил он. Ровно в полдень, ни минутой позже. Что ж, надеюсь, мне хватит времени, чтобы вбить в башку сулейману, что он должен преклонить колени перед преподобными отцами. Да не перед нами, ибо кто мы такие есть, а перед нашим святым антонием, и с этими словами клирик удалился докладывать по начальству о результатах евангелического усердия. Ну так есть надежды, спросили его. Есть и немалые, но все мы в руках, то бишь в лапах, у слона. Слон — не медведь и не человек, у него нет ни лап, ни рук. Это я так, к слову, выражение такое, вроде бы как говорят, что все мы в длани господней. С той лишь разницей, огромной, впрочем, что все мы и в самом деле — в длани господней. Да святится имя его. Аминь, но если вернуться все же к нашей теме, отчего же всё же мы все — у слона в руках. Потому что не знаем, как он поведет себя, оказавшись у дверей базилики. Как прикажет ему погонщик, так и поведет, для того и существует обучение. Что ж, будем уповать, что господь отнесется к событиям в нашем мире с благожелательным пониманием, и ежели он, как мы все надеемся, желает, чтобы ему служили, то согласится принять нашу помощь по части своих же собственных чудес, которые послужат к вящей славе его. Братие, вера движет горы, бог возместит недостающее. Аминь, хором возгласила конгрегация, мысленно оглядывая весь арсенал вспомогательных молитв.
Меж тем погонщик фриц всеми средствами пытался сделать так, чтобы слон уразумел, что от него требуется. Задача была нелегка для животного с твердыми понятиями, считавшего, что немедленно вслед за подгибанием колен должны идти укладывание и засыпание. Но мало-помалу, после немалого числа ударов, и бессчетного — проклятий, и даже нескольких совершенно отчаянных мольб, какой-то лучик света зажегся в неподатливом мозгу слона, и он понял, что на колени стать он должен, а ложиться — нет. Жизнь моя, успел ему сказать фриц, в твоих руках, и по этой фразе мы можем составить себе впечатление о том, что идеи распространяются не только прямыми путями, из уст то есть к уху, но просто и потому, что парят в воздухе, в атмосферных потоках, нас окружающих, образуя, с позволения сказать, настоящую купель, в которую мы нечувствительно окунуты. Часов в описываемую нами эпоху было мало, и время определяли по высоте солнца и величине теней, ложащихся от него на землю. Так и фриц узнал о приближении полдня, то бишь понял, что пора вести слона к дверям базилики, а уж дальше — будь что будет и чего бог захочет. И вот, сидя на загривке у сулеймана, он направляется туда — такой, каким видели мы его уж не раз, но сейчас дрожат у него руки и сердце, будто он не погонщик, а смиренный и жалкий его ученик. Страхи, кстати, оказались напрасны. Дойдя до дверей базилики, окруженной густой толпой тех, кто притек засвидетельствовать чудо, слон, повинуясь легкому прикосновению палочки к своему правому уху, подогнул колени, да не одно переднее, чего за глаза хватило бы тому падре, что приходил договариваться, а оба, склоняясь таким образом перед величием господа на небесах и представителей его — на земле. А взамен получил порцию святой воды столь щедрую, что она досягнула с кропила до высоко сидевшего погонщика, меж тем как все присутствующие в едином порыве тоже упали на колени, а мумия славного святого антония от удовольствия вздрогнула в своем склепе.
