– Павел Валерьянович, – умоляющим голосом произнес Сабуров, – если можно, на днях. Мне… задерживают жалованье на службе. Вы же нас знаете, мы часто пользовались вашими…
– Крайний срок – послезавтра, – равнодушно оборвал врач, поднимаясь. – Всего хорошего.
Владимир, машинально сжимая рецепт в руках, подошел к запыленному окну, прислонился лбом к стеклу. Он видел, как врач вышел из подъезда и сел в собственную машину – новенькую белую «Шкоду».
Мимо такси медленно прокатила белая «Шкода» с пожилым водителем за рулем. Машинально проводив ее взглядом, таксист вновь обернулся к собеседнику, все еще державшему в руках «Ленинградскую правду».
– Согласитесь, Алексей Кириллович, что это не сельский клуб подпалить и не милиционера в уголке пристукнуть. Если мы решимся, англичане не только не прекратят нас финансировать, они переведут нас, так сказать, на усиленный режим питания. Потому что у акта будут по-след-стви-я, – раздельно проговорил он.
Пассажир такси задумчиво хмыкнул, бережно разгладил советскую газету. Его лицо выражало интерес.
– А вы знаете, Павел Дмитриевич, – наконец медленно произнес он, – мне эта идея положительно нравится. Признавайтесь, сами додумались?
Таксист рассмеялся:
– Признаюсь – плагиат. В марте восемнадцатого ее уже пытались взорвать. Неудачно, правда. Вот я и подумал… Представляете, что будет, если мы всех накроем одним ударом?! После того как они погнали Троцкого из Политбюро…
Пассажир кивнул.
– Да уж… Кто у них останется из видных фигур на плаву?..
Таксист пренебрежительно фыркнул.
– Калинин, Рыков… Но это – несамостоятельные игроки. Достаточно активен Каганович, но он сидит в своем Киеве и вернут ли его в Москву, неизвестно. Молотов?.. Этот без Сталина потеряется тут же. Вполне возможно, что к власти рванутся военные, из бывших. Вы знаете, что в совдеповской армии таких немало. Тухачевский, Каменев, Уборевич… Во главе того же Ленинградского округа – бывший подполковник Корк.
– И, конечно, тут же воспрянут духом троцкисты и зиновьевцы, – кивнул пассажир. – А сторонников у них среди большевиков пока хватает. В любом случае там начнется хаос, паника, – подвел он итог, – и Россия падает в руки англичан как спелая груша… – Он умолк, потом решительно, командным тоном продолжил: – Хорошо! Я, как председатель Балтийской Военной Лиги, утверждаю вашу идею. Ваша задача – согласовать план с англичанами и подобрать исполнителя, срок – неделя.
Таксист усмехнулся.
– Чем отличается плохой заместитель от хорошего? Плохому нужно приказывать, хороший все делает сам и заранее. – Он порылся в саквояже и протянул пассажиру несколько листов бумаги. – Прошу вас. Подходит по всем позициям.
Господин в модном пальто, чуть прищурясь, разглядывал фотографию, с которой на него смотрел мужчина лет тридцати. На нем был френч со знаками различия капитана Северо-Западной армии – треугольным красно-бело-синим шевроном на рукаве и белым крестом под ним.
– Не помните его? – осведомился таксист.
– Нет-с, не припомню, – покачал головой пассажир. – Давно состоит в наших рядах?
– С мая двадцать третьего. Боевых ходок в Совдепию не было, но это и к лучшему. Не засвечен.
– Провалится, – уверенно произнес пассажир. – С незнанием жаргона, манер, обычаев – провалится непременно.
– Ничего, мы его натаскаем. Все переймет. Парень толковый.
– Знаете его лично?
– В Великую войну он у меня в роте субалтерном был. До ноября семнадцатого в одном полку.
Пассажир все рассматривал фотографию офицера.
– Знаете что? Поедемте к вам, голубчик, расскажете о нем поподробнее.
Таксист с готовностью завел мотор.
– Могу начать прямо сейчас, Алексей Кириллович, – сказал он, включая левый поворот и отчаливая от тротуара. – Его отец – полковник, замучен красными в гражданскую…
В тот день Владимир оказался в родных краях – фронт проходил в десяти верстах, под Сабуровкой, и командир полка предоставил ему отпуск для свидания с родителями. Ехал домой с двумя уроженцами этого села – старшим унтер-офицером Павлом Коробьиным и ефрейтором из пулеметной команды Григорием Устряловым. Никто из них не знал о том, что небольшой отряд красных, совершавший рейд по тылам Северо-Западной армии, ворвался в Сабуровку…
Дорога была неживописной: поникшие деревья, грустные, выжженные множеством боев поля, серый кустарник. Но для Владимира и его спутников все здесь выглядело прекрасным. Это была Россия, их родина, за которую они воевали. И поэтому время от времени офицер и солдаты, ехавшие рядом, обменивались короткими, только им одним понятными улыбками.
Красные встретили их на окраине Сабуровки. Первым же выстрелом часового был ранен Павел. На шум выскочило еще несколько всадников, завязался короткий, но яростный бой. Результат был предсказуемым: красных было человек пятьдесят, с ручным пулеметом. Владимир был ранен настолько тяжело, что это спасло ему жизнь – большевики сочли его мертвым и не стали добивать. Он так и лежал посреди двора, в десяти шагах от родного порога, который к тому времени уже дымно, чадно горел. Мать, выбежавшая из дома при звуках выстрелов, рвалась к нему, ее не пускали, держа за руки.
– Воло-о-оденька-а-а!.. Пустите меня к нему!..
Может, именно этот материнский голос, крик сострадания и любви, привел его тогда в чувство. Ни рукой, ни ногой шевельнуть он по-прежнему не мог, но глаза приоткрыл. Все было застлано туманной пеленой, в ушах гремели неистовые барабаны, но лицо красного командира, стоявшего перед крыльцом дома, он запомнил…
Наверное, такими были лица у дикарей, впервые выползших из своих пещер на свет Божий. Низкий тяжелый лоб, выступающие надбровные дуги, оттопыренные уши, огромные, вывороченные наружу губы. На красном была гимнастерка без знаков различия, на ремне висели «маузер» в деревянной кобуре и казачья шашка с красным темляком.
Четверо большевиков выволокли из объятого дымом дома отца Владимира. С окровавленного кителя свисал полковничий погон, второй был сорван. Отец смотрел на вождя красных с презрением и ненавистью.
– Кто такой? – просипел красный.
– Полковник Русской Императорской армии Сабуров, – с трудом, но гордо произнес разбитыми губами отец. – А ты кто такой?
Большевик усмехнулся:
– А я Пашка Щербатый. – Он резко крутанулся к матери, бессильно обвисшей на руках дюжих красноармейцев. – Что, белых полковников в доме скрываешь, с-сука?!
Он упругим кавалерийским шагом двинулся к матери, сжал ее лицо в корявых руках, мотнул в сторону лежащего на земле Владимира:
– Что, жалко сыночка убитого, да?.. А теперь смотри, сука старая, что мы с твоим муженьком-полковником сделаем! Смотри, не отворачивайся! Смотри!..
Дальнейшее Владимир не мог забыть, как ни старался. Четверо красных, взяв отца за руки и ноги, поднесли его к углу горящего дома, раскачали и с размаху сильно ударили головой об угол дома. Раз, другой, третий… Мать в ужасе кричала, рвалась из чужих рук. Владимир из последних сил пытался привстать, но сознание мутилось, руки не слушались.
– Смотри, не жмурься! – слышал он чужой, нечеловеческий, дикарский рев. – Смотри!!!
Красные еще несколько раз ударили отца головой о стену и бросили его тело в пылающий оконный проем…
Владимир вздрогнул и открыл глаза. Закипевший чайник бурлил от возмущения на керосинке. Рядом с Сабуровым стоял квартирный хозяин, низенький пузанчик, одетый с претензией на какой-то одному ему ведомый шик.
– Послушайте, вы шо, хотите распаять мне чайник? – завел он с неистребимым одесским акцентом. – И это после того как вы не платите мне за комнату уже три месяца? Не, я все понимаю, я сам бежал от большевиков из Одессы, но моему терпению есть пределы. Крайний срок – послезавтра, или сюда приходит полиция, а она ой как не любит русских!
Не слушая хозяина, Владимир снял с керосинки чайник и пошел в комнату. «Послезавтра, послезавтра», – тупо стучало в голове.
Мать с трудом приподнялась на постели. Стараясь не встречаться с ней взглядом, Сабуров насыпал в стакан заварки, наклонил над ним чайник с кипятком.
– Ну что доктор сказал, сынок?
– Все в порядке, мама, – вздохнул Владимир. – Полежишь немного, и все пройдет. Это все нервы, знаешь…
– Лекарства выписал?
– Да, вот рецепт. – Сабуров осторожно поставил горячий стакан на тумбочку у постели. – Я сейчас сбегаю в аптеку.
Губы матери задрожали.
– Ты прости меня, сынок… – чуть слышно произнесла она. – Если бы не я, жил бы ты, как люди, женился бы давно…
– Мам, да при чем тут ты?
– Да, да, – закивала мать, – конечно, это все революция. Господи, будь они прокляты, все эти Ленины, Троцкие… Жили спокойно, и тут… За что, Боже мой, за что же…
Она тихо, обессиленно заплакала. Владимир осторожно коснулся поцелуем лба матери.
