— Положение таково: вы находились за рулем пьяным, послужили причиной аварии, в которой были нанесены серьезные телесные повреждения.
— Молодой человек погиб, — подсказал Габриэль.
— Пока еще нет. Что и позволяет нам подготовить защиту. И вы должны сообщить мне какие-либо смягчающие обстоятельства.
— А именно?
— Объяснение вашего тяжелого душевного состояния, из-за которого вы в этот вечер выпили больше обычного.
— Но, кажется, напиваться вечером стало у меня привычкой?
— Вполне возможно. Но я хочу объяснить эмоциональной травмой ваше внезапное решение покинуть ночью дом и напиться. Мне безразлично, на какой почве будет эта травма — семейной или профессиональной.
— Что бы ни случилось, ничего не может оправдать напившегося до чертиков субъекта, который разнес машину влюбленной пары, — возмутился Габриэль.
— Разумеется. Никто и не собирается наивно прикрываться душевной травмой. Но защита будет строиться на смягчении аргументов противника. Задача не в том, чтобы снять с вас вину, а в том, чтобы вы предстали в человеческом виде. Сейчас вы в глазах общества чудовище, а должны стать уязвимым и ранимым человеком.
— Жертвой?
— Если хотите. Человеком, который напился, потому что не мог справиться с обстоятельствами: проблемы с фирмой, семьей… Я отправлю вас на консультацию к врачу, и он засвидетельствует ваше депрессивное состояние.
— Вы думаете, мне возможно избежать тюрьмы?
— Битва предстоит тяжелая. Тем более что отец молодого человека из несгибаемых. Но мы постараемся свести ущерб к минимуму.
— Вы знакомы с его отцом?
— Да, мы сталкивались по кое-каким делам.
Габриэль вгляделся в лицо Пьер-Андре Марки. Какого рода ненависть владеет этим человека, если он готов топтать ногами поверженного?
Он уже начал сомневаться в правильности своего выбора. С одной стороны, мастер своего дела, Марки уже помог ему остаться на свободе, чтобы он мог довести свое дело до конца. В чем-то он даже помогал отцу: борьба с заклятым врагом, возможно, отвлечет его от непереносимого горя. Хотя наверняка поначалу отец будет угнетен, столкнувшись с заведомым врагом в самом личном, самом болезненном деле.
Утешительный расчет, но рискованный. А что, если он ошибется? Что, если отец почувствует себя растоптанным, окончательно лишенным достоинства?
И как должен вести себя он сам? Принять игру адвоката? Или встать на сторону отца и позволить ему выиграть процесс? Впрочем, этот вопрос его не касался: ему нужно было всего несколько дней. Потом он уйдет, и Александр Дебер будет самостоятельно разбираться с правосудием.
* * *
— Алекс!
Луи широко раскрыл объятия, показывая, до чего рад видеть своего компаньона.
— Ну, как себя чувствуем?
— Устал.
— А память?
— Все то же.
Лицо Луи сделалось серьезным.
— Если я могу хоть чем-то помочь…
— Да, можешь.
— Правда? Я с радостью! — воскликнул он, усаживаясь за стол и приглашая Габриэля сесть в кресло напротив.
— Опиши, в каком я был состоянии перед аварией.
Компаньон пожал плечами.
— В каком ты был состоянии? Ну-у… Скажем… В нервозном. Депрессивном.
— Из-за продажи нашей фирмы?
— А ты помнишь о продаже? — удивился Луи.
— Дженна мне сказала.
— Да, тебя занимала продажа. И конечно, твои личные проблемы. Впрочем, ничего особенного не было. Как обычно.
— Но… мы с тобой не пришли к согласию в вопросе продажи, так?
Луи сделал неопределенный жест.
— Так. Я считал, что ты торопишься. У нас впереди великолепные перспективы, возможность развития. Через несколько лет мы получим во много раз больше. Но так и быть, ты решил по-другому, ты хозяин.
— Мы с тобой ссорились на этот счет?
Компаньон почти не скрывал, что не хочет касаться этой темы.
— Да, ссорились. И не один раз. Зачем тебе это?
— Хочу понять.
— Что понять?
— Что произошло в тот вечер.
Габриэль заметил, что у собеседника дрогнули губы.
— Ты напился, больше ничего не произошло. Вообще-то ты много пил в последнее время. Я пытался тебя предостеречь. Но ты же никого не слушаешь.
— Спасибо тебе, — поблагодарил Габриэль и поднялся. — А что касается продажи… Объясни ситуацию покупателям. Мы вернемся к продаже позже.
— Хорошо, займусь. Они поймут.
* * *
Габриэль уже направился к выходу, но тут его догнала Алисия:
— Алекс! Ты не можешь уйти просто так, не сказав мне ни слова! Даже не попрощавшись!
Она говорила жалобно, но Габриэль различил в ее тоне жесткие нотки. Эта женщина привыкла быть хозяйкой положения и теперь была недовольна.
— Извини, у меня много дел.
— Послушай, я знаю, что ты не помнишь о том, что было между нами. Но, если мы, например, проведем какое-то время вместе… Может, это тебе поможет. Я очень рассчитываю…
— Напрасно. На сегодняшний день я забыл тебя в самом прямом смысле слова, — резко ответил он. — Я чувствую привязанность только к своей семье.
— Ты больше не хочешь меня видеть? — изумленно спросила она.
Габриэль на секунду задумался. Имеет ли он право решать за Александра? Разумеется, не имеет. Ему нужно просто отстранить Алисию на какое-то время, а там пусть Александр забирает бразды правления и решает, как ему заблагорассудится.
— Сейчас, во всяком случае, нет. Если я любил тебя… любовь должна вернуться ко мне вместе с памятью, не так ли? Пока для меня главное — отдых. И еще я должен целиком сосредоточиться на последствиях злосчастной аварии.
— Я все поняла, — сказала Алисия, гордо вздернув подбородок. — Я подожду. Но не могу обещать, что мое терпение будет безгранично!
— Это угроза? — насмешливо спросил он.
— Понимай как хочешь.
В один миг влюбленная женщина стала своенравной упрямицей. Слезы высохли, губы поджались. Алисия стояла, гордо выпрямившись, и смотрела почти презрительно.
Габриэль подумал, что в эту минуту она показала свое истинное лицо.
* * *
Дженна еще не вернулась, и Габриэль застыл на секунду посреди комнаты, не зная, куда идти и что делать. На него навалились внезапная усталость и чувство бессилия: часы текли, а все, что он делал, не приближало его к цели. Клара лежала в больнице и пребывала в отчаянии, лелея самые черные мысли, готовя мрачный исход, а у него не было никакого плана, никакой идеи, как ей помочь.
— А-а, ты здесь! — Элоди стояла и смотрела на него.
Он в знак приветствия слегка помахал рукой, по-прежнему занятый своими мыслями.
Элоди уселась на диван, скрестила на груди руки и уставилась прямо на него своими большими, подведенными черным глазами.
— Ну и… — начала она.
— И что?
— Твоя память.
— Ноль по-прежнему.
Девочка достала пачку сигарет, закурила, затянулась, выпустила дым и сквозь синее облако стала гипнотизировать взглядом того, кого принимала за отца, словно ждала от него совсем другого ответа.
— Значит, все еще не хочешь отвечать за свои подлости, — уничижительно произнесла она.
Габриэль узнал в ее словах слова Дженны. Мать и дочь вместе сражались против Александра.
— Чего и ждать? Жалкий муж, жалкий отец, и убийца тоже жалкий.
Агрессия девочки удивила, шокировала Габриэля. Как смеет дочь так разговаривать с отцом? Как она воспитана, если может проявлять такое неуважение? Или как больно уязвлена, если так безудержно посягает на отцовский авторитет? Неизвестно, почему, но Габриэль и расстроился, и обиделся. Он собрался встать, не желая начинать ссору.
— Ну ясно! Как обычно, в кусты — и никаких разговоров!
— А у нас разговор? Мне показалось нападение.
— Возможно. Но ты же не реагируешь. Тебе что ни скажи, все мимо.
Габриэль вспомнил, что писал Александр о дочери. Он любил ее, вне всякого сомнения, но не умел выразить свою любовь. Терялся перед подростковой агрессией.
— Чтобы реагировать, нужны доводы, а доводы поставляет память, — попытался он защититься.
— Как легко ты хочешь отделаться, — возмутилась девчонка. — Нечего прикрывать свою трусость амнезией. Ты вел себя точно так же и раньше!
Габриэль позволил ее словам растаять в пространстве комнаты, подождал, когда тишина умерит воинственность девочки.
— Послушай меня, — наконец заговорил он. — Сейчас я не знаю, кто я. Надеюсь, что пройдет несколько дней, и память ко мне вернется. Но пока то, что я узнаю о себе, меня не радует. Я, похоже, порядочный лузер, который не сумел справиться с жизнью, думает только о себе, плюет на семью…
Удивленная, Элоди выпрямилась и нервно затянулась.
— Но я все же думаю, что был когда-то вполне себе неплохим парнем. До безумия любил твою маму и, когда стал отцом, не меньше любил дочь. А потом… Какой-то слом. Почему? Не знаю. Из гордости? По глупости? Старости испугался? Не могу понять.
