Молчание.
– Он тоже по чину никто… Поняли?.. Всё, уважаемые. Точка.
Старики замолчали, натолкнувшись на неожиданную логику симметрии. Как всегда на Востоке… Теперь они думали и сожалели – неужели они, старики, не так начали разговор? Не с той карты пошли?
И тут я уже должен был разгневаться. На их затянувшееся молчание я просто обязан был обозлиться. Восток дело тонкое. (Гнев сильного – это его главная правда.) Именно в тишине… Именно когда просителям уже встать и уходить.
– Хворостинина сдать?! – вдруг заорал я. – Да вы охренели, отцы. Человека ценить надо! Вы же мудры… А сейчас вы прямо как братва горская… Вы своего Басаева прирежьте! А?!
Я гневался. (Работа…)
– Хворя им сдать! В войне баш на баш, – орал я. – Басаева как-нибудь прирежьте. В междусобойчике…
– Сашик… – заныл один из стариков заново.
– Ну, что мне вас учить… Прирежьте. Только без подмен!.. Чтоб телевизор во всех ракурсах его трупак показал.
Я очень гневался:
– … Чтоб на экране Басаев, а не завонявшийся чич. Личико чтоб. Лица ему не портить. Рожа чтоб читаемая. Ясно?.. Можно башку отдельно. Но уши не отрезать. Чтоб сразу узнали…
– Са-аа-ашик.
– Все. Все… Встали… Подъем, уважаемые… По домам!
Ушли… Едва не припрыжкой сходили старики по ступенькам опасной, шаткой лестницы недостроя. Без перил… Горцы!
Зато к машине, к “жигулю” шли медленно. Приуныли? Обговаривали неудачу?.. Один из стариков в брюках-галифе. Не пачка ли денег в гигантских карманах?.. А что?.. Они такие. Все с собой. Просто, как воды выпить. Старик опустил руки, вытянув их вдоль тела. Слегка контролировал деньги. На ходу. Едва касаясь галифешных карманов.
Вот там их “жигуль”. Еще и с маленьким российским флажком на капоте.
Оренбуржцы в том ущелье не потеряли ни человека. Молодцы! Только и погиб, с экипажем вместе, приданный им головной танк… В штабе спасенную колонну обговорили с особенным удовольствием. Заметили!
В штабе вдруг припомнили (приятно при удаче припомнить одну-другую подробность), что именно генерал Шкадов на оперативке посоветовал послать с колонной компактных оренбуржцев вместо разрозненных в боях ментов. Не подвели пацаны… Шкадов при обсуждении скромно подтвердил: да… да… его была идея. Шкадов говорил три минуты. И чем скромнее и короче он говорил, тем яснее было, что в эти три минуты он вот-вот схватит орденок. И схватил!
Генерала Шкадова лишь немного кольнуло, когда в офицерской столовой в общей болтовне он расслышал, что Хворь опять не дал спалить колонну… Прямо за соседним столиком… Ох уж эта общая болтовня! Вояки не любят (а собственно, кто любит), когда чье-то имя, даже случайно упомянутое, вдруг укалывает их в области сердца. За соседним столиком!.. Да кто он такой! Захваленный капитанишка! Многие слышать о нем не хотели. Даже плевались… Только и умеет – провести колонну.
Хворь, так ведь прозвучало в офицерской столовой. Так его звали теперь. Что чеченцы, что наши.
Подъемник бочек (ура Крамаренке!) работал… Бочки так и взлетали на уровень пакгауза, можно и выше. А на скате легко прыгающую пустую бочку ждала куча желтоватых опилок, гасила скорость. Настил из досок с наклоном небольшим. Бочка разгонялась и прыгала… Прямо в объятия опилок… Однако пустую бочку еще надо крепко попридержать. Контузик Алик Евский, карячась, этим и занимался… А сверху уже слали вторую бочку. Не выждав… Шиза не щадя.
– Рядовой Евский!
Но им обоим ни фига не слышно.
– Евский! – еще раз гаркнул я… Сегодня оба хотя бы в рукавицах. Не ломают ногти.
Я не стал выдергивать пацанов из работы надолго, дабы их же не подставить. Солдаты на этот счет соображают быстро… Любимчиков не любят.
Отозвал их на коротко, на три минуты – только отдышаться.
Спрашиваю:
– Ну?.. Не тяжело катать бочки?
– Никак нет, товарищ майор… Ста… стараемся!
Как рыба, раскрывает рот. Такая улыбка… И задышка одновременно.
Я еще не знал, что я придумаю. Чем занять эти три минуты… Я стал показно (и слышно для солдат) бранить за грязноватые гимнастерки. За болтающийся ремень. Что, мать их, за неряхи!
Оба тотчас, сразу подтянули ремни. Но не сразу после бочек налаживается солдатское дыхание.
– Вы, пацаны, отработали свой месяц… Однако колонны в вашу сторону пока что нет. Майор Хворостинин и майор Костомаров оба в госпитале… Знаете?.. Слышали?.. Оба поводыря в ауте, будем их ждать.
Я добавил:
– А пока что подыщем вам работенку полегче. Хотите на кухню?.. В охрану – нет… доверить охрану я не могу. Не имею права… А на кухню – пожалуйста.
Нет, они не хотели на кухню. У Алика даже глаза побелели. (Боевой солдат. Боялся оскоромиться!)
Слабым голоском запротестовал:
– Т-т-товарищ майор… Не н-надо кухню… М-мы солдаты. Нам н-надо вернуться…
И этот дубоватый Олег-Олежка вдруг вытянулся по стойке смирно. Сейчас вякнет, что долгу верны.
Я, опережая, сердито прикрикнул:
– Знаю, знаю про долг.
А инициатива у Алика. Как заводной:
– Отправьте нас… К своим… Т-товарищ майор. Вы обещали.
– Я обещал – значит, отправлю.
И ах как просиял!.. Весь засветился… Губы дрожат.
И тут же бросился назад, к бочкам. Счастливый!.. Готов работать и работать. Принимать летящую гулкую бочку на грудь. Настоящий шиз! И Олег за ним… Труба зовет. А ведь оба еле стоят на ногах.
Я ушел…
Ефрейтор Снегирев, попросту Снегирь, вроде бы их опекает. Как своих. Он их нашел – он их пригрел.
Снегирь (по рассказу Крамаренки) остановил над ними насмешку – пресек идиотскую шутку заскучавших курцов. Отменная солдатская шутка!.. Во время перекура… Когда сидели и смолили возле песочницы, мои солдаты-грузчики вдруг начали меж собой перемигиваться и переглядываться… То туда посмотрят, то совсем в другую сторону… И шепотком друг дружке: “Офицер… Офицер!..” – после чего Олег, то бишь рядовой Алабин, вскакивает… взлетает пружиной… Называлось у них пугануть шиза… Сидят себе и сидят. Курят. А рядовой Алабин так и стоит, вытянувшись и ожидая, в какую сторону отдать честь появившимся офицерским погонам.
Солдат Дроздов, выкупленный нами у боевиков на редкость удачно. Родные солдата не откликались слишком долго. Занятой нынче народ!..
Я и Руслан сразу получили по штуке… $1000 - внес я в свою книжицу. От комитета матерей. Гусарцев получил свою штуку позже (участие штабиста мы попросили матерей замолчать).
До холодов мы активно занимались меной или выкупом наших пленных – безухих подчас, насилованных. Солдата Дроздова я видел только на фото, с улыбкой до ушей – везунчик, не покалечен, не обижен. Такое бывает… Война.
Мужики всё гуляют: Костомаров с дизентерией, Хворь с капельницей. Оба в загуле… И отправлять что-либо (или кого-либо) с колонной в сторону Ведено больше, чем риск. Молва дело скорое.
Обе фамилии слишком длинные. С четко разделенными слогами – Хворостинин и Костомаров. Иногда представляю их написанными. Фамилии проводников гнутся, изгибаясь перед моими глазами… Как гнутся и изгибаются в дороге колонны, которые они ведут.
Разгрузки-погрузки нет уже третий час. Кайф!.. Сидят в тени на скамейках мои краснолицые. Смеются. Рядом с песочницей… Чтоб было куда воткнуть окурок. Место для расслабляющей солдатской болтовни о девчонках. О взрослых, опытных женщинах.
Я иду вдоль пакгаузов. Не тороплюсь. Под солнышком.
– Ну, вы!.. Обхохотались уже! – начальнически кричит вдруг ефрейтор Снегирь на солдат.
Я слышу, но, конечно, не оглядываюсь. Не хочу. Не вижу и не слышу. Это их дела… Так устроена, так налажена самодостаточная солдатская масса.
Ага!.. Снегирь в очередной раз защищает контузика.
– Олежка! – грозно восклицает Снегирь.
Притихли.
– Олежка!.. Ну-ка поди к турнику… Покажи пример этим толстожопым!
И рядовой Алабин, он же Олежка, идет к турнику, что в двух шагах от песочницы… И начинает подтягиваться. Демонстрация не силы, но хотя бы ловкости!.. Дело в том, что солдаты-грузчики после ночной тягловой работы слишком много едят. Врач объяснил… Жрут!.. От ночных перенапрягов сердца… надо или не надо, тело грузчика набирает силу и массу впрок. И потому на турнике такой солдат висит тяжелым мешком… Ну, три раза подтянется. Ну, четыре.
– Девять… Десять… Одиннадцать, – считает громко Снегирь.
Даже в такой миниатюре покомандовать сладко. Еще как сладко!.. Снегирь явно доволен уроком, который он так наглядно дает солдатам. Искусство управлять!
На идущего мимо майора Жилина ефрейтор Снегирь не оглянулся. Хотя, конечно, видел меня. Смышленый и чуткий, Снегирь все понимает.
– Четырнадцать… Пятнадцать…
Косым взглядом вижу, как подтягивается к перекладине тонкое солдатское тело. Как гнется… Как трудно дается рядовому Алабину каждый следующий раз… Я иду стороной. Это их дела. Но в такт и вдогон каждому следующему числу про себя повторяю. Как бы невольно: “Давай, солдат… Давай!”.
