Хотя на самом деле они осуждали ее. Но, что гораздо важнее, она сама себя осуждала. Безжалостно осуждала из-за Хани. Из-за Хани все изменилось. Это не обсуждалось, нельзя подвергать ребенка опасности, оставляя его с подавленной, а подчас и невменяемой матерью. Нет. Она должна была принять это, как мужчину, ради которого Лиланд бросил ее. И после очередного раунда борьбы с собой Сьюзан сдалась, обратилась к Анонимным алкоголикам и снова стала трезвенницей, найдя еще одного опекуна и высиживая миллионы встреч неделю за неделей, опять обрела убежище между этих двух «А», испуганно натягивая их на себя. На сей раз она не уйдет. Больше никаких каруселей вокруг выпивки, яркий жесткий солнечный свет трезвости прожигал ее. Где благословенное исцеление химического дождя, орошающего вонючий нескончаемый парад жизни? Он бы остудил этот горячий трезвый марш, затенил дешевый блеск солнечного, но не радостного дня без наркотиков.
Но теперь она мечтала выбраться через люк, помеченный «Аварийный Маниакальный Выход». И, разумеется, путь к этому выходу – перестать принимать лекарства, отправиться к Говарду и так продолжать до утра. Раз уж вы выплеснули воду из купели, значит, теперь можете притащить на борт самых разнообразных младенцев – таких, например, как малыши Говарда. Так что материнский инстинкт у нее есть, просто высшего порядка.
– Я никогда не пробовала оксиконтин, – прокричала она Тони сквозь шум радио, ее рука свешивалась из окна, отстукивая ритм по боку фургона. Прохладный ветер дул в лицо; все было чудесно. Она свободна… Ее последнее, величайшее приключение наконец-то началось, она готовилась к нему неделями, сама не подозревая этого.
– Правда? О, тебе понравится. Ну, если ты любишь опиаты.
Они мчались на запад по бульвару Олимпик к Санта-Монике, обгоняя машины, спортивные желто-лиловые флаги «Лейкерс»[35] гордо развевались в окнах.
– Если я люблю опиаты? – спросила Сьюзан, заранее зная ответ. – Я люблю опиаты! – радостно сообщила она, когда они проезжали по бульвару, оставив позади все автосалоны и фаст-фуды. – Вперед, «Лейкерс»! – весело завопила она, когда они обогнали грузовик на светофоре. Водитель грузовика странно посмотрел на нее, затем уставился прямо перед собой. – Что это с ним? – спросила Сьюзан. Тони пожал плечами, сделав разворот в тот миг, когда сигнал светофора сменился.
– Некоторые люди просто задницы. – Он включил радио на всю катушку. – На хрен их! – завопил он, сворачивая на 14-й улице, но его едва было слышно за насмешливым голосом Эминема.
Они остановились возле ветхого одноэтажного дома, спрятанного за высокими кустами в конце высохшей коричневой лужайки. В большом живописном окне виднелись занавески, а в кресле на веранде сидел бледный человек и курил.
– Он не похож на дилера. Он похож на… – Сьюзан с трудом удержалась, чтобы не сказать – на ботаника или чокнутого профессора. – На математического гения или что-то в этом роде.
Тони рассмеялся, почесав темную щетину на подбородке, и поднялся по ступенькам на веранду, где ждал Говард.
– Ты слышал, приятель? Моя подруга думает, что ты похож на чокнутого математика.
Сьюзан покраснела и стукнула Тони по мускулистой руке, скрытой под черной кожаной курткой.
– Я не сказала «чокнутого», я сказала – «гениального».
Не дай бог оскорбить этого предусмотрительного, славного маленького дилера, который вежливо улыбнулся ей и сдвинул очки без оправы на кончик большого носа. Затем он встал, открыл дверь и вошел в скудно обставленную гостиную. Сьюзан и Тони молча проследовали за ним, словно по негласному уговору, и направились к коричневому кожаному дивану, на который он указал.
– Не знаю, как насчет математики, а вот планировать я умею, – сказал Говард, доставая марихуану и сигаретную бумагу из гладкой деревянной коробки с надписью «А ЗАТЕМ НЕЧТО» на крышке. Он с педантичной осторожностью свернул косяк на кофейном столике, а Тони загоготал, сильно хлопнув Сьюзан по спине.
– Дошло? Он умеет планировать! – Тони стащил ее на коврик рядом с собой, откуда они наблюдали, как Говард скручивает идеальный косяк. Сьюзан слабо улыбнулась, смутно припомнив, что в какой-то иной вселенной, где она вдруг оказалась, траву иногда называют «планом». Она чувствовала, что должна присоединиться к вечеринке, любой ценой, ради духа товарищества и обещанной дегустации нового наркотика.
Раскурив косяк, Говард глубоко затянулся, а затем, как гостеприимный до кончиков ногтей хозяин, предложил остро пахнущую папиросу гостям. Сьюзан вспомнила майку, которую она недавно видела во время загула по магазинам, выбирая «Афро Блеск» и взрослые подгузники для гостевого домика: «ОТВЕДИ МЕНЯ К СВОЕМУ ДИЛЕРУ».
Она покачала головой.
– Это заставляет меня задуматься о смерти, – извиняющимся голосом объяснила она, пожав плечами. – Знаете, о ее неотвратимости. Я научилась любить ее, но она одурманивает меня. Не трава, смерть. Но, тем не менее, спасибо.
Тони осторожно взял косяк из пальцев Говарда и аккуратно поднес его к губам.
– Фигня, – Говард выдохнул это слово вместе с дымом, слегка закашлявшись. Затем встал и подошел к столу в углу комнаты, открыл ящик, вытащил конверт и высыпал его содержимое на стол.
Тони наклонился вперед, выдохнул дым и посмотрел на сокровище, лежавшее перед ним.
– Ах, – восхищенно провозгласил он, его голубые глаза сияли. – То, что доктор прописал.
– В буквальном смысле этого слова, – добавила Сьюзан. Тут одна из желтых таблеток покатилась к краю стола. Говард наклонился вперед и прихлопнул своенравную таблетку костлявой, пропахшей травой ладонью. – Ну-ка, сидеть, зараза, – ласково укорил он таблетку, изящно подцепил ее большим и указательным пальцами и поднял, чтобы показать гостям.
– У тебя найдется, чем их растолочь? – деловито спросил Тони. Говард рассеянно взял круглое хрустальное пресс-папье с красными буквами, складывающимися в слово «МАТЬ», и с громким шлепком опустил его на одну из маленьких золотистых таблеток, разложенных на столе в ожидании уничтожения. Сьюзан виновато отвела взгляд от пресс-папье, будто дальнейшая дискредитация слова могла каким-то образом повлиять на нее Она не знала, как, но что бы это ни было, ей не хотелось иметь с ним ничего общего. Хотя где-то глубоко в душе она знала, что так ее называли в другой жизни – титул, который она заработала родив Хани. Ее все еще маленькую девочку с мягкими волосами и нежной кожей. Она ведь до сих пор произносила «ганбургер» вместо «гамбургер» и «жрунал» вместо «журнал». Она поздно пошла, потому что у нее такие же смешные трехшарнирные бедра, как у Сьюзан, но заговорила рано, унаследовав ее трехшарнирную манеру болтать. Или это был другой ребенок? Или, может, это была она сама? Ей не хотелось думать об этом. Она взяла отпуск у той жизни. Сейчас она не мать. Она позволила этим мыслям ускользнуть, прежде чем они успели выбрать товар.
Как бы то ни было, это не главное. Не может такого быть, так ведь? Она была всем для всех. Она была ничем ни для кого. Она была незавершенным творением, а это требовало совсем немного усилий. Она не могла быть кем-то для других людей, ей нужна свобода, чтобы стать тем, кем она собиралась: живым переменчивым созданием, способным погрузиться в музыку, скользнуть по струнам и оседлать их, держась за металлический звук так, будто стала частью его, подгоняя мощеный, горячий рок-н-ролльный бег.
Она избрана, уже не личность, но гражданин, где бы она ни была, к чему бы ни прикоснулась, кто бы ни попал в поле ее зрения. «Что это? Можно взять немного?» Брать еще, еще, еще все и вся, было для нее лакомством. «А теперь что?» – противоположность «сейчас». Движение только вперед и вверх. «Посмотри на это!» Будем здесь и там, чтобы «скоро» стало новым «сейчас» (и быстро).
Так что поездка до Тихуаны вышла приятной по многим причинам, первая и главная, возможно, была связана с приемом трех таблеток оксиконтина. Насколько она поняла, если принять их как предписано, то они на целый день снимают сильную боль. Но если их измельчить и вдохнуть через долларовую купюру, то по непонятным причинам ловишь кайф, это походило на морфий, простой и чистый. Как и от него, возникало ощущение блаженства, состояние, которое усиливало удовольствие от любой поездки или от чего угодно. Разумеется, она читала репортажи о том, как целые города подсаживаются на него, и знала, что его называют оксисмертин из-за тех, для кого употребление закончилось трагически. Но то были другие люди, беспечные, ведомые иной звездой, живущие по другим правилам, обреченные на печальную участь. И в любом случае подобная информация быстро терялась в пространстве головы Сьюзан, поскольку ее разум был переполнен более легкомысленными и приятными вещами.
Вторая причина, почему поездка получилась приятной, заключалась в отсутствии других машин на дороге. Ведь не так уж много людей путешествует в два часа ночи, так что их путь был почти чистым до самой границы. Тони вел фургон по серому, извивающемуся шоссе, увозящему их все дальше и дальше вниз по реке, к шумному убежищу, где должно быть спрятано сокровище – Оксиконтин. То самое неодолимо влекущее сокровище за которым едут Тони и Сьюзан.
