– Дик, надо что-то делать с этим. – Вечером Гус делился скорбью со своим соотечественником – главным тренером «Зенита» Адвокатом. – Это же школа вашей команды! Им нужно выдать одинаковую форму.
– Успокойся, здесь дети никому не нужны. Я все понял. Только результат основной команды. Разговоры о будущем, о стратегии – профанация. Нужен сию–минутный результат. Потому что сиюминутный результат – это амбиции тех, кто дает деньги. Много не работай – переложи все на помощников. Так принято. Иначе упадешь в глазах русских. И почаще надувай щеки. Они любят пафос, грандиозные планы. Чем грандиознее, тем лучше. Вот «Зенит» за десять лет должен завоевать три Кубка УЕФА. – Дик перешел на английский, чтобы вовлечь в беседу босса клуба.
– Да, – убедительно кивнул тот. – Я уже доложил об этом совету директоров «Газпрома». Поэтому мы обязательно выиграем три Кубка.
– Три?! – недоверчиво повторил Хиддинк. – Почему именно три?
– Три – хорошее число. Бог троицу любит – так у нас в России говорят.
Хороший мужик. Говорят, изобретатель. Не по футбольным делам. Какие-то высокие технологии, но лучше не интересоваться. Гус сделал вывод, что в России лучше отделываться несколькими формальными фразами. Иначе не встанешь из-за стола и не сможешь приступить к работе.
На прощание они закадычно обнялись. Вообще с Хиддинком все норовили обняться. И зазвать к себе в ложу. Вся Россия состояла из лож. В них замешивались сливки газового, нефтяного и металлодобывающего общества. Для пущей важности и на зависть окружающим на ложах вывешивались логотипы владеющих ими компаний, которые, судя по всему, обеспечивали финансовую жизнеспособность страны. Эти компании функционировали, остальные по мере возможности что-то отщипывали от их богатств. Или просто силой отбирали у их владельцев. Когда предоставлялась такая возможность.
Зависть, если разобраться, не во всех случаях отрицательное качество. В Европе зависть породила конкуренцию. А в России – силовые структуры. Зачем пытаться сделать что-то лучше и эффективнее, когда можно просто и незатейливо отнять?
А потом беззаботно наслаждаться жизнью. Как это делал Вова Мономах. Он, очевидно, не имел нужды в том, чтобы постоянно сидеть в офисе и раздавать указания подчиненным. При нем находился тихий и скромный человек по имени Василий, который и сосредотачивал в двух своих непрерывно звонящих мобильных всю полноту Мономаховой власти. А Вова по телефону общался совсем-совсем редко. Наверное, в его представлении – сотовый телефон был приспособлением скорее для обустройства интимной жизни, а не для деловой.
Мономах любил заехать к национальной команде на сбор. Просто так – поболтать, посмотреть на тренировку, пошататься с футболистами. Впрочем, без разлагающего влияния. Захаживал на официальные пресс-конференции Хиддинка и биг-босса Виталия. И так же, как и они, пользовался вниманием журналистов.
Бывало, он играл положительную роль в жизни Хиддинка. Например, когда репортеры на втором часу общения начинали донимать Гуса уж совсем далекими от футбола темами. К примеру, вопросами анкеты для глянцевого журнала: а кто ваш любимый писатель, а актер, а композитор? Хиддинк старался выглядеть патриотом – называл своих.
– А любимый художник? Тоже голландский? – не унималась девушка-любознайка. – Рембрандт, Брейгель, Босх…
– Кого вы последним назвали? Бош? – на всякий случай уточнил Гус.
– Да, Босх – в России так его называют.
– Тогда Босх, – брякнул Гус.
– А кто ваш любимый…
– Вот и здорово! – завопил Вован, которому уже давно не терпелось раскурить с голландцем сигару. – Гусу нравится Бош. Холодильник ему нравится! Если выйдем на Евро, я подарю Гусу холодильник. Все слышали? Я обязательно куплю ему картину этого вашего Босха или Боша – какая, на фиг, разница. Пусть дома у себя повесит. А сейчас все, Гусу пора. Извините, дамы и господа, леди и джентльмены, товарищи, пропустите…
Все направили микрофоны и диктофоны к красноречивым устам Мономаха. Подбежали даже те, кто стоял в стороне. Они пропустили завязку сюжета и не понимали, о чем идет речь, но, естественно, хотели узнать, почему главному тренеру сборной нужно дарить холодильник. И немедленно стали приставать со своим недоумением к осведомленным коллегам. Воспользовавшись этой сумятицей, Вован подхватил Гуса под локоть и повел в бар. Охранники организовали коридор. А Хиддинк, обрадованный таким освобождением, на прощание смущенно развел руками перед журналистами. Через четыре минуты в баре он повторит тот же жест в отношении своего спасителя и обретет независимость. От Мономаха иногда была несомненная польза.
Правду сказать, Иерону ван Акену, прозванному Босхом, стали надоедать обеды «Лебединого Братства»… Все эти церемонии распределения материальной помощи, рассмотрение ходатайств, жалобы, моления, изучение доносов на адамитов и прочие мелочи бытия. И жареный лебедь на новогодней сходке тоже уже поперек зубов встал. И постные физиономии благочестивых аристократов в обрамлении монашеских капюшонов осточертели. Все достало! Но выбора не было. То есть, конечно, выбор был. Но до одна тысяча четыреста семьдесят восьмого года от Рождества Христова. До женитьбы на Алейд ван Меервенн. И выбор этот был так себе…
Без приданого Алейд он сидел бы сейчас в сырой мастерской рядом с вонючим каналом и выписывал тонкой кисточкой харю какого-нибудь жирного донатора-купчишки, умиротворенно сложившего ручки рядом с разродившейся Мадонной. Без перезрелой Алейд он не сидел бы сейчас за столом Братства и не ел с серебра, не получал дорогие заказы и не был бы известен по всей просвещенной Европе. Его бы не чтили Филипп Красивый, Изабелла Кастильская и Маргарита Австрийская. Впрочем, зачем такое самоуничижение? Может, со славой все сложилось бы и без Алейд – при его-то божественном таланте…
Но полно искать оправдания! Ему все опостылело вовсе не из-за рутинности этого собрания и не из-за лебединого мяса – кстати, отменно приготовленного. Ему просто стыдно! Стыдно сидеть за одним столом с добрыми христианами как ни в чем не бывало, рассуждать о пороках и уклонении от догм, выносить решения, журить за мелкие слабости и простительные излишества, смотреть в глаза, наконец. Стыдно, что он, он – степенный человек в летах, моралист и обличитель пороков, светоч городской мысли и рассадник добродетели, предался самому обыкновенному блудному греху и сладострастно получил от него неизъяснимое удовольствие. Удовольствие, от которого он хочет отречься и забыть навсегда, но как только вспоминает, хочет повторить, вызывающе не страшась мук ада.
И самое чудовищное, что маленькая служанка Люша восприняла все происшедшее в его мастер–ской как нечто абсолютно естественное и никак не напоминала о нем своим поведением. Словно ничего и не было на том сундуке с неудобной для амурных наслаждений резьбой на крышке! Для нее случившееся оказалось рутинным делом, которое она на следующий же день безо всякого принуждения выкинула из памяти. Потому что совсем скоро подвернется другое, такое же. Или даже еще веселее и приятнее. Надо только воспользоваться своим шансом в этой скоротечной и беззаботной жизни. Пока есть молодость и привлекательность. Вот в чем смысл ее бытия.
Иерон для нее не был престарелым искусителем. Он стал одной из тысяч ступенек, по которым этот эстетически безупречный ангел спускался в преисподнюю вместе с миллионами себе подобных бессмысленных существ. Не таких прекрасных, но таких же порочных и безнадежных для вечности. Она даже не шантажировала его! Не просила повысить жалованье – работала как прежде, тяжело и тупо, точно ослица у жернова.
И спасения нет! Можно, конечно, исповедаться и пролить смиренные слезы покаяния, но он сам того не желает. И не должен он делать этого. Потому что живет своим грехом, купается в нем и не может выблевать его из своей души вместе со смрадными демонами похоти. Обман Бога, в сущности, еще страшнее, чем прелюбодеяние. Не надо исповеди – надо просто выждать. Время освободит от дьявольских пут греха. Только как оно освободит, если маленькая Люша все время рядом и напевает своим тихим дет–ским голоском базарные песенки?
Надо просто уехать. Родной город Ден Босх стал слишком мал для него. Не пристало таланту томиться в географической скорлупе своего отечества. Просторы мира ждут, чтобы обогатить новыми знаниями и умениями. Добрый Эразм давеча писал ему из Роттердама и снова звал в Италию, в великолепную Венецию. Да еще и соблазнял путешествием в компании гениального немца из Нюрнберга – Дюрера, о котором идет великая слава по земле.
Они втроем проводили бы дни в изысканных беседах о природе прекрасного и ужасного, совершенствовались и наблюдали за творчеством италийских мастеров. Писали бы сами. Не по надобности, а по душевному расположению. Так что выход, конечно же, есть – немедленное бегство от конклава благочестивых рож, из его доходной деревни Оерошорт, из уютного дома, где грех принял ангельское обличье и смешался с невинностью и наивностью дет–ского тела, развращенного повседневностью страстей.
