Когда сыплют соль на раны, становится, как известно, больнее, и Соломатин ответил зло:
– Быстро вам доложили!
– У вас заготовлен другой солист?
– Солисты не грибы, их впрок не заготавливают!
– У нас незаменимых нет! А начиная с сегодняшнего дня время ваших спевок вы согласовывайте с учителем физкультуры! – У завуча был характер, как говорили в школе, не приведи господь!
– Это еще почему?
– Я передала ваш зал ему! Он готовит детей к спартакиаде. А я так люблю его штангистов!
– Как вы можете сравнивать гири и музыку? – возмутился Ефрем Николаевич.
– Давно собираюсь спросить, – ехидно парировала завуч, – почему это вы приводите на занятия хора вашу личную собаку?
– Это не личная, а общественная собака! – Соломатин ушел, хлопнув дверью.
Детский хор обсуждал случившееся, собравшись в зале, где проходили репетиции.
– Надо пойти, – выкрикнул один из хористов, по имени Шура, – и набить Андрюшке…
– Спокойно! – прервал Соломатин. – Он тут ни при чем!
– Что значит «ни при чем»? – не согласился рыжий Федя. – Человеку двенадцать лет, и пора иметь собственное мнение!
– Люди, подобные Андрею, – вступил в дискуссию Костик и блеснул очками, – думают только о карьере.
– Да бросьте вы на него нападать! – сказал Соломатин. – У родителей – власть, а у него что? Бесправие!..
– Улавливаете? – вздохнул Федя.
Соломатин засмеялся.
– Что будем делать? Вносите предложения!
– Надо выдвинуть кого-нибудь другого! – Костик покраснел. – Давайте меня выдвинем, только я не уверен, что смогу…
– Федю! – Шура ухватил Федю за шиворот и потащил к роялю. – Федя может, а не сможет, мы ему набьем…
– Спокойно! – призвал к порядку Соломатин. – Отпусти его!
– Мне нельзя, я – рыжий! – возразил Федя.
– А что, это помеха? – с интересом спросил педагог.
– Смеяться будут! – убежденно заявил Федя. – Вот рыжий, а поет по-латыни!
Все рассмеялись.
– Видите! – сказал Федя.
– А мы его перекрасим! – предложил Шура. – Или наголо побреем. А будет сопротивляться, мы ему… так набьем…
– Ты держиморда какой-то, – улыбнулся Ефрем Николаевич, – все «набьем» да «набьем»… Подхода у тебя нет!
– В нашем возрасте, – сказал Шура, – я знаю, какой нужен подход! Пусть Федя попробует, а не захочет, мы ему…
– Рыжий я! – грустно повторил Федя. – У рыжих своя, трудная жизнь! Но я попробую…
Ефрем Николаевич взял аккорд, и Федя радостно заголосил:
… Быстрота, разгул, волненье,
ожиданье, нетерпенье,
веселится и ликует весь народ…
Нет, тайная дума быстрее летит,
И сердце, мгновенья считая, стучит.
Коварные мысли мелькают дорогой…
– Стоп! – оборвал Соломатин. – Что это ты так бодро поешь?
– Так это же веселая песня! – беззаботно ответил Федя. – Веселится и ликует весь народ!
– А что такое коварные мысли?
– Это значит шутливые! – пришел Федя к неожиданному выводу. – Вот в цирке – клоун, его тоже называют коварный!
– Не коварный, а коверный! – поправил Соломатин.
Дети опять рассмеялись.
– А ты бывал на вокзале? – спросил Ефрем Николаевич. – Помнишь – одни уезжают, другие прибывают… Встречи, расставания, и во всем такая непонятная, такая щемящая грусть… Понимаешь? Вот Глинка, когда писал, он это испытывал…
– А я не знал, что это вокзальная песня! – сказал Федя, оправдываясь.
– Не вокзальная, а попутная! – поправил Ефрем Николаевич.
– Когда мы к бабушке едем, – вспомнил вдруг Кира, – мама на вокзале всегда говорит: «Ничего руками не трогай, здесь сплошная инфекция…»
– Я люблю вокзалы, – заметил Костик, – уезжать и встречать тоже, мне всегда чего-нибудь привозят!
– Мне на вокзалах весело, а не грустно, как Глинке! – сказал неудавшийся солист Федя.
– Давайте я Феде набью, и он сразу загрустит! – нашел выход Шура.
– Ну-ка, ты сам! – вдруг предложил учитель пения.
– Кто, я? – испуганно переспросил Шура. – Солистом?
– Именно ты!
– Что вы, я стесняюсь…
– А мы тебе набьем, – задиристо предложил Соломатин, – и ты перестанешь стесняться!
Отворилась дверь. И на пороге возник учитель физкультуры.
– Здравствуйте! – сказал он. – Согласно договоренности с Натальей Степановной… Вносите! – сказал он.
И четверо юных молодцов, пыхтя и отдуваясь, внесли в зал штангу и опустили на пол.
– Вы когда кончите? – нагло спросил учитель физкультуры. – Больно вы долго! Дайте и другим культурно развиваться!
Не говоря ни слова, Ефрем Николаевич снял пиджак и повесил на стул.
Стало тихо.
И хористы, и физкультурники с интересом смотрели на учителя пения, думая, что он кинется сейчас на физрука.
А физрук – тот даже на всякий случай принял боевую позу.
Но Ефрем Николаевич подошел не к нему, а к штанге. Ефрем Николаевич вдохнул побольше воздуха, выдохнул, нагнулся, поднял штангу; шатаясь, вынес ее из зала и с грохотом уронил в коридоре.
– Вот так! – сказал Соломатин, тяжело дыша.
После этого он взял плакатик, на котором было написано: «НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ РЕПЕТИЦИЯ!», и повесил на дверь.
В это время дом Соломатина посетил гость. Он был одет в темный териленовый костюм, в белую рубаху, шея перехвачена нейлоновым галстуком, ботинки начищены.
Тамара ставила в вазу букет цветов, очевидно принесенный гостем, а он оглядывался по сторонам, приглаживая волосы, которых оставалось, увы, немного.
– Тесно живете! – оценил Валерий, так звали лысого.
– Мы на очереди стоим! – сообщила Клавдия Петровна, она тоже была дома.
– Связи в исполкоме есть? – Валерий взялся за спинку стула. – Вы разрешите?
– Конечно, садитесь! – улыбнулась Тамара, а Клавдия Петровна добавила:
– Вот связей у нас нет!
– Благодарю вас! – Валерий сел. – Прошу понять меня верно. Я говорю не о блате, а о контактах. Блат – это когда не по-честному, а контакты – это когда широкая информация приводит к запрограммированному результату! Связи в исполкоме я налажу!
– Спасибо. Я чай поставлю! – Клавдия Петровна вышла на кухню.
Раздался телефонный звонок. Как обычно, не узнав, кого спрашивают, Тамара сказала:
– Тамары нету дома!
– Я их всех отважу! – пригрозил Валерий.
Тут вдруг стало слышно, как отворилась дверь, это вернулся домой Соломатин. В комнату влетел Тинг и залаял на Валерия.
– Спокойно, Тингуша! – погладила его Тамара.
– День добрый! – Валерий поднялся навстречу хозяину. – Приятно познакомиться.
Тамара не дала договорить.
– Папа, это Валерий! Он заместитель управляющего «Лакокраспокрытия». Он устраивает меня старшим лаборантом. Правда, я не умею, но Валерий говорит, что это не имеет принципиального значения. Там прилично платят…
Из-за спины Соломатина раздался смех. Смеялись Шура и рыжий Федя.
– Проходите в маленькую комнатку и репетируйте там! – распорядился Соломатин и виновато добавил, глядя на жену, выглянувшую из кухни: – Видишь ли, Клава, им надо работать, в школе негде, у Шуры от пения плачет маленький братик, а у Феди скандалят соседи по квартире…
Дети прошли в маленькую комнату и, не дав никому опомниться, в полный голос грянули песню.
Клавдия Петровна скрылась в кухне, а Валерий вздрогнул.
Соломатин посмотрел на него в упор.
– Меня зовут Ефремом Николаевичем, а ваше отчество?
– Если вы намекаете… – Валерий дотронулся до головы, – так мне всего тридцать один. Преждевременное облысение. И я надеюсь, что вы притерпитесь к моему внешнему виду!
– А зачем мне это? – искренне удивился Соломатин.
– Я надеюсь бывать у вас часто. Я ведь далеко пойду!
– В каком направлении? – спросил Ефрем Николаевич.
– В международном! – ответил Валерий. – Я настойчивый, изучаю язык, и лакокраспокрытие для меня только ступенька. Сейчас имеет смысл ездить в заграничные командировки, не обязательно в капстраны, можно в слаборазвитые…
– Ах, можно в слаборазвитые, я это учту!
Клавдия Петровна внесла поднос с чаем, и вновь зазвенел звонок. Ефрем Николаевич пошел отворять.
– Знаешь, мама, – Тамара прислушалась к пению, – они теперь повадятся ходить к нам петь каждый день!
– Значит, папе так нужно! – Клавдия Петровна заставила себя улыбнуться. – Это не имеет значения, но я лягу в психиатрическую лечебницу!
– У вас обаятельный муж! – Валерий старательно заводил дружбу с Клавдией Петровной. – Мы с ним понимаем друг друга с полуслова!
В этот момент появился Ефрем Николаевич. Он сделал несколько шагов и остановился. Руки его бессильно висели вдоль тела.
– Что с тобой? – испугалась Клавдия Петровна.
– Что случилось? – спросила Тамара значительно спокойнее.
– Вот! – Соломатин протянул жене какую-то бумагу.
– Прочти сам! – отшатнулась Клавдия Петровна. – Кто-нибудь умер, да?
– Повестка из исполкома! – тихо сообщил Ефрем Николаевич. – Подошла наша очередь, и нам дают новую квартиру!
