Почти каждый вечер, укладывая Ли в постель, я рассказывал ей какую-нибудь историю из нашего с Шайлой детства. Но была одна история, которую она просила меня рассказывать снова и снова, пока от частого повторения эта история не обрела законченную форму. Ли просила меня рассказать о том, как мы с Шайлой влюбились друг в друга. Мы жили в соседних домах, еще детьми играли вместе, махали друг другу рукой из окон наших спален и считали себя просто хорошими друзьями. В нашей семье было пятеро братьев, и на Шайлу я смотрел почти как на сестру, пока как-то вечером на пляже, когда мы уже были в старших классах, Шайла не обошлась со мной совсем не по-сестрински.
— Спорим, ты первым стал заигрывать с мамой, — как обычно, сказала Ли.
— Нет, — ответил я. — Я был очень застенчивым.
— А куда же подевалась твоя застенчивость? — засмеялась она.
— Дело в том, что твоя мама помогла мне сделать восхитительное открытие. Оказалось, что я незаурядная личность.
— И ты понял это в старших классах? — заранее зная ответ, улыбнулась Ли.
— Нет, не в старших классах. Тогда у меня были прыщи.
— Но ты ходил на свидание с Ледар Энсли, первой красавицей в классе, главной в группе поддержки, — возразила Ли.
— Она тоже была застенчивой, хотя все думают, что красивые девочки этим не страдают. Поскольку мы оба всего боялись, то отлично подходили друг другу.
— Ее матери ты очень не нравился, — напомнила Ли.
— Она считала, что Ледар заслуживает лучшего. Когда я заходил за Ледар, ее мать смотрела на меня, как на вошь.
— Фу, какой ты грубый! — возмутилась Ли. — А сам злишься, если я скажу что-нибудь в том же роде.
— Я на тебя никогда не злюсь. Моя работа — обожать тебя. И это совсем нетрудно.
— Ну ладно, продолжай. Расскажи, как вы с мамой влюбились друг в друга. Давай о той пляжной вечеринке. Рассказывай о маме, Кэйперсе Миддлтоне, Майке и Джордане.
Я перемахнул через годы и Атлантический океан, а Ли тем временем смотрела на стоявшую у нее на тумбочке фотографию своей прекрасной большеглазой матери. Я знал, что мой рассказ делал ее любовь к матери еще глубже, приближал ее к Шайле, как ничто другое, чего я и добивался.
— Впервые я влюбился в Шайлу Фокс, девушку, которую знал всю жизнь, на острове Святого Георгия.
— Это был остров Святого Михаила, — поправила меня Ли. — Он находится перед островом Орион, там, где живет сейчас твоя мама.
— Верно, — согласился я. Мне всегда было приятно внимание Ли к деталям. — Мой друг устраивал вечеринку в доме своего отца.
— Это был Кэйперс Миддлтон. Его отец — владелец отделения компании «Кока-кола» в Уотерфорде. Он жил в самом красивом особняке на Бэй-стрит.
— Умница. У его отца был еще пляжный домик на берегу…
— А мама встречалась с Кэйперсом и многими другими мальчиками. Она была очень популярна в средней школе Уотерфорда. Вся школа была в нее влюблена. А Кэйперс привел ее на вечеринку.
— Кто кому рассказывает? — спросил я.
— Ты. Мне нравится, как ты рассказываешь, — сказала Ли и снова остановила взгляд на фотографии матери.
И тогда я приступил к рассказу всерьез, вернувшись к острову Святого Михаила в тот самый год, когда свирепствовали штормовые северо-восточные ветры и эрозия барьерных островов достигла опасного уровня. И вот на подмытом берегу, где только что ушла под воду часть древнего леса, бейсбольная команда средней школы Уотерфорда устроила вечеринку во время прилива. Именно в этот вечер, по прогнозам, дом Миддлтона должен был развалиться и упасть в море. Прошлой весной четыре дома в миле отсюда уже были смыты высокой волной. Несмотря на то что дом был обречен и покинут хозяевами, мы устроили там прощальную вечеринку. Дом уже начал смещаться к морю, навстречу серебристым бурунам. Время, отпущенное нам на танцы, уже пошло, и прибой начал отсчет последних часов нашего отрочества. Наше поколение когда-то присутствовало при рождении рок-н-ролла, мы тоже сделали свой посильный вклад: привнесли в музыку ритм и желания, — и вот так пританцовывали — дико и в то же время невинно — все годы средней школы. Власти запретили входить в дом, но мы сломали замок, повешенный шерифом, и освободили дом для последней вечеринки во время прилива.
Мне было почти восемнадцать, но я все еще был сумасшедшим подростком. Меня переполняли бравада и «Мейкерс марк»[6]: я хвастался, что останусь в доме, когда он сорвется с якоря и поплывет по старой прибрежной дороге. Моя подружка Ледар Энсли была слишком благоразумной, чтобы оставаться в накренившемся доме, освещенном лишь фарами автомобилей, в которых мои одноклассники приехали на вечеринку. По дороге к острову Ледар очень мило сказала, что нам пора разбежаться и ее родители настаивают на том, чтобы мы расстались сразу после выпуска. Я кивнул, но не потому, что согласился, а потому, что не мог говорить: резкий выброс гормонов едва не лишил меня дара речи. Ледар также призналась, что хочет попросить Кэйперса Миддлтона сопровождать ее как дебютантку на бал, который устраивает чарлстонское общество Святой Сесилии. Мое происхождение было весьма сомнительным и, конечно же, не столь благородным, как у Ледар, и мама давно предупреждала меня об этом, однако она никогда не говорила, что будет так больно.
Все члены нашей бейсбольной команды со своими подружками танцевали под музыку, льющуюся из транзисторов: местная радиостанция крутила песни, сопровождавшие наш класс все четыре года средней школы. Под нами незаметно поднималось море, а в небе ярко и безмятежно светила луна. В блестящем потоке света, похожем на бархатную дорожку под ногами новобрачных, сверкали чешуя марлинов[7] и спины китов, уходивших в море на сотни миль. Прилив врывался в болото, и каждая волна ударяла о берег со всей своей мощью, дарованной луной. И вот так, волшебно, прошел целый час, и мы, океанские танцоры, бросившие вызов прибою, вдруг обнаружили, что море шумит у нас под ногами, так как волны уже ломились в дом. Предыдущие наводнения раскачали сваи фундамента и вдавили дом в песок. Когда шум прибоя и треск ломающихся бетона и дерева стали слишком громкими, многие мои товарищи по команде и их подружки благоразумно прекратили танцы и побежали к стоявшим возле дома машинам, а море все поднималось и поднималось. Уровень воды перевалил за восемь футов, и казалось, весь остров вот-вот затопит. Все больше танцоров начинали сдаваться: они со смехом бросались наутек, потому что море уже начало разламывать дом. В разваливающемся дереве стонали, словно струны виолончели, проржавевшие от соленой воды гвозди. Не успел я приготовиться швырнуть партнершу, Ледар Энсли, под песню «Annie Had a Baby», как волна оторвала перила крыльца, и я потерял Ледар: визжа от страха, она выбежала на улицу вместе с остальными.
Оставшись один, я взял бутылку «Мейкерс марк», поднялся на верхний этаж, через хозяйскую спальню вышел на веранду и оказался лицом к лицу с луной, океаном и будущим, распростершимся передо мной во всем своем загадочном величии. Это было время, когда меня терзали многие вопросы и я жаждал красоты и царства чистого восторга, дарованного тем, кто обладает воображением и знает, что искать и как. Возможно, именно потому мне нравилась роль правого игрока внешнего поля в нашей бейсбольной команде во время того длинного сезона, когда мы играли на безупречных полях, наслаждаясь красотой игровой дисциплины, которая уже сама по себе была законом. Правая сторона поля предназначена именно для мыслителей, если у них к тому же сильная рука, способная далеко отбросить мяч и не дать игроку, умеющему быстро бегать, перебежать к третьей базе. У меня была верная рука и железное терпение мечтателя, и я бродил в дальней части поля, еще совсем зеленый, счастливый, как ягненок, нервничая, когда питчер-левша подходил к домашней базе.
Внезапно позади меня открылась дверь.
— Мама! — взвизгнула Ли.
Я оглянулся и в лунном свете увидел Шайлу Фокс. Казалось, луна помогла ей специально одеться для этого момента. Шайла присела в глубоком реверансе и спросила, не может ли она пригласить меня на танец.
Мы начали танцевать навстречу самому главному движению нашей жизни. Ветер ревел, а между нами, словно прилив, поднялась странная любовь и добралась до гребня волн, обрушивавшихся на дом. Мы танцевали вдвоем при свете полной луны и автомобильных фар, а наши друзья радостными криками приветствовали очередную волну, вонзавшуюся в фундамент. Пока Атлантика исполняла свой священный танец волн и прилива, дом качался, поднимаясь, точно Ноев ковчег. Мы услышали, как в комнате под нами оставшиеся пять пар завизжали от восторга и ужаса. Я прижимал к себе Шайлу, ту девочку, которая учила меня танцевать на веранде нашего дома. С берега члены нашей команды и их подружки призывали нас оставить дом и присоединиться к ним у костра. Они испуганно кричали и гудками автомобильных клаксонов выражали свое восхищение нашей отвагой.
