Я вытащил из кармана стодолларовую бумажку.
У стены воняло блевотиной. Я набрал номер, на второй гудок Джиллиан ответила.
– Кто говорит? – нейтральным голосом спросила она.
– Ник Саммерс. С вами связывалась наша общая знакомая…
– Да, – перебила она. – Вы где?
– Уже в Москве… – Я прикрылся ладонью, быстро заговорил в трубку.
По радио объявили посадку рейса из Анталии. Почти сразу в подвал ворвалась толпа новых пассажиров, шумных и пьяных, с выгоревшими бровями и в яркой летней одежде.
Узкая площадка перед выходом была забита машинами, все сигналили, но никто не двигался. Из вклинившегося поперек движения «Мазератти» выскочил нервный брюнет и принялся орать матом со смешным южным акцентом. На тротуаре стояла патрульная «ауди», один из полицейских, смеясь, снимал южанина на телефон.
Воняло бензином и гарью. Я перекинул сумку через плечо, огляделся. Очередь на такси тянулась метров на сто вдоль фасада и сворачивала за угол. Я пошел в конец. Меня нагнал небритый малый, потянул за рукав.
– Куда ехать, командир?
– Кутузовский, к Триумфальной.
– Сколько дашь?
Нетрадиционный подход к вопросу ценообразования меня удивил. Я отвернулся и встал в конец очереди. Небритый не отставал:
– За сотку, командир, в лучшем виде?
– Полтинник, – исключительно из неприязни ответил я.
– Восемьдесят? Домчу стрелой!
В его старой «тойоте», невероятно грязной снаружи и изнутри, стоял казарменный дух – мужичий пот с одеколоном. Я попытался открыть окно, но на месте ручки торчал стальной штырь.
– Не открывай. – Шофер включил стартер. – Там дышать нечем. Торфяник горит.
Ловко снуя между машин, он вывел «тойоту» со стоянки. Она ехала чуть боком, проседая на разбитых рессорах, из спинки кресла мне под лопатку уперся какой-то гвоздь, само кресло было отодвинуто до упора и прикручено к салазкам медной проволокой. Я попытался осторожно вытянуть ноги.
– Из отпуска? – неожиданно вежливо поинтересовался шофер. – Где отдыхали?
– В Хорватии.
– А-а… В Югославии, – пренебрежительно отозвался он и неожиданно заключил: – Все они гниды!
– Кто?
– Все! И первые гниды – хохлы!
– А грузины?
– Черные? Эти вообще твари!
Мы свернули на шоссе, втиснулись в поток и поползли.
– Сегодня, слава тебе господи, хоть двигаемся! – Шофер опустил свое окно и закурил. – Ничего, что я курю?
Рядом с приемником к торпеде липкой лентой была приклеена бумажная иконка Казанской Богоматери. Справа от нее примостилась вырезка из журнала – вылинявший в голубое портрет Тихого. Шофер заметил мой взгляд.
– Это для ментов…
– Ну и как, помогает?
– Не-е! – заржал мужик. – Менты – сучары! Вконец оборзели. А этот – так, для самоуспокоения. Пусть висит. – Он выкинул окурок в окно. – Ведь надо во что-то верить!
Возражать я не стал, да и прав он был по существу – во что-то надо верить непременно.
Я вышел у Триумфальной арки – под ней бродила мелкая стая неизбежных японцев. Мрачная торжественность сооружения, симметрия классических форм явно внушали азиатским туристам уважение. По сравнению с ней странная постройка на Поклонной горе выглядела макетом, сляпанным на скорую руку. Неказистая церковь походила на детскую ракету. Верхушка слишком длинной и слишком тощей стелы втыкалась в грязную дымную пелену, висевшую над городом.
Запах гари мешался с вонью горящего жира – прямо на тротуаре стоял здоровенный мангал, которым заправлял некто в восточном халате. На решетке на длинных шампурах жарились куски мяса неизвестного происхождения.
В подземном переходе кто-то с истеричной бодростью наяривал на гармони, у стен сидели попрошайки, в ларьках продавали какой-то пестрый хлам. Невыносимо воняло мочой. Перепрыгивая через две ступеньки, я выбрался наверх, пошел в сторону Бородинской панорамы. По непонятной причине тротуар был выложен кафельной плиткой.
На стоянке экскурсионных автобусов я нашел своих. Перед красной двухъярусной «Сетрой» с тонированными стеклами и эмблемой «Интуриста» меня ждали оба командира отделений.
– Все на месте? – спросил я.
– Нет двоих из моего отделения. Французов нет.
Я посмотрел на часы. Через семь минут появились французы. В черных очках, бритоголовые, с татуировками на мускулистых руках, почти неразличимыми из-за загара, они напоминали пару наемных убийц на каникулах. Что отчасти соответствовало истине.
– Comment tu vas? – мрачно спросил я.
– Все о’кей, – ответил один. – Все о’кей, босс.
– Нас пытались ограбить, босс, – смеясь, добавил другой.
– Надеюсь, вы не стали писать заявления в полицию? – хмуро пошутил я.
Они оба заржали.
– Нас пытались ограбить полицейские!
Подробности меня не интересовали, я постучал ладонью по стеклу, водитель открыл дверь.
До базы было километров сорок. Из-за пробок мы тащились туда два с половиной часа. Точка находилась под Наро-Фоминском на территории бывшего вагоноремонтного депо. Автобус остановился перед железными воротами, выкрашенными зеленой краской. По верху бетонной ограды шла колючая проволока. Нас долго разглядывали в камеры, наконец ворота раскрылись, и мы въехали на территорию депо. На плацу перед главным цехом нас встретил гипсовый памятник Ленину с отколотой рукой и взвод автоматчиков. Мои ребята начали выгружаться из автобуса. Я объявил общее построение через сорок пять минут, в семнадцать тридцать.
Начальник охраны проводил меня в ангар; там стоял старый «Ми-8» с красным крестом на борту и мой «Сикорски». Мой вертолет был затянут брезентом. Я подошел ближе, зачем-то потрогал брезент. На полу ангара, бетонном и грязном, его, очевидно, никогда не подметали, темнели лужи с тухлой водой. В углу, рядом с кучей угля, были свалены старые слесарные станки, похожие на мертвых роботов. Хлопнула дверь, вошла Анна.
– Ну как? Все в порядке? Ребята все на месте? – Она торопливо задавала вопросы, не дожидаясь ответа, быстро задавала следующий. – Никаких сложностей по дороге? Как тебе Москва? Все ребята на месте?
Анна подошла ко мне, остановилась прямо в луже. Я хотел ей сказать, но увидев ее лицо, осекся. Она поймала мой взгляд.
– Что, совсем старуха? Да, совсем? – Она подняла руки к глазам, так маленькие дети прячутся. – Не сплю третью ночь…
Ее лицо было даже не бледным, а каким-то серым, словно из сырой глины.
– Анна… – начал я, не имея ни малейшего представления, что сказать. – Анна…
– Погоди, погоди, – нервно перебила она. – Коля, дорогой, ты ж профессионал… Ты же… Ну скажи, скажи…
Она поймала мою кисть и сжала, притянула к себе. Глядя в глаза, прошептала:
– Ты можешь мне сказать, что все получится? Что все будет хорошо?
Конечно, я идиот.
Конечно, мне нужно было сказать уверенным тоном, что все будет хорошо. Но из-за дурацкого профессионализма и скудного опыта общения с женщинами, притом что женщина в данном случае являлась к тому же и работодателем, а не просто порочно-развлекательным партнером случайного характера, я начал отвечать на ее вопрос серьезно.
Сказал, что отряд к операции готов, индивидуальные качества бойцов более чем удовлетворительные, координация между наземной, воздушной и ударной группами отработаны до автоматизма. Но нельзя исключить элемент случайности.
Когда я упомянул элемент случайности, у Анны началась истерика. Она вцепилась в мою рубаху, рванула, пуговицы запрыгали по полу.
Она сипло завизжала:
– Засунь себе в жопу элемент случайности! В жопу! Ты должен, должен его убить! Должен!
Ее руки тоже были серые, мертвого серого цвета.
– Ты знаешь, с какой мразью мне пришлось якшаться? – Ее голос сорвался, она закашлялась, зло сплюнула на грязный пол. – С какой сволочью и подонками договариваться? Перетягивать на свою сторону, убеждать… Обещать министерские портфели и губернаторские кресла? Этот ублюдок Каракозов, вот ведь сволочь…
Анна оттолкнула меня, шатаясь, отошла.
– Если он не поднимет авиацию… – Она устало махнула рукой. – Гроб с музыкой. Без авиации будет нам всем гроб с музыкой.
Вдруг она звонко рассмеялась, весело, по-девчачьи. От этого смеха мне стало не по себе. До построения оставалось семнадцать минут, до начала операции – семь с половиной часов.
– Какая авиация? – Я подошел к ней. – Какая, к черту, авиация?!
Мне вдруг показалось, что она сошла с ума.
– Никакая… Тебя это не касается. Ты делаешь свое дело и… – Она послала воздушный поцелуй в сторону угольной кучи, в сторону мертвых станков. – Я ненавидела тебя, ненавидела еще до того, как мы встретились. Ненавидела, потому что зависела от тебя. Для сильного человека нет пакостней муки, чем зависеть от кого-то… – Анна запнулась, невесело улыбнулась мне, как улыбаются больным, чей шанс выкарабкаться близок к нулю. – Впрочем, все это уже не имеет значения. От меня уже ничего не зависит. И еще… Прости меня, ладно?
