Мертвецов я не боюсь — я поняла это сегодня на похоронах. Куда больше я боюсь пьяных и баров.
Не могу заснуть. Все думаю о суде и о том, что будет, если меня отдадут отцу.
Октябрь 1979 года
До сих пор не назначена дата суда, и Фаусто надоело ходить в жарких штанах. Это мы для соседей стараемся.
Когда нет света, мы раскрашиваем себя моими акварельными красками, надеваем сомбреро и маски и разжигаем на берегу лагуны костер. Наш смех слышен, наверное, на другом берегу, где проходит шоссе.
В семь часов утра, когда я пытаюсь разбудить маму, чтобы не опоздать в школу, вдруг замечаю рисунок, на котором она изобразила меня спящей. Под рисунком стихи:
Девочка сладко спит среди книг.
Кто выпустит на волю ее маленьких демонов?
Кто защитит ее, когда погаснет сигарета И ее разбудят,
Прервав внезапно крепкий сон?
Краткий сон.
Девочка спит, по крайней мере, пока я ее рисую.
Октябрь 1979 года
Ночью Фаусто разговаривал с мамой. Я все слышала, потому что проснулась и лежала так, пока они не заснули. Его уволили, и он не может больше жить на Кубе. Нам всем придется уехать в Швецию.
Фаусто говорит, что не нарушил никаких обязательств и что честно исполнял свою работу, вот и все. А уезжает он из-за русских, которые не следят за своими атомными электростанциями и не хотят, чтобы он об этом написал все как есть. Вроде бы какие-то станции у них в стране плохо обслуживаются, и Фаусто решил их предостеречь. В общем, я не очень поняла.
Фаусто возвращается в Стокгольм, туда, где снега больше всего на свете, но я не верю, что отец меня отпустит. Конечно, он скажет «нет». Мой отец никогда не хочет того, чего хотим мы. Он всегда встает между мной и мамой. Я думаю, мама долго не протянет, потому что он все время старается помериться с ней силой. У мамы почти нет сил — я это знаю.
Ноябрь 1979 года
В прошлом учебном году, когда мама уехала в Анголу, у меня были довольно плохие оценки. Школа представила характеристику в суд, где говорилось, что Фаусто не возил меня на утренние линейки и что, пока мамы не было на Кубе, я пропустила много занятий. Получается, что в следующий класс меня перевели чуть ли не из милости. Считается, что я плохая ученица и зеваю по сторонам, пока другие извлекают квадратный корень из непонятно чего, и до сих пор не знаю таблицы умножения.
Мама вернулась из Анголы больная, с нервным тиком — из-за чего у нее подергивались губы — и отсутствующим взглядом. Слушание дела, словно специально, чтобы окончательно нас добить, назначили через три дня. Но Фаусто попросил через адвокатов, чтобы суд отложили, представив медицинскую справку.
Теперь уже ничего нельзя изменить, надо идти в суд, а это завтра. Мама погладила мне синий халатик. Тот, в котором я была на похоронах. Себе она приготовила всегдашнее черное платье, а Фаусто наденет свой серый костюм.
Завтра меня отберут у мамы — я это знаю. Но сегодня буду спать с ней всю ночь.
Ноябрь 1979 года Суд
Сегодня во время суда зал был полон друзей отца и незнакомых людей. Я услышала ужасные вещи о маме, «проблемной и трудной особе». Говорили про «моральную деградацию в отношениях с детьми» и много чего еще — я не запомнила. Все, что говорили про маму, было плохо.
Зато отца всячески хвалили. Судья попросил меня сказать, с кем я хочу жить. Я встала — одна-одинешенька на весь зал — и посмотрела на отца, который с трудом сдерживался. И тут вдруг в окно влетело маленькое белое перышко. Оно подлетело ко мне, и я с силой на него дунула. Оно коснулось головы Фаусто, а потом моей левой руки. Я еще несколько раз дунула на перышко и ничего не сказала. Тогда вмешался отец и сиро сил, хочу ли я остаться с ним. Я не стала ничего говорить. Мама сидела тут же и глядела в пространство. Она всегда так глядит, когда сердится на меня. Как будто знать меня не хочет.
Потом показали несколько фотографий, где я была с Фаусто. Меня засняли в разных позах — где-то я вышла хорошо, а где-то ужасно. Фаусто ласково глядел на меня, а я все искала глазами то перышко, но так и не нашла.
Мы вышли из зала вместе с мамой. Она поцеловала меня в лоб и снова причесала. Потом произнесла один из своих протестантских псалмов и обняла меня, сказав, что я вела себя очень хорошо. Она проговорила это спокойным голосом. Но я-то знаю, что должна была сказать, что хочу остаться с ней. Страх перед отцом всегда лишает меня дара речи. Наедине с собой я готовлюсь высказать ему все, что думаю, но стоит ему появиться, как я уже ничего не помню.
Через два часа нам объявили решение суда. В течение трех лет я должна буду жить с отцом там, где выступает его театральная труппа, — в горах Эскамбрая, вдали от моря и лагуны. Вдали от мамы и, само собой, от Фаусто.
Мы должны попрощаться с мамой здесь же. Времени нет. Сейчас за мной придет отец. Я прошу маму позвать Фаусто. Она плачет. Не может понять, что я ей говорю. Наконец приводят Фаусто.
Он подходит ко мне и раскрывает ладонь: он поймал белое перышко и сохранит его для меня до того дня, когда я приеду к ним в гости.
Они со мной попрощались. Мама дала мне Дневник и пакет со школьной формой. Остальную одежду они на днях пришлют. Теперь я увижу ее только через месяц. Все кончилось. Отец ждет меня в канцелярии.
Меня отвела туда за руку какая-то женщина, которая по дороге все приговаривала: «Революция тебя не оставит». Не понимаю, при чем тут революция. Отец поджидал меня, рассевшись в кресле судьи. Женщина дала ему подписать какие-то бумаги и передала меня из рук в руки, словно я была почтовой посылкой. Отец крепко меня обнял, и я подумала, что еще немного, и заору, чтобы он меня отпустил.
Через окно я видела, как Фаусто уводит маму, осторожно поддерживая, чтобы она не упала. Она шла еле-еле, пошатываясь из стороны в сторону. Я видела, как они уехали.
Остаток дня отец ходил довольный, друзья поздравляли его. Он победил, а мы проиграли.
Декабрь 1979 года
Театральная труппа очень маленькая. Живут они между двух гор, словно в большой дыре, засаженной подсолнухами и кофе. Там стоят несколько домиков и общежитие в форме буквы «Г», где живут одинокие. Нас же перевели в третий домик, так как нас двое, а это уже семья.
Знакомые из труппы принесли мне подарки: брошки, резинки для волос, которые не держатся на голове, потому что китайские. Одна из женщин явно хотела мне понравиться — наверняка у нее шуры-муры с отцом. Правда, она его боится так же, как и я. Она тихо со мной поздоровалась и быстро ушла.
Отец не собирался ничего со мной обсуждать: ни решение суда, ни то, когда я смогу поехать к маме. Все происходило молча. Когда мы ехали в машине, я хотела все записать, но он отобрал у меня тетрадь и сказал, что нужно спать. Отцу не нравится, что я веду Дневник, и потому приходится его прятать. Отец не зовет меня по имени. У еды странный запах. У меня нет аппетита, я не хочу есть.
Новая квартира очень светлая, потому что в ней больше окон, чем стен. Здесь две комнаты: в одной мы живем, а другую открывать нельзя — меня сразу об этом предупредили. Кухня крошечная, словно кукольная, по стене нескончаемой вереницей снуют, добираясь до самого потолка, муравьи. В комнате висит полка, уставленная безделушками с разных концов света, но во всем доме нет ни одной книги. Очень странно. Нет также ни картин, ни фотографий.
Не похоже, чтобы в этом доме кто-то собирался жить долго. Наверное, мы скоро куда-нибудь переедем.
Вечером буду смотреть спектакль, который труппа устраивает для крестьян.
Декабрь 1979 года
Могу писать, только когда отца нет дома. Он уже сказал мне, что дневник — идея не слишком разумная.
Мама должна приехать на мой день рождения, но Фаусто ко мне не пускают. Как будто швед — страшное чудовище, хотя на самом деле он безобиднее маленького щенка.
Отец запретил мне с ним видеться. Он сказал об этом за завтраком в ответ на мой вопрос. Сегодня после обеда начинается школа. Я уже приготовила новую форму.
Среди детей членов труппы есть девочка примерно моего возраста. Все время вижу, как она возится с курами. Она дочь глухого по прозвищу Колдун. У меня болит горло, и я боюсь ехать с ней в школу. Она на два года старше меня и, конечно, лучше подготовлена. Когда приедет грузовик с молоком, мы сядем в него с отцом, и он отвезет меня в сельскую школу. У меня здесь нет моих книг, хотя их наверняка отдали отцу в Сьенфуэгосе. И разыскивать тетрадки мне было некогда.
Я чувствую себя одинокой. Мама не звонит. Может, разговаривать со мной по телефону ей не разрешают? С ней там делают что-то нехорошее. Пока ты маленькая, тебя легко обидеть, потому что у тебя нет денег поехать за помощью к друзьям или к адвокату и защитить свою мать. Когда вырасту, я молчать не стану. Во всяком случае, такой слабой, как она, я не буду, могу поклясться. Я буду о ней заботиться и защищать ее от отца и его адвокатов.
