Поэтому и жил себе Коленька в лейтенантах и жил.
Он уже битый час смотрел в окно. За окном мело: снежинки крутили в слепом беспорядочном танце; лодка, любимая, стояла, как приваренная, что-то в нее там грузилось, и в душу ронялись лепестки вечности. Окружающая действительность, положив мягкие материнские руки на неисхоженный Колин затылок, старалась его не будить. И вообще, во всем существовании Коли было что-то правильное, вершинное, что-то навсегда.
Из состояния «навсегда» Колю вывели две замаячившие фигуры, обернутые в наши непослушные флотские шинели.
Флагманские. Дивизии и флотилии. Они идут к нему на корабль. Они к нему прибывают. А Коли там нет почему-то. Это нехорошо.
Коля быстренько оделся. Флагманских он догнал уже у трапа. Они в наклоне, наперегонки краснея от натуги, наперебой кричали в "каштан":
– Начхим! Начхим!
– Я здесь, – сказал им Коля печально, когда соскучился, ожидаючи.
Флагманские обернулись и обрадовались:
– А вот… держи два журнала, они уже заполнены, – суетились, роняли какие-то листки и тут же подбирали их флагманские, – на, держи!
– Ну! – удивился Коля. – Эти два – да, а остальные пятнадцать как?
– Где они?! – закричали наперебой флагманские и загалдели, заметались нечленораздельно.
Жжение от желания заполнить Коле и остальные пятнадцать журналов было у них необычайно велико, и Коля им их вынес.
Лодка Колюни готовилась к переходу на Камчатку Северным морским путем, и флагманские готовили Колю к высокой московской комиссии: им не спалось, не елось, не сиделось, не лежалось, не икалось, до того им хотелось. Даже в отхожее место им ходилось, как-то очень часто перебирая, боком и с трудом. Мозг и клоака немели. Флагманские готовили Колю к комиссии замысловато, как заморский фрукт. Они перекрестились и напились, когда им удалось все же оттолкнуть Колю от пирса.
То был "поход за Героями", поэтому в него пошел и командующий. (Есть такая маленькая звездочка, из-за которой командующие способны даже на Камчатку пойти.)
После похода ожидались награды.
У Коли на переходе процентное содержание углекислоты в отсеках было такое, какое только могут выдержать человек и железо – три процента.
Командующий бенгальским львом бродил по центральному, изрыгая проклятья. Лава готовилась протечь, крови ожидались лужи.
Когда Колю вызвали в центральный, он вздохнул и вошел в него с простым лицом.
Там между ним и командующим произошел диалог, кусок из которого можно здесь привести, избавив его от идиоматических выражений.
– Почему у вас столько углекислого газа?
– Потому что аппараты не работают!
– А почему они не работают?
– Потому что сломались!
– Так ремонтируйте!
– А я не умею!
– А почему вы не умеете?
– А потому что меня не учили!
– А чему вас учили?
– Заборы строить, камни красить, снег убирать, траву сажать!
Командующий завыл: "Вы-ы-ы-ы!!!" – он просто не знал, кто у Коли папа, и далее он сказал монолог, в котором самым приличным выражением было "сучье вымя!".
Не успел Коля попасть на Камчатку, как туда примчался для него орден "За службу Родине". Командующий за грубость, невоспитанность и хамство был наказан – ему не дали «Героя». А флагманские получили по "неполному служебному соответствию". По одному на каждого.
Их еще потом долго заслушивали на всяких комиссиях об их отношении и о личном вкладе.
Коля правильно родился.
Шел 1995 год. В этом году страна много чего смогла. Например, она смогла почти что достроить свою основную гордость – крейсер «Петр Великий», в простонародье «Петрушу». И вот приезжает Главком ВМФ с целой свитой шакалов смотреть на нашу основную гордость, и руководство завода рядом мелко семенит, показывая ее.
На лице у Главкома появляется выражение значительности всего происходящего, которое вполне сошло бы за выражение счастья. Мягкие мышцы его лица подобрались и построились в одну шеренгу с твердыми, глаза его вспомнили взгляд "великое море", а нос так ничего и не вспомнил, хотя очень старался.
Руки Главкома не то чтобы шарили и искали стакан. Нет! Они не шарили. Они держались сообразно спине и фигуре – то есть несли достоинство.
Известно, что адмиралы уровня «Главком» лучше всего разбираются в состоянии камбуза. И пошли они на камбуз, а потом и в столовую личного состава.
Там Главкома не могло не озарить. Там его озарило. Он сказал:
– Необходимо на этом современном корабле внедрить вместо бачковой поточную систему в организации питания!
Вы поняли, что он сказал? Нет? И я не понял. Его никто не понял. Он хуй знает что сказал. Особенно всех раздражало слово "поточную".
Потом Главком уехал, а конструкторы остались. Корабль почти построен. Через месяц выход на ходовые испытания. Чтоб внедрить то, что только что сказал Главком (если в конце концов понять, что он имел в виду), понадобятся колоссальные деньги и работать надо будет в три смены.
Все нервно курили. Один только старый конструктор был спокоен. Когда обратились к нему, мол, что же вы на весь этот счет думаете, он сказал:
– Пошел он на хуй!
– То есть?
– На хуй, говорю, пусть он идет.
– То есть как?
– Гуськом!
– Антон Савелич…
– Да он сам завтра не сможет повторить то, что он только что сказал. Потому что сам не понимает, что он хочет. Это ж Главком! У него по русскому языку в школе двойка была. Что значит "поточную систему организации питания"? Из шланга, что ли, их кормить? Если из шланга, то это действительно будет "поточная система". Все остальное имеет иное название. Если сунется еще раз, так ему и скажите: налаживаем шланги, дайте миллион долларов. Вы-то сами чего обмишурились? Успокойтесь. Это он на радостях ляпнул. Вот увидите – никто ни о чем завтра не вспомнит.
Так и решили – хуй с ним, и ничего не переделывали.
Через месяц «Петруша» вышел на ходовые. С бачками.
Мытое начальство – это совсем не то, что не мытое. Разное оно по степени добра.
Баня на флоте – это традиция, ритуал, правда, без танцев, но кто знает, что ждет нас впереди.
Адмирал захотел в сауну.
Через несколько минут в предбаннике стояло все, что должно было снять груз с непростой адмиральской души.
Ритуал и традицию на этот раз обеспечивал не какой-то там матрос, а целый мичман.
Адмирал разделся и прошел в помещение, мичман, до этого стоящий по стойке «смирно», услышал за дверью шум воды, и его отпустило. Он присел на что попало и замер в сладкой истоме.
Возня адмирала за дверью действует, как чавканье медведя в зоопарке за решеткой, то есть успокаивает, располагает ко сну. Мичман задремал. Неизвестно, сколько времени он дремал, потому что раздался страшный крик посторонних голосовых связок. Закончился он тяжким стоном, и принадлежал этот крик и этот стон адмиралу – больше-то некому.
Мичман немедленно был на ногах, и еще он мигом нарисовал себе картину "жареный адмирал".
– Хоть бы не до конца! – истово зашептал мичман и, очнувшись наконец, бросился туда, откуда были слышны еще трубные звуки.
И он увидел адмирала. Тот стоял к нему боком. Нежное адмиральское подживотье, покрытое седыми кудряшками, мелко подрагивало.
– Что это? – простонал адмирал голосом Матери Терезы и показал пальцем на то, что росло у него вниз от спины.
Мичман со всего маху согнулся пополам и внимательно изучил район адмиральского анального отверстия. Ничего нового он там не обнаружил.
– По-моему… – тянул мичман, боясь ошибиться.
– По-моему… – ошибки быть не могло, – это… жопа, товарищ адмирал! Вот!
– Я тоже так думаю! – обиженно колыхнулось адмиральское тело. – Теплотрассы надо теплоизолировать! Жопа! Вот! А то с вами совсем без всего останешься!
На этом мы закончим эту историю.
А мичману ничего не было из-за доброты – адмирал все-таки помылся.
О диверсантах нас предупредили заранее.
Ожидались учения по их нападению, так что изготовились и ждали. Передвижения по базе только строем и со старшим, на остальных, как на возможных диверсантов, специально выделенные патрули должны были нападать среди бела дня голыми руками и валтузить их до подхода подмоги.
Я сам стоял в таком патруле, ходил по опустевшей зоне, вперивал повсюду свой зоркий взгляд и надувал грудь.
К полудню на бешеной скорости к зданию штаба подлетел «уазик», и из него вывалился майор. Тот майор неторопливо подошел к выставленному у штаба часовому, некрупному киргизу с автоматом, и заговорил с ним. Потом случилось непредвиденное: майор вдруг ударил бедного киргиза ногой по голове, тот упал, как подрубленный, а майор бросился в дверь штаба. Дверь за майором сейчас же захлопнулась, и восстановилась тишина – киргиз лежит.
И тут дверь штаба распахивается, и из нее сначала появляется полмайора, облепленного со всех сторон матросиками. Половина майора тужится, медленно выдавливаясь наружу, и пытается влезть обратно в штаб, но матросики упрямо выталкивают его наружу.
