— Ты еще справляешься? — спросила Клэр после второй или третьей операции. Ее голос звучал так тихо, что я практически должен был прильнуть ухом к ее губам, чтобы разобрать этот шепот. — Может, тебе нужна помощь?
При слове «помощь» меня передернуло. Нет, я не нуждаюсь в помощи, я прекрасно — к своему удивлению — справляюсь сам. Мишел вовремя являлся в школу, с почищенными зубами и в чистой одежде. Более или менее чистой — я не столь критично, как Клэр, относился к нескольким пятнам на его брюках. Но ведь я был отцом, а не матерью, я никогда не старался быть для Мишела «отцом и матерью в одном лице», чем бравировал как-то по телевизору один чокнутый родитель мужского пола в свитере собственной вязки. Я был занят по горло, но в положительном смысле слова. Мне совсем не хотелось, чтобы посторонние, пусть и из добрых побуждений, взяли бы на себя часть моих обязанностей, желая оставить мне больше свободного времени. А на что оно мне? Я как раз таки был счастлив оттого, что каждая минута была наполнена содержанием. Иногда по вечерам я сидел с пивом на кухне, Мишел уже спал, гудела стиральная машина, на столе лежала нераскрытая газета, и тогда вдруг я испытывал неописуемое чувство легкости — если бы в тот момент кто-нибудь на меня дунул, я бы наверняка поднялся в воздух, к потолку, как пушинка из подушки. То было состояние, сравнимое с невесомостью, я намеренно не употребляю здесь такие слова, как счастье или блаженство. Я слышал, как родители друзей Мишела вздыхали, что в конце длинного, напряженного дня им требуется время лично для себя. И это волшебное время наступает, когда дети укладываются в постель, ни минутой раньше. Я же наслаждался каждым мгновением, проведенным с Мишелом. По возвращении домой из школы я спрашивал Мишела, чем ему намазать бутерброд. К его приходу холодильник уже был забит всем необходимым. Я следил за собой и, уходя из дома, всегда смотрелся в зеркало: старался не появляться на людях неопрятно одетым, небритым и нечесаным. На меня не оборачивались в супермаркете: я не был разведенным отцом, от которого несло спиртным, отцом-неумехой. Для Мишела в отсутствие мамы все должно оставаться по-старому. Ежедневно горячий ужин — для начала. Но и в прочих аспектах жизни нашей временно недоукомлектованной семьи не должно возникать ничего неожиданного. Обычно я не бреюсь каждый день, мне не мешает щетина, да и Клэр не возражает. Однако в те недели без Клэр я брился каждое утро. Я считал, что мой сын вправе сидеть за столом с чисто выбритым и свежепахнущим отцом. Такой ухоженный отцовский вид не наведет его на мрачные мысли, во всяком случае не заставит усомниться в том, что наша неполная семья — это ненадолго. Нет, внешне я держался безукоризненно, я по-прежнему был одной третью нашей троицы, другая треть которой временно (временно! временно! временно!) лежала в больнице; я был пилотом пассажирского самолета, один из трех двигателей которого вышел из строя: повода для паники нет, вынужденной посадки не требуется, у пилота за плечами тысячи налетанных часов, он справится с управлением и доберется до пункта назначения.
Однажды вечером, накануне очередной операции Клэр, ко мне неожиданно нагрянули Серж и Бабетта. В тот вечер я приготовил спагетти карбонара, единственное блюдо, которое удавалось мне на все сто. Наряду с ребрышками из кафе-для-простых-людей это было любимым лакомством Мишела, так что в отсутствие Клэр я готовил его ежедневно.
Только мы собрались сесть за стол, как в дверь позвонили. Не спросив разрешения войти, Серж и Бабетта прямиком направились в гостиную. Я видел, как пристально Бабетта осматривает комнату. В те недели мы ужинали не как обычно, на кухне, а в гостиной, перед телевизором. Бабетта бросила взгляд на сервировочные салфетки и приборы, а потом на включенный телевизор, где через несколько минут начиналось спортивное обозрение. Затем посмотрела на меня.
Под ее недвусмысленным взглядом я почувствовал, что должен объясниться. Я пролепетал что-то про праздничный элемент наших совместных трапез, поскольку далеко не во всем соблюдал заведенный порядок — ведь главное, чтобы не было явных признаков разрухи, я же не могу копировать Клэр в ее манере ведения хозяйства. Подозреваю даже, что в моей оправдательной речи прозвучали такие слова, как «домоводство на мужской манер» и «ощущение каникул».
Все это было довольно глупо, сообразил я потом, ведь я не обязан был ни перед кем отчитываться. Бабетта тем временем поднялась наверх, в комнату Мишела. Мишел сидел на полу, посреди разбросанных игрушек, и ставил в ряд сотню фишек домино, имитируя День домино.[13] Увидев тетю, он бросился в ее раскрытые объятия.
С чрезмерным энтузиазмом, на мой взгляд. Разумеется, он любил свою тетю. Однако сейчас он слишком уж крепко сжимал ее ногу. Складывалось впечатление, что ему в доме не хватает женщины. Матери. Бабетта тискала его и гладила по волосам. А тем временем осматривала его комнату. Я следил за ее взглядом.
Пространство на полу не было заполнено исключительно домино. Пол был усеян игрушками, так что негде было ступить. Комната выглядела, мягко говоря, неопрятно. Теперь я и сам это видел, обозревая ее глазами Бабетты. Разбросанные игрушки — еще полбеды. Два стула, диван и кровать Мишела были скрыты под горой одежды, чистой и грязной вперемешку, а на столе и табуретке возле кровати (незастеленной) громоздились тарелки с крошками и стаканы с недопитым молоком и лимонадом. Страшнее всего был огрызок яблока, облюбовавший себе местечко на майке клуба «Аякс», украшенной фамилией «Клюйверт» на спине. Как и все огрызки, пролежавшие больше пары минут на свету или свежем воздухе, он окрасился в темно-коричневый цвет. Я вспомнил, что днем принес Мишелу яблоко и стакан лимонада, но огрызок имел такой вид, будто уже несколько дней гнил здесь на футбольной майке.
Я также вспомнил, что обещал в то утро помочь Мишелу прибраться у него в комнате. Но по разным причинам (а попросту из-за этого вечного «успеется») руки до уборки так и не дошли.
Пока Бабетта держала на руках моего сына, ласково поглаживая его по спине, я посмотрел ей в глаза. И снова этот недвусмысленный взгляд! «Я собирался навести здесь порядок! — хотел выкрикнуть я. — Если бы ты пришла завтра, все бы сияло чистотой». Но я промолчал и лишь пожал плечами. Да, здесь легкий кавардак, говорили мои плечи, ну и что? На фоне всего происходящего это сущий пустяк.
Снова оправдания! Нет, больше не стану ничего объяснять. Они ведь свалились как снег на голову. А если бы я заявился к ним без предупреждения? Когда Бабетта, к примеру, брила бы ноги, а Серж стриг ногти? Тогда бы моему взору тоже открылось то, что не предназначено для чужих глаз, частичка личной жизни. Не надо было их впускать, сокрушался я.
Спускаясь вниз, после того как Бабетта обещала Мишелу вернуться и посмотреть, как будут падать фишки домино, мы прошли мимо ванной комнаты и нашей с Клэр спальни. Бабетта не преминула заглянуть и туда, запечатлев в сознании переполненную бельевую корзину и усыпанную газетами развороченную постель. На этот раз она даже не удостоила меня взглядом, что было куда болезненнее и унизительнее. Покидая комнату Мишела, я сказал ему, что ужин почти готов и что мы вот-вот сядем за стол. При этом я обращался исключительно к нему, непрозрачно намекая Сержу и Бабетте, что их к ужину никто не приглашает. Они ввалились в дом в неподходящий момент, так что пусть отправляются восвояси.
Внизу, в гостиной, Серж, засунув руки в карманы, расположился перед телевизором, где уже началось спортивное обозрение. Сильнее всего — сильнее даже, чем наглая поза моего брата, чувствовавшего себя здесь как дома; чем недвусмысленные взгляды моей невестки в комнате Мишела, в нашей спальне, в ванной, — сильнее всего меня разозлили кадры спортивного обозрения, в которых кучка футболистов, нарезавших тренировочные круги по залитому солнцу полю, давала мне понять, что вечер мой напрочь испорчен. Вечер вместе с Мишелом перед телевизором, с тарелками спагетти на коленях, пусть и без матери, без моей жены, но все же радостный вечер.
— Серж… — Бабетта подошла к моему брату и положила руку ему на плечо.
— Да, — сказал Серж, обернулся и посмотрел на меня, не вытаскивая рук из карманов. — Паул… — начал он, но остановился и бросил беспомощный взгляд на Бабетту.
Бабетта глубоко вздохнула. Затем взяла мою руку в свои длинные, элегантные пальцы. Недвусмысленный взгляд исчез. Она смотрела дружелюбно, но решительно, как если бы я больше не был причиной тотального хаоса в этом доме, а сам являл собой переполненную бельевую корзину, содержимое которой ей ничего не стоит перестирать, или раскуроченную постель, которую она застелит в мгновение ока.
— Паул, — сказала она. — Мы знаем, как тебе тяжело. Тебе и Мишелу. Теперь, когда Клэр в больнице. Мы, конечно, надеемся на лучшее, но сейчас трудно предсказать, как долго все это продлится. Поэтому мы подумали, что для тебя и для Мишела будет лучше, если Мишел какое-то время поживет у нас.
