— Виктор Трофимович, вы были правы! — возгласил Андрюша, входя в кабинет районного участкового и сияя всеми своими веснушками, которые к зиме почему-то не пропадали, а, напротив, на фоне всеобщей природной серости, становились ярче.
— Ну разумеется, — невозмутимо согласился Виктор Трофимович. — Начальник всегда прав. А в чём я прав на этот раз?
— Помните, вы просили проследить, не появится ли ещё кто из Питера, из той же самой школы, где девочка с икрой?
— Ну, ну, — Виктор Трофимович отложил папку с бумагами и заинтересованно взглянул на стажёра. — И что?
— Я попросил линейных ребят попроверять ученические билеты у подходящих по возрасту компаний, якобы для проверки льгот на билеты железнодорожные…
— Молодец, Андрюша, ловко придумал. И…
— Всё подтвердилось, Виктор Трофимович! Они сюда ездят регулярно. Ребята разные, но все из одного класса. Два раза попадалась эта девочка с икрой — Мезенцева её фамилия…
— Что, она икру каждый раз с собой возит?!
— Да нет, это я так просто сказал, для опознания… Ездят всегда по вечерам, всегда группой, группы меняются, такое впечатление, что ездят по очереди, с собой везут еду, консервы, но ни рюкзаков, ни палаток, ни спальников…
— А это-то откуда знаешь?
— Ребята подсуетились…
— Так, Андрюша. Баста. Проверкам отбой. Теперь мы знаем, что они сюда ездят. Теперь главное — не спугнуть. Надо проверить ту дачу. Дачу этой самой Мезенцевой. Я уверен, что главные события разворачиваются именно там.
— Но мы же не можем…
— Не можем. Это — не можем. Но посмотреть-то вокруг…
— Понял, Виктор Трофимович. Сделаем…
Виктор Трофимович бодро постучал и сразу же вошёл в кабинет, на котором красовалась бордовая, отколотая с угла табличка «Инспектор по делам несовершеннолетних».
— Марфе Петровне моё почтение! — Виктор Трофимович выложил на стол пачку финского печенья с повидлом и шоколадом и пачку чая «Липтон». — Выпьем рюмочку чайку?
— Здравствуй, здравствуй, Трофимыч! — приветствовала милиционера тучная, круглолицая женщина, сидевшая сразу на двух стульях. — С чем пожаловал? Опять Лисы и прочие мелкие хищники…
— Да как тебе сказать, Марфа Петровна…
Оба они работали на своих участках и знали друг друга уже так давно, что молчание понимали едва ли не лучше слов. Виктор Трофимович помнил Марфу молодой, обильно краснеющей девушкой, выпускницей юрфака. Тогда она бурно стеснялась своей излишней полноты и вечно сидела на каких-то диетах. Стеснялась она и своего простецкого, как ей казалось, имени Марфа и представлялась всем Марией. Потом Марфа удачно вышла замуж, родила двоих детей, ещё располнела и так органично вписалась в своё родное имя, что никому уже и в голову не приходило назвать её как-то по-другому. Марфа и есть Марфа. Марфа Петровна Броневицкая — инспектор по делам несовершеннолетних. Выросшие шалопаи, которых она пасла в их неправедном и далеко не всегда счастливом детстве, сами становились отцами и приходили к Марфе посоветоваться по поводу несносных чад.
— Что, проблемы?
— Да вот спросить хочу… Ты чаю-то мне налей, налей. И печенье бери… Вот если бы питерские детишки к нам сюда регулярно приезжали. Группами, по вечерам, все из одного, седьмого, класса, из одной гимназически-математической школы, то что им здесь могло бы понадобиться? А?
— А давно ездят-то?
— Да уж пару месяцев точно.
— Мальчишки и девчонки? Вместе?
— Так точно!
— Может, у них где-то здесь хата есть? Дача и всё такое. Вот они здесь и развлекаются. Шведская семья и всё такое…
— Окстись, Марфа! Это же седьмой класс! Им же по двенадцать лет!
— А что ты думаешь! Сейчас и не такое встречается. Вон у меня только десятилетних проституток обоего пола на учёте три десятка. Тебе фотки показать? А ты говоришь — двенадцать лет. Отстал ты от жизни, Трофимыч…
— Нет, Марфа Петровна, нет! Это приличная гимназия, дети обеспеченных родителей или математически одарённые. Ну, один — всяко может быть, ну, двое, но чтобы весь, считай, класс… Нет!
— Ну тогда не знаю. Ты-то сам про что думаешь? Про наркотики? Тогда зачем они группами? Распространители всегда по одному…
— Может, боятся чего?
— А чего они боятся, если приезжают за товаром или, наоборот, с товаром? Регулярно, в известное время, в известное место? Проследить-то пробовали?
— Да нет пока… Значит, думаешь, на наркотики не похоже?
— Все из одного класса, из одной школы? Нет, точно не похоже… Знаешь что — я, кажется, догадалась. Они здесь кого-то прячут.
— Кого прячут?
— Ну это уж я не знаю. Захочешь — выяснишь.
— Может, щенка? Домой не разрешили, вот они и…
— Смешно, Трофимыч! Эти дети из престижной гимназии плевать хотели на всех щенков и всё такое. Они бы к нему и по одному разу не приехали. Им и друг на друга-то обычно плевать, поэтому я удивляюсь твоему рассказу. Нет, там должно быть что-то серьёзное… У них из одноклассников никто не пропадал? В розыск не подавали?
— Пропадала одна девочка. Но тут же нашлась. Хозяйка, между прочим, дачи у нас под боком…
— Выясни, может, ещё кто пропал. Тогда его здесь и прячут. Найдёшь — галочку поставят. А может, и премию дадут. Ищи.
— Спасибо тебе, Марфа Петровна.
— А как Лисы-то? Не донимают?
— Да притихли как-то. Зима настала, замёрзли, наверное, аки Маугли. А может, в тёплые края подались…
— Максим, ты знаешь, я начинаю беспокоиться…
— В чём дело, Ксюша?
— Вчера был очень странный звонок. Почему-то из озерской милиции. Это в области, у меня там у подруги дача. Так вот, позвонил мужчина, представился капитаном милиции Воронцовым и спросил, не пропадал ли у нас кто-нибудь из седьмого «А». Я ему рассказала про Мезенцеву, он ответил, что знает про это, и спросил, не было ли ещё каких-то эпизодов. Так и сказал: эпизодов пропажи детей. Представляешь? Я теперь не знаю, что и думать! Что, ещё кто-то должен пропасть? И причём тут озерская милиция?
— Не волнуйся, Ксюша. Если это не чья-то глупая шутка, я разыщу этого Воронцова и выясню, в чём дело.
Высокие тёмные деревья приглушённо шумели под ветром. Внизу, на дорожке, ветра не было. На белом влажном снегу оставались чёрные следы. Капризка с Витьком шли сзади и, кажется, ругались. Точнее, ругалась одна Капризка. Витёк отвечал что-то редко, тихо и односложно. Голос Капризки, обычно высокий и визгливый, казался обёрнутым в вату. Лица и руки становились влажными неизвестно отчего. Луна показалась на миг в клочьях туч и тут же исчезла, словно, что-то вспомнив, убежала по делу.
— Смотри, деревья уснули, — сказала Маринка. — И видят сны. Интересно, что им снится?
— Весна, наверное, — предположил Варенец, чтобы хоть что-то сказать.
— А тебе хорошие сны снятся?
— Хорошие? — Варенец задумался. — Да, вот один раз приснилось, что я в лотерею выиграл. Правда, потом я почему-то паровоз купил. Такой, знаешь, как в музее…
— Всё равно интересно, — вздохнула Маринка. — А мне всегда всякая гадость снится. То гонится за мной кто-то, то я где-то застреваю, а иногда иду куда-нибудь и вдруг вижу, что на мне одежды нет…
— Совсем нет? — зачем-то уточнил Варенец.
— Совсем, — подтвердила Маринка и глупо захихикала.
В темноте обычные дачные дома приобретали причудливые, старинные очертания. За заборами заброшенных на зиму участков торчали какие-то одинокие палки и стебли. Возле одной из калиток сидела тощая кошка. Её глаза горели диким, зелёным огнём.
— Кис, кис, кис! — позвала Маринка, протягивая руку.
Кошка бесшумно нырнула в щель под калиткой и растворилась в кустах малины.
— Бросили её, — грустно сказала Маринка. — Теперь она никому не верит.
— Правильно делает, — буркнул Варенец. — Каждый сам за себя.
— Нет, неправильно, неправильно! — Маринка остановилась и даже топнула ногой в немецком дутом сапожке. — Я ей колбаски хотела дать! А она убежала!
— Сегодня ты здесь со своей колбаской, а завтра?
— Так что же? Всё время никому не верить, да? Как же тогда жить? Скажи, Тарас!
— А вот так, — Варенец пожал плечами. — Как все.
— Я так не живу! — крикнула Маринка.
Тарас понял, что она говорит правду. И ещё он вдруг понял, почему ему хорошо с Маринкой, почему он как бы греется возле неё. Она что чувствует, то и наружу. Словами врёт, как все девчонки, а чувствами — никогда. Он, Варенец, врёт почти всегда. Ему хочется заплакать, а он не плачет, хочется смеяться — а он не смеётся. Почему? Так получилось. А Маринка смеётся, когда ей весело, и плачет, когда ей грустно. Может быть, так и надо жить?
