- Как избил?!- воскликнул он.- За что? Когда? Я не понимаю!
- Пришел с утра к ней и избил до полусмерти. У нее все тело в синяках и царапинах. Она один сплошной синяк, Иван Тимофеевич! Я его убью! – Налив чай и поставив тарелку с готовыми бутербродами на стол, я присел на табурет.
- Боже мой, но за что же он ее так?
- Деньги вымогал. Он наркоман.
- Как наркоман?
- Очень просто. Наркоман и все. Я был сейчас в притоне, где он лежит, как овощ!
- Да что же это! А что же Катя?
- Она сказала, что поживет немного в N-ском женском монастыре. У нее там матушка знакомая,- глухо ответил я и отпил чай.
- О, это она правильно решила,- воодушевился старик.- Ей там спокойнее будет… Бедная девочка…
- А мне теперь что делать?- К моим глазам подкатились слезы, но я удержал их.
- Я тут тебе не советчик, Герман. Посоветую, да не так. Ты парень умный, сам решишь все, как нужно. Так ведь?
- Посмотрим,- вздохнул я.
- А что с этим мерзавцем Родиным? В милицию она не обращалась?
- Нет. Она не хочет – боится его.
- Я только одно скажу тебе, Герман. Ты послушай старика. Ни в коем случае не занимайся самосудом и не пытайся восстановить справедливость. Не трогай Родина. Тебе же будет хуже. Катя в милицию не пошла, а он пойдет и заявит на тебя, а ты потом будешь расхлебывать.
Я промолчал, никак не отреагировав на увещевания старика.
- Ну все, я сказал раз, и больше не буду,- сказал Иван Тимофеевич. - Давай не будем пока продолжать об этом разговаривать. Я вижу, тебе не очень этого хочется.
- Вы правы,- сказал я. - Скажите, меня очень это волнует – как вы себя чувствуете? Мне кажется, что не очень.
- Ничего особенного,- ответил Иван Тимофеевич.
- Не обманывайте меня, я же вижу! Это сердце? Да? Я еще на улице заметил ваше состояние.
- У меня так и раньше было. Это пройдет,- как можно спокойнее сказал старик и откусил бутерброд.
Немного помолчали. Я накручивал себе в голове черт знает что. Последнюю фразу я, сам того не желая, выговорил вслух.
- Попался бы мне сейчас этот сукин сын, я бы его голову вот об эту стену и размозжил. – Я показал рукой и выражением лица, как бы я это сделал.
Старик взволнованно посмотрел на меня.
- Мне кажется, ты стал как-то агрессивен, Герман!
- Это уж точно вы подметили. Я и сам не знаю, что со мной. Я раньше таким не был. Это последнее время меня стала посещать какая-то злость и ненависть ко всему окружающему.
- Ты должен держать себя в ру…,- он не договорил. За окном все сильно осветилось, а через секунду раздался такой треск и грохот, что затрещали стекла в оконной раме. Я вскочил с табурета и подошел к окну.
- Вот это долбануло!- сказал старик.- Слышишь, как Рени залаял. (Так звали соседского пса, за которым присматривал Иван Тимофеевич).
Я уселся обратно на ещё теплый табурет и сделал глоток горячего чая, который приятным теплом согрел меня.
- Тебе необходимо научиться держать себя в руках. Ты сам мне говорил как-то о семи добродетелях. И вспомни, что три из них есть не что иное, как стойкость, умеренность и благоразумие. Ты не должен думать о всяких мерзостях, которые ты высказал мне пару минут назад. Что это значит - размозжить человеку голову? Ты в своем уме? Не суди Родина – это не твое… Не тебе судить его.
- Я и не судил его…- начал я, но старик перебил меня.
- Ты должен быть стойким,- продолжал он назидательным тоном,- все рассудится само собой. Вот увидишь.
- Да как же все рассудится? Как можно оставить его поступок безнаказанным? Что делать теперь Кате? Кто ей поможет? - нервно спрашивал я.
- В конце концов, у нее есть отец.
- Да что отец? Он нам вчера все наврал,- вспомнил я.
- Что именно?- поинтересовался старик.
- Про мать наврал. Она на самом деле умерла семь лет назад.
Старик цокнул губами, перекрестился и покачал головой.
- Про работу наврал,- продолжил я. – Он никогда нигде не работал. Это мне Катя все рассказала.
- Вот негодяй!
- Я люблю Катю. Я хочу ей помочь. Только мне кажется, что ей на меня плевать. Но мне все равно. Я его, ей Богу, убью. Убью!- крикнул и ударил кулаком по столу, от чего подпрыгнули чашки.
- А ну-ка, возьми себя в руки!- хрипло вскрикнул Иван Тимофеевич.
На минуту воцарилось молчание.
- Простите меня, это опять эта злость. Я не могу с ней совладать. И еще дядя звонил. Он сообщил, что у матери пневмония. Она в больнице с высокой температурой. Я теперь не знаю, что мне и делать,- я закрыл лицо руками и заплакал.
Иван Тимофеевич встал и, подойдя ко мне, отечески обнял меня, не говоря ни слова. Я сквозь слезы, уткнувшись в его свитер, продолжал:
- А тут еще этот Родин, Катя. Я ничего не понимаю. Почему все так со мной случилось? Мне на самом деле надо с мамой быть сейчас, а я здесь. Что мне делать, Иван Тимофеевич? Скажите?
- Тебе надо самому это решать,- тихо, почти шепотом произнес старик,- хочешь, съезди в Питер... Потом приедешь и с Катей встретишься еще раз. Мой дом для тебя всегда открыт.
- Знаете, я, наверное, так поступлю. Завтра уеду в Питер к матери, а через две недели, когда Катя уже вернется домой, приеду обратно, чтобы с ней поговорить,- протирая глаза рукавом, сказал я.
- Это правильно,- согласился старик и сел на свой табурет.
Я вытер салфеткой свое лицо от слез, и в ту же секунду мне стало стыдно, что я вот так разрыдался. Мы сидели молча за столом. Я жевал уже второй бутерброд. У меня внезапно проснулся аппетит. Иван Тимофеевич сентенциозно подметил, что иногда полезно поплакать. Будто выходит отрицательная энергия. Не имею понятия, что это за энергия, но точно знаю, что после того, как я поплакал, мне и вправду стало легче.
Старик выглядел неважно. Хотя всеми силами пытался бодриться и не показывать мне своего самочувствия. Но я все видел.
- А как ты думаешь,- обратился ко мне Иван Тимофеевич,- Родин придет к нам за своим кошельком?
- Я так не думаю,- ответил я.- Он считает, что его у него украли. По крайней мере, он так сказал Кате.
- То есть как же это? Значит, возвращать его не нужно? Так получается?
- Как же не нужно. Вот я вернусь из Питера, встречусь с Катей и передам ей кошелек. А она пусть сама думает, что с ним делать,- вывел я.
- Да, ты прав, так и поступим - сказал старик и снова впал в свою странную задумчивость. Я доел последний бутерброд. Одна мысль мне не давала покоя. А именно: что же было написано на этом тетрадном листе, который я нашел в кошельке у Родина.
- Что-то я неважно себя чувствую,- вернувшись в себя, сказал Иван Тимофеевич,- надо пойти полежать.
- Хорошая мысль. Мне тоже не мешало бы вздремнуть. Ощущение такое, что я на грани нервного срыва,- сказал я.
- Будь сильнее, тверже,- спокойно говорил старик, поднимаясь с табурета,- будь, что будет. Что мы можем с тобой изменить, Герман, такие маленькие и беззащитные люди, которые от невидимых глазу микробов могут умереть со всеми своими высокими мыслями и идеями? Мы ничто. Смотри глубже. Прими все страдания свои как испытание Божие... Верь, что это испытание и все. Может, оно так и есть…
- Может,- задумчиво сказал я. В словах старика была правда.
Иван Тимофеевич накапал в мензурку сердечных капель, выпил их, запив остатками чая в стакане, и направился к себе.
- Иван Тимофеевич,- окликнул я его,- а зачем Богу нас испытывать, я не пойму никак. Может, это дьявол над нами издевается, а? Вы не думали об этом? Почему, если человеку плохо, священники рознятся во мнениях? Один говорит, что это Бог посылает ему испытания, а другой, противореча первому, говорит о происках нечистой силы? Они и мы - все совершенно запутались! Мне кажется, что искать надо не в этих тривиальных объяснениях. А, как вы сказали, смотреть глубже. Я убежден, что есть и иное объяснение всему происходящему с человеком в этом мире. И уверяю вас, это не сводится лишь к испытанию нас Богом или проискам нечистой силы. Есть что-то еще, что-то невыразимое словами, лежащее далеко за опытом и религиозным мистицизмом, что-то, что не сформулировать нашими человеческими понятиями и определениями. И это что-то…
- И это что-то есть Бог,- вывел Иван Тимофеевич.
- Да. Но ведь…
- Стоп, стоп!- вскрикнул старик, снова не дав мне договорить,- Герман, оставь свое мнение при себе. Я не собираюсь рассуждать об этом, я просто верю и все. Я плохо себя чувствую и пойду лягу. Хорошо?
- Конечно, Иван Тимофеевич, меня самого беспокоит ваш внешний вид,- вставая, затрещал я. Старик глубоко вздохнул и медленно пошел к себе. Я услышал, как дверь его спальни закрылась.
Прибравшись на кухне, я пошел к себе в комнату, чтобы утолить свое любопытство, которое не давало мне покоя. Что же написано на этом листе в клеточку?
2
В комнате было мрачно, из форточки дул влажный воздух. Прикрыв форточку, я достал из-под покрывала все карточки и бумажки и вернул их на прежнее место, в кошелек Родина. Оставив только тот самый загадочный лист в клеточку, который не давал мне покоя. Кошелек я припрятал в свой чемодан, туда же, куда и два маленьких сверточка с наркотиками. Взяв лежащий на кресле роман Дидро, я, устроившись на кровати, раскрыл его посередине, а развернутый листок положил между страниц так, чтобы создавалось впечатление чтения книги. В записке я прочитал следующее:
