Дождь подстерегал их на выходе из генуи. Что ж, ничего удивительного — скоро осень, и этот ливень — всего лишь увертюра того концерта для труб, ударных и тромбонов, которым альпы уже собрались усладить слух путешественников. К счастью для тех, кто особенно плохо защищен от ненастья — мы имеем в виду кирасир и погонщика, ибо первые закованы в холодную и неудобную сталь, второй же высоко, как на насесте, сидит на слоновьем загривке, где его насквозь пронизывает северный ветер и с особенной силой хлещут плетки-семихвостки колючего снега,— максимилиан второй внял наконец безошибочной народной мудрости, твердящей с самого раннего рассвета человечества о том, что недуг легче предупредить, нежели излечить. И потому, пока еще не вышли за городские стены, дважды останавливал караван, чтобы прикупить в лавках, торгующих готовым платьем, кое-какой одежды, образцы которой, хоть по легко постигаемым причинам, проистекающим от того, что планирование тогдашней продукции еще не развилось в достаточной мере, сильно разнились друг от друга покроем, фасоном и цветом, все же, по крайней мере, могли упасти от свирепости холода и дождя своих бессчастных обладателей. И вот, благодаря предусмотрительности эрцгерцога, можем мы сейчас видеть, с какой быстротой извлекли солдаты притороченные к седлам одеяния и, не останавливая хода, облачились в них, выказывая воинское ликование, не ведомое доселе в истории армий. То же самое, хоть тише и незаметней, сделал и погонщик фриц, прежде называвшийся субхро. И, угревшись в толстом плаще, подумал вдруг, что попона, оставленная на благочестивую утеху епископа вальядолидского, очень бы сейчас пригодилась сулейману, которого безжалостно хлестал и сек ливень. Тем, что первые обильные струи сменились нешуточной бурей, можно объяснить столь малое количество зевак, вышедших на обочины дорог поглазеть на слона и приветствовать его высочество. И очень зря, ибо в обозримом будущем не представится им больше случая увидеть слона в натуральную величину. Что же касается эрцгерцога, здесь нельзя судить с должной долей уверенности, ибо скудны и недостаточны предварительные сведения относительно перемещений этой почти императорской персоны, а иными словами — может, когда-нибудь проедет еще, а может, и нет. Но в части, относящейся к слону, сомнений быть не должно, ноги его больше на этих дорогах не будет. Погода, впрочем, исправилась еще до того, как вступили в пьяченцу, и оттого проезд по городу соответствовал значению и величию тех, кто шел в этом караване, поскольку кирасиры смогли показаться во всем своем уже известном нам блеске, а не в том нелепом виде, в каком представали при выезде из генуи, когда на головах у них сияли каски, а на плечах болталось нечто грубошерстное. На этот раз народу на улицах собралось больше, и если эрцгерцога встречали рукоплесканиями за то, что он — тот, кто он, то и слону по той же причине доставалось их не меньше. Фриц верхнего платья не снял. Он считал, что оно, просторным покроем более напоминающее плащ, нежели пелерину, придает ему некое державное достоинство, так чудесно сочетающееся с величественной поступью сулеймана. Сказать по правде, ему уже было безразлично, что максимилиан переменил ему имя. Да, конечно, он не знал известной поговорки, где говорится, что если хочешь жить в риме, надобно сделаться римлянином, однако же, пусть и не чувствовал ни малейшей склонности быть в австрии австрияком, считал весьма полезным для исполнения своего намерения жить тихо и как можно реже показываться на глаза черни, хотя уже одно то, что он въехал в город, гарцуя, так сказать, на слоне, делало из него существо особенно сотворенное. И потому едет он, завернувшись в свой плащ и с наслаждением вдыхая легкий запах шерсти, исходящий от волглого сукна. Едет, как велено ему было на вальядолидском тракте, за каретой эрцгерцога, причем если поглядеть со стороны или издали, покажется, будто он тянет за собой длиннейшую вереницу экипажей и подвод, составляющих кортеж, причем первым, сразу вслед слону, движется воз с фуражом в мешках и с поильным чаном, в котором от недавнего дождя вода уже перелилась через край. Погонщик счастлив и бесконечно далек от тягот жизни португальской и, по сути говоря, жизни растительной в белемском загоне, когда принужден был видеть лишь уходящие в море корабли и слышать псалмы монахов-иеронимитов. Весьма вероятно, что слон наш думал, если, конечно, эта огромная башка способна на такое геройство, но, по крайней мере, пространства для мыслей в ней хватает, да, так вот, с горестью думал он о прежнем своем farniente, но горестью этой обязан был природному невежеству, по причине которого не подозревал даже, что для здоровья ничего нет на свете пагубнее лени. Разве что табак, как будет явствовать из дальнейшего. Впрочем, теперь, когда пройдены триста лиг, причем большая часть — по таким дорогам, что и сам дьявол, даром, что козлоногий, идти бы отказался, сулейман едва ли заслуживает обвинения в лености. Может, и жил он в неге в бытность свою в Португалии, но ведь это теперь — что вода протекшая, но стоило лишь ему вступить на европейские дороги, как моментально открылись в нем источники энергии, о существовании коих он и сам не подозревал. Подобный феномен наблюдается достаточно часто у людей, из-за житейских обстоятельств — бедности или безработицы — вынужденных эмигрировать. Вялые и ко всему безразличные в том краю, где родились, обретают они ну просто в одночасье рвение столь рьяное, что буквально носом землю роют, что следует как раз понимать в смысле переносном, а не так, словно вселилась в них пресловутая, но так никем толком и не изученная землеройка. Не дожидаясь, пока в окрестностях пьяченцы будет наконец разбит лагерь, сулейман уже оказывается в объятиях слоновьего морфея. И укрытый плащом фриц с ним рядом храпит как божий праведник. Рано утром протрубил рожок. Дождь лил всю ночь, но сейчас небо чистое. Бог даст, не затянут его темнопепельные тучи, как случилось вчера. Ближайшая цель — город мантуя, расположенный уже в ломбардии и славный по многим причинам, не последняя из коих — некий шут при герцогском дворе, шут по имени риголетто, чьи при- и злоключения спустя сколько-то веков положит на музыку великий джузеппе верди. Караван не задержится в мантуе, чтобы осмотреть произведения искусства, коими изобилует она. Еще богаче ими верона, куда, пользуясь благоприятной погодой, приказал двигаться эрцгерцог и где по воле уильяма шекспира будет разворачиваться замечательная и печальная история ромео и джульетты,— и не потому приказал так максимилиан второй австрийский, что был любопытен до чужих любовей, а потому, что верона, не считая падуи,— последний важный пункт перед Венецией, и отсюда путь лежит теперь все выше, все круче к альпам, к холодному северу. По всему судя, венценосная чета уже свершала путешествия в прекрасный город дожей, куда, с другой стороны, четырем слоновьим тоннам проникнуть не так-то просто. Слон, видите ли, не такое животное, чтобы уместить его в гондоле, если они уже существовали в ту пору и, по крайней мере, имели тот же вид, что ныне,— высоко задранный нос, траурно-черный цвет, выделяющий их среди флотов всего мира, и, что уж совсем маловероятно,— распевающий на корме гондольер. Надо полагать, чету эрцгерцогов, решившую прокатиться по гран- канале, потом примет дож, но сулейман, кирасиры и все прочие останутся в падуе, обратясь лицом к базилике святого антония, который на самом деле — да будет восстановлена справедливость — из лиссабона, а не из падуи[15] и стоит в пространстве, лишенном деревьев и от других зеленых насаждений свободном. Каждый на своем месте — вот первейшее условие для достижения всеобщего, вселенского мира, если только господь в неизреченной мудрости своей не распорядится иначе.
Такова была диспозиция, когда на следующее утро в не вполне еще проснувшемся лагере появился гонец из базилики святого антония. И сказал, пусть и не употребив этих самых слов, что прибыл с поручением от самого главного в причте храма сего и должен переговорить с тем, кто ходит за слоном. Туша трехметровой высоты видна была издали, и сулейманов объем заполнял едва ли не весь окоем, однако священник попросил, чтобы его провели к слону. И сопровождавший его кирасир потряс за плечо погонщика, который еще спал, завернувшись в плащ с головой: Тут падре к тебе, сказал он. Причем предпочел сказать это по-испански, и поступил наилучшим образом, поскольку те скудные познания в немецком, которые фриц успел обресть до сей поры, не дали бы ему возможности понять столь замысловатую фразу. Он открыл было рот, чтобы осведомиться, чего этому падре надобно, но тотчас его и закрыл, ибо не стоило устраивать при сем случае лингвистическую путаницу, неизвестно до чего могущую довести. А просто поднялся и, направившись к священнику, ожидавшему на почтительном расстоянии: Святой отец, вы хотели видеть меня, спросил. Истинно так, сын мой, отвечал визитер, умастив эти четыре слова, то есть, простите, уместив в них елико возможное количество елея. В таком случае слушаю вас, отче. Ты христианин, последовал вопрос. Был крещен, но по цвету кожи и чертам лица вы, отче, можете судить, что я не здешний. Да, полагаю, ты индус, но это ведь не помеха к тому, чтобы быть добрым христианином. Не я произнес эти слова, не я, ибо давно уж заметил, что похвала, изреченная собственными устами, все равно что хула. У меня к тебе просьба, но сначала скажи мне, принадлежит ли твой слон к числу ученых слонов. Если в том смысле, что он умеет разные цирковые трюки делать,— то нет, не принадлежит, но неизменно держит себя с достоинством уважающего себя слона. Скажи-ка, а ты можешь сделать так, чтобы он опустился на колени или преклонил хотя бы одно. Я, ваше преподобие, никогда еще такого не пробовал, но давно уж заметил, что сулейман именно что становится на колени, когда желает прилечь, однако же не уверен, что он послушается меня, когда я ему прикажу. Может, попробуешь. Знаете ли, ваше преподобие, сейчас не лучший случай для таких проб, потому что утро, а по утрам сулейман всегда не в духе. Если хочешь, я могу вернуться попозже, мне не очень к спеху, не родить, сам понимаешь, можно и погодить, хоть и очень бы желательно и полезно для моей базилики, чтобы произошло сегодня же, пока его высочество эрцгерцог австрийский не двинулся дальше на север. Позволительно ли мне будет справиться, что должно произойти сегодня же. Чудо, отвечал на это падре, складывая руки как для молитвы. Чудо, переспросил погонщик, почувствовав при этом головокружение. Разве не величайшим чудом нашего времени будет, если слон преклонит колени перед дверьми нашей базилики, вопросил священник, разняв и снова сдвинув ладони. Насчет чудес боюсь сказать, в них я слабо разбираюсь, на родине у меня их не бывало с тех пор, как мир сотворен, это, я полагаю, и было самым что ни на есть чудом, но после него других не наблюдалось. Вот теперь вижу, что ты все же не христианин. Вашему преподобию виднее, конечно, и решать тоже вам, но все же я восприял таинство помазания и, стало быть, крещен, но, может, и в самом деле просвечивает то, что под низом. А что там под низом. Ну, к примеру, ганеша, бог-слон, вон тот, что стоит поблизости и потряхивает ушами, и ежели вы спросите меня, отче, как я узнал, что слон сулейман — бог, отвечу, что если есть на свете бог-слон, то может он быть этим, как и любым другим. Поскольку я еще кое-чего от тебя жду, прощаю тебе святотатственные речи, но потом тебе все же придется исповедаться. А чего же вы ждете от меня, ваше преподобие. Чтобы ты подвел слона к базилике и заставил его стать у дверей на колени. Не уверен, что получится. Попытайся. Ну вы представьте себе, отче, вот приведу я его туда, а он откажется становиться на колени, и я, хоть и не сильно разбираюсь в таких делах, так вам скажу, отче, что несбывшееся чудо хуже, чем когда чуда и не ждал никто. Никто не объявит чудо несбывшимся, если будут у него свидетели. И кто ж они, те свидетели. Ну, во-первых, вся община нашего храма и те добрые христиане, сколько ни будь их, которых нам удастся собрать у дверей базилики, а во-вторых, молва, глас народа, а он ведь способен присягнуть, что видел, чего не видел, и утверждать то, о чем понятия не имеет. И наверно, верить в чудеса, которых никогда не бывало, уточнил погонщик. Это — самое, я тебе скажу, вкусное, их долго готовить, но труды и усилия окупаются с лихвой, а кроме того, мы снимаем ответственность с наших святых. А с бога. Бога мы никогда не обременяем просьбами ниспослать чудо, надо соблюдать чинопочитание, ну, воззовем в крайнем случае к пречистой деве, она ведь тоже не обделена дарованиями такого рода. Сдается мне, заметил погонщик, что многовато обману в этой вашей католической церкви. Может быть, может быть, согласился священник, но рассказываю тебе об этом так откровенно для того, чтобы ты понимал, как нам нужно это чудо — это или любое другое. А зачем. А затем, что лютер, даром что покойник, продолжает страшно срамить и порочить святую нашу веру, и все, что может уменьшить эту протестантскую пагубу,— приветствуется, и припомни-ка, что ересь эта половодьем разливается по всей Европе, хоть минуло чуть больше тридцати лет с тех пор, как он приколотил к церковным дверям в виттенберге гнусные тезисы. Я ничего не знаю про те или эти зисы или как их там. Тебе и незачем о них знать, достаточно верить. Верить в бога или моему слону, спросил погонщик. Обоим, сказал священник. А что мне за это будет. У церкви не просят, церкви дают. В таком случае, ваше преподобие, вам следует потолковать со слоном, поскольку именно от него зависит успех этой затеи с чудом. Знаешь, ты чересчур распустил язык, смотри, как бы его тебе не укоротили. А что будет со мной, если я приведу сулеймана к дверям базилики, а он не захочет стать на колени. Ничего не будет, если только не заподозрим, что виноват в этом ты. А если заподозрите. Тогда будут у тебя веские резоны пожалеть об этом. Тут погонщик счел уместным капитулировать: В котором часу, ваше преподобие, надо привести слона, спросил он. Ровно в полдень, ни минутой позже. Что ж, надеюсь, мне хватит времени, чтобы вбить в башку сулейману, что он должен преклонить колени перед преподобными отцами. Да не перед нами, ибо кто мы такие есть, а перед нашим святым антонием, и с этими словами клирик удалился докладывать по начальству о результатах евангелического усердия. Ну так есть надежды, спросили его. Есть и немалые, но все мы в руках, то бишь в лапах, у слона. Слон — не медведь и не человек, у него нет ни лап, ни рук. Это я так, к слову, выражение такое, вроде бы как говорят, что все мы в длани господней. С той лишь разницей, огромной, впрочем, что все мы и в самом деле — в длани господней. Да святится имя его. Аминь, но если вернуться все же к нашей теме, отчего же всё же мы все — у слона в руках. Потому что не знаем, как он поведет себя, оказавшись у дверей базилики. Как прикажет ему погонщик, так и поведет, для того и существует обучение. Что ж, будем уповать, что господь отнесется к событиям в нашем мире с благожелательным пониманием, и ежели он, как мы все надеемся, желает, чтобы ему служили, то согласится принять нашу помощь по части своих же собственных чудес, которые послужат к вящей славе его. Братие, вера движет горы, бог возместит недостающее. Аминь, хором возгласила конгрегация, мысленно оглядывая весь арсенал вспомогательных молитв.
