— Это что, так плохо, да? — усмехается Ричард.
— Теперь совершенно очевидно, что нам не следовало отправлять тебя туда, — говорит миссис Джаред и козлит не менее, чем Ричард, как была сучкой, так и осталась.
— Очевидно, — говорит Ричард, передразнивая ее.
— Не хочешь ли выйти из-за стола? — спрашивает она.
— Зачем? — уязвленно спрашивает Ричард тоном повыше.
— Выйди, пожалуйста, из-за стола, — говорит она.
— Нет, — отвечает Ричард на грани истерики, — я не выйду из-за стола.
— Будь так добр сейчас же выйти из-за стола, — говорит миссис Джаред, ее голос становится тише, но напряженнее.
Моя мать в тихом ужасе наблюдает за перепалкой.
— Нет, нет, нет, — говорит Ричард, тряся головой, — я не выйду из-за стола.
— Выйди из-за стола. — Миссис Джаред багровеет от ярости.
— Да пошла ты! — орет Ричард.
Пианист прекращает играть, и какими бы тихими не были отголоски разговоров в ресторане — наступает гробовая тишина. Ричард делает паузу, затем глубоко затягивается «Мальборо», допивает «Кир», поднимается, кланяется и медленно выходит из ресторана в одном ботинке. Метрдотель и главный официант спешат к нашему столику и спрашивают, все ли в порядке; может, мы хотим расплатиться.
— Теперь все отлично, — говорит миссис Джаред и буквально выдавливает легкую улыбку. — Я правда ужасно извиняюсь.
— Вы уверены? — Метрдотель подозрительно оглядывает меня, будто я брат-близнец Ричарда.
— Несомненно, — говорит миссис Джаред. — Мой сын неважно себя чувствует. У него большие нагрузки… знаете ли… скоро зачетная неделя.
Зачетная неделя в «Саре Лоренс»? Я гляжу на свою мать, которая пялится в пустоту.
Официант и метрдотель смотрят друг на друга, не понимая, как им быть, и, когда они переводят взгляд на миссис Джаред, она произносит:
— Пожалуйста, еще один «Коллинз» с водкой. Ив, ты хочешь чего-нибудь?
— Да, — ошарашенно говорит моя мать, медленно качая головой, по-прежнему в ужасе от выходки Ричарда; я думаю, пересплю ли с ним вечером. — То есть… нет, — говорит она, — или… да.
Мать по-прежнему в замешательстве и смотрит на меня — зачем? За помощью?
— Принесите ей еще бокал, — пожимаю я плечами. Метрдотель кивает и уходит, совещаясь по дороге
с официантом. Пианист медленно и неуверенно снова начинает играть. Некоторые из уставившихся на нас в конце концов отворачиваются. Я смотрю на свои колени и замечаю, что мне почти удалось порвать салфетку пополам.
Через некоторое время моя мать говорит:
— Я тут подумала — пускай, наверно, следующая машина будет синяя. Темно-синяя.
Никто не произносит ни слова, пока не приносят напитки.
— Что скажешь, Пол? — спрашивает она. Я закрываю глаза и говорю:
— Синяя.
Лорен Хайнд стояла с подружками на лестнице. Она держала стакан крепкого пунша, который жирная, чуть ли не догола раздетая девчонка разливала из мусорного бака. Лорен тоже была в низко обрезанной тоге (вероятно, потому, что я упомянул об этом днем), у нее были гладкие коричневые плечи, и я почувствовал возбуждение, я был убит наповал — столько голой кожи увидел. Вдруг я подумал, не лесбиянка ли она. Я стоял там с Тони, смотрел на нее — на ее ноги, лицо, волосы; она же разговаривала с девчонками — уродливыми, незаметными по сравнению с ней. Тони продолжал рассказывать про свою новую скульптуру и даже не подозревал, что я таращусь на эту девушку. Он был в одном нижнем белье, а к спине ремнем был подвязан матрас. Я, не переставая, глядел на нее, и она знала это, но не оборачивалась, хотя я стоял внизу лестницы, прямо за ней. Повсюду к стенам были приклеены разворотные фотографии из порножурналов, а на потолок в общей комнате над танцполом проецировали кино, но девчонки, которые там играли, были жирными и чересчур бледными, и это было совсем не секси.
Кончилось тем, что мы встретились в ванной. Гетч, на таблах, стоял, облокотившись о раковину, и Лорен, думаю, тоже была под экстази, и Гетч представил нас, но мы сказали, что уже знакомы, «вроде как», добавила она. Я принес ей еще пунша, хотя мне совершенно не хотелось оставлять ее в ванной наедине с Гетчем (но, может, Гетч пидор, думал я), и когда я вернулся, Гетча не было, а она разглядывала себя в зеркале, и я тоже смотрел, пока она не обернулась и не улыбнулась мне. Мы разговорились, и я сказал, что мне понравились ее картины в «Галерее-1» в прошлом семестре (пальцем в небо), а она сказала, «очень мило» (на самом деле никаких картин я не видел, но какого черта — мне хотелось переспать с ней), а затем мы отправились в общую комнату и ей захотелось танцевать, но танцевать я толком не умею, поэтому я смотрел, как она танцует под «Love of the Common People» [14], понятия не имею, что это за песня, но потом я занервничал, что какой-нибудь урод начнет с ней танцевать, если я не подключусь, так что, когда началась песня Joy Division «Love Will Tear Us Apart» [15], я вышел на позицию. Но это были не Joy Division, а чья-то перепевка — запопсованная, изгаженная, но я все равно танцевал под нее, потому что мы флиртовали как сумасшедшие, и она была настолько безумно красива, что я не мог понять, почему же не трахнул ее раньше. Я слишком возбудился, чтобы оставаться на вечеринке, и не мог придумать, как сорваться отсюда. Тут удивительно вовремя какой-то пидор с актерского стал сходить с ума и устроил сольный танец в одних трусах, когда заиграла «Dancing with Myself» [16], захватив при этом весь танц-пол. Я глядел на Лорен, которая смотрела на него и хлопала в ладоши, пьяная, вспотевшая, и дал ей сигарету, когда Тим и Тони сказали, что нассали в бутылку «Хайнекена» и хотели дать ее Дейдре — так она напилась. Они помахали бутылкой перед моим лицом, и я отослал их подальше. Я не знал, слышала ли их Лорен, она по-прежнему смотрела, как костлявый маленький паяц прыгает по всей комнате, открывая рот под музыку, — вся вечеринка вокруг него вопит, хлопает и танцует, кто-то даже банан ему швырнул, и вот тогда-то я и схватил ее за руку и помчался, выбежав за дверь, на прохладную темную лужайку, оставив вечеринку позади.
Мими выпила еще два «Коллинза» с водкой, и, когда мы втроем вышли из ресторана и поднимались в лифте наверх, она рухнула на лифтера и буквально вырубилась. Я отвела ее обратно в номер, она приняла ва-иум и отправилась спать, Пол пошел в свой номер. Я присела на кровать, довольно долгое время наблюдая за тем, как спит Мими, прежде чем решилась ему рассказать. Я пошла в его номер. Он уже разделся и читал, лежа в кровати. Ричарда не было. Работал телевизор. Он взглянул на меня, когда я открыла дверь. Злится ли он? Ему, наверное, не хотелось ехать в Бостон? Не хотелось приехать и повидаться со мной? В этот момент я почувствовала себя очень старой, и мне стало жаль себя. То, что я должна была ему сообщить, нельзя обсуждать в гостиничном номере, и в конце концов я сказала:
— Почему бы тебе не одеться?
— Зачем? — спросил он.
— Я подумала, что, может, мы спустимся вниз выпить, — предложила я, как будто спонтанно.
— Зачем? — спросил он.
— Я хочу с тобой поговорить кое о чем, — сказала я.
Он запаниковал и спросил — а почему не здесь?
— Пойдем вниз, — сказала я ему и пошла за сумочкой.
Он надел джинсы, серый свитер и рваное черное твидовое пальто, которое я не узнала, я ему его не покупала. Он встретил меня в коридоре.
Мы спустились вниз, в бар, и к нам подошел администратор и оглядел Пола.
— Да, нас двое, — сказала я.
— Боюсь, у нас дресскод, — улыбнулся администратор.
— Да?.. — выжидательно сказала я.
— Этот юноша ему не соответствует, — ответил администратор, по-прежнему улыбаясь.
— Где говорится про дресскод? — спросила я.
Администратор гневно посмотрел все с той же улыбкой, а затем подошел к белой доске и показал на яркие голубые надписи, сначала на «Джинсы не допускаются», а затем «Надлежит быть при галстуке». У меня начинала болеть голова, и я чувствовала себя очень уставшей.
— Забудь об этом, мама, — сказал Пол. — Пойдем куда-нибудь в другое место.
— Мы остановились в этом отеле, — сказала я.
— Да, я понимаю, — объяснил администратор, как мне показалось, не слишком церемонно. — Но это касается всех.
Я открыла кошелек.
— Если пожелаете, я мог бы зарезервировать для вас столик на более позднее время, — предложил администратор.
— Мой сын одет прилично, — сказала я, протягивая администратору двадцатидолларовую купюру. — Просто посадите нас где-нибудь сзади, — устало произнесла я.
Администратор быстро взял купюру и сказал:
— Да, в углу, может, найдется столик, где потемнее.
— В углу, где потемнее, — повторила я.
Он усадил нас за ужасно маленький, тускло освещенный столик в конце зала, в стороне от длинной людной стойки, но я слишком устала, чтобы жаловаться, и просто заказала два бокала «Кир-рояль». Пол попытался незаметно прикурить сигарету и вдруг стал такой красивый: он сидел, и свет играл на его лице. Белокурые густые волосы, зачесанные назад, худое лицо, королевский тонкий нос — мне захотелось обнять его, дотронуться до него, но все, что я смогла сказать:
