– Почему?
– Я знаю, о чем ты думаешь.
– Я?
– Да.
– И о чем же я думаю?
– О том, что наши родители богаты… Разве ты не об этом подумала?
Теперь, когда она произнесла эти слова вслух, мне стало казаться, что я и в самом деле об этом подумала. Темнота окутала лицо Миру.
Она провела меня мимо Тунсандон и Квайхвадон, а затем повернула в сторону Мендон. За это время мы больше не обмолвились ни словом. Прохожие с любопытством посматривали на нас, идущих по улице с банными корзинками в руках. Ночной ветерок играл с подолом цветастой юбки Миру.
* * *
Прямо перед собором на Мендон проходила демонстрация в поддержку уволенных рабочих, объявивших голодовку. Юн каким-то образом узнала, что мы с Водопадом окажемся около собора, и пришла нас искать. Даже среди огромной толпы людей я сразу же заметил ее. Вероятно, она тоже меня заметила и сразу же направилась к тому месту, где я сидел в группе голодающих, выкрикивая протесты, и уселась рядом со мной.
Через какое-то время мы попытались пойти в сторону Мендон, но вынуждены были спасаться от полиции и забежали в небольшую книжную лавку. У нас, оказалось, глаза налились кровью от слезоточивого газа. Здесь уже набилось много народу вроде нас. Все остальные магазины и лавки в округе позакрывались, но эта книжная лавка, судя по всему, была открыта не зря. Только в книжном магазине я понял, что Водопада нет с нами. Мы с Юн прислонились к стене книжной лавки. Я спросил ее, что она здесь делала, и Юн ответила: «Я пришла, потому что почувствовала – ты здесь». Юн взяла с полки сборник поэзии и перевернула страницы. Книга лежала раскрытой, словно кто-то оставил ее здесь прямо посреди чтения. Юн тихо прочитала: «Первое издание, 20 августа, 1975 г.».
Всегда первым делом в книге она смотрела на дату публикации. Я бросил взгляд на ценник. Книга стоила 350 вон. Юн перевернула первую страницу, тихим голосом она прочитала предисловие. «Я иду вперед подобно ослу, несущему на спине тяжелую ношу, его голова поникла под грузом насмешек злых людей». Последнюю часть она произнесла шепотом, очевидно не желая, чтобы ее услышал кто-то, кроме меня. «Я пойду туда, куда пожелаете и когда пожелаете». Глядя покрасневшими глазами на обложку, она прочитала имя поэта: «Френсис Джеймс».
Лу Синь был писателем, представлявшим образец современной китайской литературы. В юности он получил образование в императорской Японии. К нему с уважением относились как националисты, так и коммунисты. И потому его учеба в Японии напоминала иронию судьбы. Я расспрашивал профессора Юна о подробностях победы японцев в Русско-японской войне и ощущали ли другие азиатские народы свою причастность к победе, поскольку впервые азиатская страна победила европейскую державу? Или же критиковали агрессивную политику Японии? После некоторого раздумья профессор Юн сказал, что Лу Синь резко критиковал агрессию Японии против Китая, но все-таки учился в Японии по той причине, что после Русско-японской войны азиатские страны были помешаны на получении образования в Японии. И потому оказалось вполне естественным, что Лу Синь отправился туда изучать современную западную медицину. Профессор Юн также рассказал мне, что, когда Лу Синь учился в Японии, там был японский преподаватель, который рассказал студентам о месте поклонения и заставил их, включая Лу Синя, пойти туда вместе с ним. Это была усыпальница Конфуция в Оканомицу. Лу Синь покинул Китай, чтобы отдалиться от устаревших символов, например всего, что было связано с Конфуцием. Профессор Юн считал, что поход в усыпальницу, вероятно, стал для Лу Синя большим потрясением. Что ощутил писатель, когда преподаватель из чужой страны, в которую он отправился учиться, вдруг столкнул его с тем, от чего он отчаянно пытался избавиться, и даже заставил склонить голову?
После я много размышлял об этом.
Вчера я вернулся в ту книжную лавку, чтобы купить сборник стихов для Юн. Но владелец сказал, что эта книга не продается. Он сообщил – это его личный экземпляр, ему подарила его первая любимая женщина тридцать лет назад. Расстроенный, я вышел из лавки, но владелец выбежал следом и сунул мне книгу. Я хотел заплатить за нее, но он лишь похлопал меня по плечу. «Сколько вы собираетесь заплатить за нее? 350 вон? Будет разумнее просто подарить ее вам. Если позже вы встретите того, кто захочет книгу, которая есть только у вас, вам следует подарить ее этой девушке». Я смотрел вслед владельцу книжной лавки и думал о рассказе профессора Юна. У каждого из нас своя система ценностей.
Как бы я мог изменить свою жизнь прямо сейчас? Но больше я все-таки думаю не о том, что могу сделать, а о том, чего не могу. Эти мысли не покидают меня ни на минуту. Как определить мерило правды и добра? Где скрывается справедливость и добродетельность? Жестокое и безнравственное общество не дает нам общаться друг с другом. Общество, которое боится простого человеческого общения, не способно ничего решить. Оно лишь ищет, на кого возложить вину, и еще более ожесточается.
Я желаю всем нам, и прежде всего самому себе, стать независимыми и сильными. Я мечтаю о человеческих взаимоотношениях без секретов и скрытых подводных течений, которые не позволят нам уничтожать друг друга.
Коричневая Книга – 6
Глава 7
Комната под лестницей
Миру толкнула невысокие деревянные ворота перед домом. Они легко поддались и открылись. Похоже, этими воротами пользовалось сразу несколько хозяев. За воротами раскинулся довольно широкий двор, что оказалось для меня полной неожиданностью. Но Миру не пошла во двор, а направилась к лестнице у ворот.
– Смотри под ноги.
Ступеньки вели вниз. Когда мне показалось, что мы уже спустились совсем, Миру повернула за угол, где оказались другие ступеньки. Как будто мы снова спускаемся с холма от старого дома Миру. Комната Миру находилось в самом конце лестницы. Она вытащила из кармана ключ и вставила в замок. Дверь распахнулась, Миру пошарила в темноте, включила свет и позвала:
– Эмили!
Я оглянулась на лестницу, по которой мы только что спустились. Комнатка Миру под лестницей казалась гораздо темнее, чем ее заброшенный дом, куда мы пришли сразу после бани. Судя по всему, здесь весь день напролет должен был гореть свет.
– Проходи.
Миру скинула туфли и первой вошла внутрь. Я не заметила другой обуви, кроме теннисных туфель, которые она когда-то мне одолжила, около шкафчика для обуви.
Я вспомнила, как в тот день она завязывала мне шнурки. А потом уже дома я тщательно вымыла под краном те самые туфли и выставила сушиться на солнечную сторону бетонного заграждения на крыше, а потом случайно уронила вниз, помчалась на улицу, чтобы их схватить и снова вымыть. Именно в этих теннисных туфлях я шла по пустынным после разогнанной демонстрации улицам в компании Мен Сё и Миру. Тогда я впервые привела их к себе в комнату, где мы вместе поужинали. Именно в тот день я схватила Миру за руку. Если бы не ожог, ее пальцы были бы длинными, изящными и белыми. Я почувствовала тогда, как ее пальцы дрожат в моей ладони, еще вспомнила, как сжала ее ладонь, когда она лежала на животе в моей комнате и просматривала копию рукописи «Мы дышим». Если я бездумно смотрела на свои ладони, моя двоюродная сестра хватала меня за руки со словами: «Тебе одиноко». Она считала, что люди смотрят на собственные ладони, когда им одиноко. Эта мысль никогда прежде не приходила мне в голову, но позже, глядя на свои ладони, я вспоминала ее слова. Похоже, люди, живущие вместе, неосознанно перенимают друг у друга привычки. Я сделала для Миру то же, что делала для меня двоюродная сестра. После того дня руки Миру, которые она всегда прятала в карманах, все время были у меня на виду.
– Эмили. – Миру вошла в комнату и несколько раз тихо позвала кошку. – Чон Юн, ты только полюбуйся на это.
Я скинула туфли, поставила их рядом с туфлями Миру, а свою банную корзинку пристроила рядом с ее корзинкой и вошла в комнату.
– Посмотри, как она спит.
Миру указала на Эмили в небольшой коробке под окном. Кошка лежала на спине с открытым ртом, выставив пушистый живот и вскинув вверх лапы. Я не могла сдержать смех. Она спокойно спала, даже не отреагировала на наше появление. У нее были розовые уши и носик. И подушечки ее лап тоже были розовыми. Я впервые так близко видела спящую кошку.
– Кошки всегда так спят? – спросила я.
– Нет. Иногда она сворачивается клубочком или растягивается во всю длину. Она даже может заснуть стоя или положив голову на передние лапы. Она настолько гибкая, что может спать наполовину свернувшись и с вытянутыми задними лапами, а голову поднять вверх. Но эта поза мне нравится больше всего, так она выглядит невероятно безмятежно.
И это была правда. Белоснежная пушистая Эмили спала, нисколько не опасаясь, что кто-то может прийти и увидеть ее. Сейчас она отличалась от той кошки, которая важно расхаживала по комнате с грациозно поднятым хвостом. На ее белой щеке виднелось зеленое пятно.
