– Это мне? – удивленно спросила Даша. – От кого?
– А ты почитай, почитай, – кивнул Мессинг.
Когда Даша закончила читать, в глазах ее стояли слезы. Мессинг с улыбкой наблюдал за ней.
– Что ж ты так, товарищ Скребцова? – поинтересовался он добродушно. – В комсомоле семь лет как состоишь. В рядах ОГПУ – скоро как восемь. На Гражданской беляков не жалела. А тут вон что выясняется?.. Любимый у тебя – белобандит… Дочь камергера царского двора Елена Оттовна фон Фиркс в подруги тебя записала…
– Я не знаю никакой фон Фиркс, – машинально сказала Даша.
– То есть по тому, что любимый – белобандит, у тебя возражений нет? – усмехнулся Мессинг.
Даша молчала, опустив голову.
– Я же видел, что на набережной творилось, – продолжил Мессинг. – Видел, как ты хотела внушить мне мысль о том, что никакого покушения не будет. А оно ведь было, Даша. В день десятилетия Советской власти. Чудом товарищ Сталин уцелел. – Он вздохнул. – И чудом я смог убедить начальство в том, что Карпов собирался стрелять не в вождей, а в Сабурова…
Даша начала глухо рыдать в ладонь. Это были страшные, сдержанные рыдания.
– Эх, Дарья Павловна, – вздохнул Мессинг, – если бы вы знали, сколько женских слез я видел в этом кабинете… Убедительных и лживых, естественных и притворных… Иногда так хочется пожалеть плачущую женщину – а нельзя ведь… Нельзя.
Он подошел к окну, заложив руки за спину. Помолчал.
– В общем, Сабурову твоему высшая мера социальной защиты – это, надеюсь, ты понимаешь…
– Так точно, – глухим от слез голосом отозвалась Скребцова.
Мессинг обернулся, внимательно взглянул на нее.
– А тебе – шанс доказать, что ты предана Советской власти.
– Какой шанс?
– Ну как какой? – он усмехнулся. – Приговор в исполнении приведешь.
Даша подняла на Мессинга расширенные от удивления тяжелые глаза. Мессинг снова усмехнулся.
– Что смотришь? Забыла, как офицеров в девятнадцатом к стенке ставила, а?..
Пришли за Владимиром не ночью, как он ожидал, а утром. Двое бойцов молча, грубо вывели из его камеры, погнали куда-то по холодным, пустынным коридорам, время от времени командуя «Стой, лицом к стене!» Тогда мимо проводили еще кого-то. Слышен был только топот сапог да тяжелое дыхание конвоиров. Казалось, здесь, в стенах тюрьмы ОГПУ, другие звуки умирают сами собой.
Во дворике, куда его вывели, не было никого. На грязном сером асфальте, мокром от недавно прошедшего дождя, стоял грузовой фургон, внешне ничем не отличимый от хлебного. Перед тем как забраться в кузов, Сабуров запрокинул голову, с наслаждением щурясь на серое петербургское небо. Еле ощутимые водяные капли касались его небритого лица, словно гладили на прощание…
– Залезай, – грубо скомандовал один из бойцов и ткнул ладонью в плечо заключенного.
Тяжелая дверь захлопнулась за Сабуровым и охранником. Второй боец уселся за руль машины. Мотор грузовика взревел.
– На улицу Красных Зорь, – коротко сказала Даша, сидевшая рядом с водителем.
Тот удивленно покосился на Скребцову:
– Товарищ старший сотрудник, так расстрелка ж на этом самом…
– Споришь со старшим по должности? – коротко, сухо усмехнулась Скребцова. Водитель перевел дыхание и быстро сказал:
– Виноват…
Утомительно долго тянулась длинная улица Красных Зорь. Фургон прогрохотал по мостам через Малую и Большую Невки и свернул на улицу, до революции носившую название Благовещенской. Мимо мелькали безлюдные, угрюмые места – окраины старого Петербурга. То начинался, то затухал острый, ледяной дождь. Он негромко барабанил по крыше кабины фургона.
На пустынном берегу Финского залива появился крытый фургон на базе грузовика АМО. Вокруг не было ни души. Только влажный от дождя песок у полосы прибоя да густые заросли осоки.
Тяжело завывая усталым мотором, грузовик развернулся на берегу и замер. Из кабины вышли боец ГПУ и Даша Скребцова. Боец отпер массивную дверь кузова, оттуда выпрыгнул второй охранник.
– На выход, – грубо крикнул он внутрь кузова.
Владимир прищурился: бледный, серый свет ноябрьского дня показался ему ослепительным после полумрака, царившего внутри фургона. Даша стояла у кромки прибоя, смотрела на море. Там густо дымил из трех труб какой-то корабль. «Аврора», внезапно догадалась девушка…
– Пошел, – подтолкнул Сабурова боец.
Скребцова резко обернулась, глядя на Владимира в упор. Ее рука начала расстегивать кобуру нагана.
– За государственные преступления, направленные на свержение Советской власти, – заговорила она сухим, сжатым голосом, – согласно статье 58 Уголовного кодекса РСФСР, Сабуров Владимир Евгеньевич приговаривается к высшей мере социальной защиты…
Сабуров закрыл глаза. Ну да, все правильно… В конце концов, он оказался полным банкротом: провалил порученное ему задание, не отомстил убийце отца… погубил Дашу. Это и было самое страшное: обнаружить, что в восемнадцатом из-за него погибла девушка, которую он, как оказалось, любил больше всего на свете…
Он попробовал молиться. «Господи Иисусе, сыне Божий, спаси и помилуй меня грешного», – зашептал он, слыша фоном какие-то другие, странные, чужие слова:
– Э, э… Вы чего, товари…
Два кратких выстрела ударили неожиданно и пугающе.
Владимир открыл глаза и непонимающе уставился на два трупа в серых шинелях, вытянувшихся на берегу. Даша с наганом в руке обернулась к Владимиру. Ее лицо было бесконечно усталым.
– Финляндия там, Владимир Евгеньевич, – тихо сказала она, указывая рукой в глубь берега. – Бензина в моторе хватит.
Она зарыдала, безвольно опустившись на землю.
Владимир осторожно стал на колени рядом с ней, начал гладить ее волосы, целовать холодный лоб…
