четверг
Стамбул — это Сан-Франциско для бедных; то вверх, то вниз, и повсюду вода. На террасе “Пера Паласа” мне хочется аплодировать. Этот пейзаж заслуживает stаnding ovation, да что там, даже испанского “Олa”! Красный диск солнца робко тонет в море, словно вода кажется ему слишком холодной, чтобы в нее нырнуть.
пятница
Эй вы, расисты проклятые! Вы считаете, что турки — это такие усатые толстячки из “Полночного экспресса”? Вы забыли роскошь Византии, ставшей Константинополем, а потом Стамбулом? Поскольку Нью-Йорк теперь в дауне, чтобы оторваться, приходится ехать в мусульманские страны (в Дубай, как Усама, или в Турцию, как Оскар). Турки похожи на итальянцев, они высокие и одеты лучше, чем вы. Турчанки сражают наповал (Моники Беллуччи без Венсана Касселя!). Семьдесят процентов населения моложе тридцати пяти лет. В Стамбуле, в квартале Нишанташи, только что открылся модный ночной клуб “Буз”. После постройки плато Альбион[252] нигде не видел я подобного скопления атомных бомб. (Пишу под контролем Франсуазы, а она не подарок.)
суббота
Что же касается минаретов, то они нацелены в небо наподобие обезвреженных ракет “земля — воздух”. Хотите, докажу, что эта страна не опасна? Мои романы очень хорошо здесь продаются. Про ночные клубы, про дурь, измены и декаданс! Пятьдесят тиражей!
воскресенье
Полная луна над пустынным морем. Выражаю благодарность своей тоске. Без нее я был бы ни на что не годен, я всем обязан ей. Отныне я собираюсь бороться за легкость, умирать за афоризм, жить ради простой благодати. Буду считать себя не полезным, а просто уникальным. И уж раз меня обзывают сибаритом, я постараюсь соответствовать этому ярлыку. Я решил, что теперь никто не помешает моей жизни доставлять мне удовольствие.
понедельник
Зачем писать о себе? Автобиографии слишком опасны, чреваты самовлюбленностью и мегаломанией, болезненны для близких и непристойны… У эпидемии “бесстыдных исповедей” (по выражению Танидзаки[253]) существуют свои возбудители, свое объяснение, о котором никогда не упоминают критики: этот феномен — порождение телевидения. Поскольку писатели “медийны”, их уже нельзя читать, как раньше. Читатели, сами того не желая, пытаются за персонажем угадать автора, куда там Сент-Бёву[254]. Как мы ни силимся убедить себя, что читаем вымышленные истории, сегодня чтение любой книги становится упражнением в вуайеризме. Мы пытаемся выманить писателя из романа, увидеть “товар лицом”, показанный по телевизору или на газетных снимках. Если все художники не спрячутся, как Сэлинджер, им придется выставлять себя напоказ в собственных произведениях либо (против воли) их затмевать. Вот почему, даже если я пытаюсь действовать иначе и давать волю воображению, мне становится все труднее читать книгу, автор которой не является одновременно и ее персонажем. И уж тем более писать. Поскольку мне недостает мужества исчезнуть, я вынужден красоваться — до того как взорваться.
вторник
Мне позвонил Мишель Уэльбек. Когда я спросил его, хорошо ли он поживает, он мне ответил (помолчав пару минут):
— Глобально говоря, нет.
среда
Вечеринка “ВСД” в “Вип” (или наоборот?). И опять я был лучшим в мире диджеем, но публика жалуется:
— Плачу десять тысяч евро, если ты прекратишь ставить Майкла Джексона!
Вслед за Майклом ставлю Джексона: “Don’t Stop till You Get Enough”, “Black or White”, “Billy Jean”, “The Way You Make me Feel”, “Bad”, “Wanna Be Startin’ Something”, “Beat it” (хочу уточнить, что слова и музыка всех этих классических хитов сочинены самим Майклом Джексоном). Танцующие сопротивляются как могут, но в конце концов сдаются повизгиваниям этого Франкенштейна R&B. Виртуальные манекенщицы демонстрируют свои формы на плазменных экранах. Смотрю на мужиков, которые дрочат исподтишка, запустив руку в свои пятьсот первые “левисы”. Когда меня освистывает танцпол, Азиз из “Лофта” мужественно встает на мою защиту:
— Я тебя обожаю!
А я и на самом деле круче Жан-Эдуара. Позволяю себе напомнить Жан-Рошу, что “Вип” назывался раньше “78” и что в то время Оскара Дюфрена звали Ален Пакади[255]. Много вы знаете диджеев, которые ставили бы Черроне после “ЭйСи/ДиСи”? Даже Джой Старр[256] мне морду не набил! (Надо сказать, что в телохранителях у меня был президент Дьедонне[257].)
четверг
Жизнь — это длинный план-эпизод от рождения к смерти. Время от времени хочется при монтаже вырезать сцены.
пятница
Франсуаза так ладно сложена, что создается ощущение, что ее ретушировали в пейнт-боксе. Теперь у меня есть цель в жизни: сделать эту женщину счастливой. Надо поторапливаться. Но я уже добился успеха: она прекратила принимать лексомил и снизила потребление снотворных до полтаблетки стилнокса за ночь. Порой я даже ловлю ее на том, что она беспричинно улыбается, глядя в потолок. Я живу для этих мгновений, потому что могу сказать себе: отличная работа, Оскар.
суббота
Мне предлагают вести передачу на телевидении. Зачем? Меня и так знают.
воскресенье
Моя жизнь — это пантомима, единственный выход из которой — писать книги.
понедельник
Ура, войне конец, дела оживляются. В Париже бай найт по-новому используют виагру — на тусовках голубую пилюльку передают из рук в руки, чтобы взбодрить утомленных гуляк. Один мой приятель (имя его я не назову, чтобы не создавать ему слишком хорошей репутации), который принял ее, отправляясь в “Шандель”, поимел половину женского контингента знаменитого свингерского клуба и закончил вечер у проституток, потому что никак не мог насытиться! Мне он напоминает велосипедиста Тур де Франс, который в перерыве между этапами всю ночь гоняет на велосипеде.
вторник
До того как я стал (немножко) известным, я отличался редким уродством. Популярность меня украсила.
пятница
А я-то считал, что хочу быть единственным в своем роде! Не хочу я быть единственным в своем роде, все такие. Я хочу быть круче всех. Придется это признать, даже если это черт знает что. Мне самому в себе тесно, меня распирает от собственного вспученного Я, но я ведь с претензиями. Пора признать: любой писатель смешон, потому что претенциозен, даже если он говорит не о себе.
суббота
Бумага плюс ручка равняется Литература. Меня всегда поражало, как такими скудными средствами можно создавать великие шедевры. На телевидении все наоборот.
воскресенье
Да, я желчный брюзга, но в глубине моей души рыдает шлюха.
понедельник
Он просматривает имена в записной книжке своего мобильника, словно блюда в меню придорожной забегаловки, с таким же отвращением и склонностью к анорексии.
вторник
Людо в восторге от “Танги” Этьена Шатилье. Этот фильм, хоть и неровный, хорош тем, что нарушает одно из последних табу: наконец-то родители осмеливаются злословить о собственных детях! “Танги” — антипод “Рыжика” и “Змеи в кулаке”[258]. Так держать! Хватит критиковать предков, пора взяться за потомков. Вообразите себе отца семейства, который ложится на кушетку у психотерапевта, чтобы пожаловаться на своих детей. Шатилье обставил Фрейда.
среда
Мне позвонил Мишель Уэльбек. Когда я спросил его, хорошо ли он поживает, он ответил (опять же после долгих двух минут безмолвия):
— Как ни странно, да.
(Может, он начал принимать прозак[259] ?)
четверг
Милан — единственный город-немузей в Италии. Я смиряюсь с едва теплым воздухом. Лавирую между мобильными телефонами. Итальянкам нет до меня дела. Соборная площадь — одно из редких сокровищ, избежавших американских бомбардировок во время Второй мировой войны. Шатаешься между “Ла Скала” и статуей Верди и вдруг получаешь неслабый неоготический шок: в ночном освещении Дуомо кажется гигантским дикобразом, щекочущим небосвод своими иголками. Это единственный собор, похожий на морского ежа или вирус СПИДа. Это святое место напоминает мне стамбульскую Голубую мечеть. Какую бы религию вы ни исповедовали, вера побуждает вас возносить шпили к небу. Как телеантенны! Что еще раз подтверждает общеизвестную истину: телевидение заменило церковь, Мадонна пришла на смену Мадоннине[260].
пятница
Дискотекизация мира, те же и они же. В “Пластике”, модном миланском заведении, публика начинает собираться часам к трем утра, но я слишком стар уже, чтобы их дождаться. Я надуваюсь водкой с тоником и грызу чипсы, чтобы пересохло во рту. В темноте танцуют несколько таких же, как я, пентюхов, в ожидании, когда разгуляется. Им хочется шума, толпы, полумрака, хотя они уже давно созрели для тишины, света и одиночества. Здесь все круглое: барная стойка, виниловые пластинки, которыми диск-жокей потрясает над головой, кресла в стиле 70-х, лампы и я сам.
