Потом рядом с церквами его глаз различил устремленные ввысь минареты, и он немного успокоился. По сравнению с этими старыми, почерневшими от времени церквами белый камень недавно выстроенных минаретов сверкал белизной. «О Всемогущий, они словно невесты на выданье», — подумал Хаджи Милети с восхищением. Великий падишах предусмотрел все. Рядом с каждой церковью выстроил мечеть. Пусть молодая жена затмевает старую развалину, пока не победит ее окончательно. «Ох уж эти государственные дела», — подумал Хаджи. Ему не стоит в чем-либо сомневаться, ведь есть правители, которые предусмотрят все, не упустив и мелочи.
Он убеждал себя в этом, однако маленькое сомнение все же точило его изнутри. «А вдруг покосившиеся церкви, эти старые ведьмы, возьмут и набросятся на мечети? Нет-нет!» — обрывал он эти мысли и начинал посвистывать, словно отгоняя их от себя. Хаджи Милети был человек простой, бесхитростный, в школах никогда не учился и книг не читал, а потому сомнения легко покидали его.
Но на следующий день случилось нечто, заставившее его совершенно забыть о церквах: первый раз в жизни он увидел чужеземок с открытыми лицами.
Это произошло около полудня. Его сильно мучила жажда, и уже долгое время он всматривался вдаль: не покажется ли где ручеек или источник, чтобы утолить жажду и напоить мулов. Женским голосам, доносившимся издали, он поначалу не придал особого значения. Эка невидаль! Голосами женщин были заполнены все города и села империи. Ему даже казалось, что мусульманки, может быть именно из-за того, что лица их были скрыты чадрой, повышали голос гораздо чаще, чем это было нужно. Поразило Хаджи Милети то, как выглядели чужеземки. Они стояли у источника и громко смеялись, подтрунивая друг над другом. Хаджи застыл на месте как вкопанный. Это были женщины и девушки, причесанные каждая по-своему, с оголенными шеями и ногами, а главное — с открытыми лицами и устремленными на тебя глазами.
«О Всемогущий!» — вырвалось у него, и этот затаенный возглас выражал и восхищение, и страх, и раскаяние грешника. «Ах эти глаза», — повторил он про себя. Глаза чужеземок… Он не привык к взглядам этих глаз и чувствовал, что не устоит перед ними. Мир был теперь совсем иным. Он, словно пробудившись на рассвете, увидел этот мир под лучами не одного солнца, а сразу двух. Да-да, именно так: одного большого солнца, к которому он привык, и другого — разбитого на тысячи мелких осколков, сияющих, как два алмаза, на лицах женщин.
Зачарованный, он не мог не смотреть на них. «Вот они какие — чужеземки». Мрачный, удручающий ропот тысяч темноволосых и темноглазых женщин его родины надвигался на его сознание, словно грозовая туча. Он старался не подпускать их близко, чтобы не спугнуть этих — светловолосых и светлоглазых. «О Аллах!» — вздохнул он опять. Да, есть солнечные дни и лунные ночи, но теперь есть и что-то новое — дни, озаренные взглядами женщин. Это был первый такой день в его жизни, за которым последуют другие. Может быть, двадцать или тридцать. Их будет столько, сколько продлится эта его миссия. А потом — обратный путь, возвращение и вновь — темнота, опустившаяся ночь.
Хаджи Милети двигался к источнику словно во сне. Они наконец заметили его. До его ушей донеслись их короткие, встревоженные возгласы. Он разобрал одно лишь слово «турок». Ему приходилось слышать, что девушки и женщины в этих краях боялись встреч с османскими воинами и государственными чиновниками.
Он застыл на месте, будто опасаясь спугнуть стайку птиц. Постарался улыбнуться, и это ему, видимо, удалось, поскольку на него устремились взгляды, в которых он не заметил и тени страха. Чужеземки вновь защебетали на своем непонятном языке, должно быть, греческом или албанском, ведь, как он понял из разговоров минувшей ночью на постоялом дворе, села в этих местах были смешанными: в них жили и албанцы, и греки.
«Турок, турок!» — донеслись до него вновь их голоса. Может быть, они говорили друг другу: «Погляди на этого турка!» или «Бежим скорее — турок смотрит на нас!» Впрочем, нет, так они сказать не могли, потому что мужские взгляды были для них не в диковинку.
«Аллах, Аллах!» — в который раз прошептал Хаджи Милети. И что это за мир такой? Мир, в котором взгляды мужчин и женщин столь легко пересекаются в одном пространстве, не вытесняя из него друг друга, как сейчас, например; его карие глаза столкнулись со светлыми глазами этих женщин. Невольно он перевел взгляд на караван мулов, застывших на месте. Именно его караван положит конец этому бесчинству и наведет должный порядок. Он слышал эти слова от кого-то накануне отъезда. Говорили даже, что Шейх уль-Ислам назвал его караваном спасения.
Хаджи отвел взгляд от каравана и тут же забыл обо всех этих разговорах. Он виновато улыбнулся и осторожно, словно ступая по стеклу, сделал несколько шагов к источнику. Чужеземки не выказали и тени беспокойства. Он был безоружен, выглядел добродушно, да и караван мулов придавал его фигуре вид совершенно миролюбивый. Они расступились, пропуская его к источнику. Когда он, приблизившись, наклонился, чтобы напиться, одна из них — молодая, светлоокая — протянула ему свой кувшин. Волнение, охватившее Хаджи Милети в тот миг, когда он принимал кувшин из ее рук, было столь велико, что он чуть было не выронил его.
— Эйваллах, — произнес он, отпив воды, и поклонился. — Спасибо.
Молодая женщина приняла кувшин из его дрожащих рук и непринужденно улыбнулась. Ее подруги тоже заулыбались. Хаджи Милети вдруг ощутил необыкновенную легкость. Он смотрел на них не отрываясь. И вдруг ему захотелось заорать во все горло: «Улыбайтесь, улыбайтесь! Ради бога, не покидайте меня!» Ему и в самом деле подумалось, что, перестань они сейчас улыбаться, он провалится во тьму. Но это было лишь мгновение. Чужеземки наклоняли головки, их взгляды скользили, но улыбки не исчезали.
Жестами они пригласили Хаджи Милети к источнику освежить лицо, весело указывая ему на мулов, которые подошли к ручью, текшему от источника, и жадно пили воду.
«Если бы они знали, чем навьючены эти мулы», — черной молнией, причиняя боль, пронеслась в мозгу мысль, которую он тут же отогнал.
Человек неискушенный, Хаджи Милети почувствовал, что нельзя ему оставаться так долго рядом с этим чудом. Надо уйти не мешкая, чтобы самому не стать причиной его исчезновения.
Он еще раз освежил лицо водой, вытер его платком и, отступив на несколько шагов, благодарно и уважительно поклонился чужеземкам. Они заулыбались ему вновь, наклоняя голову и что-то весело щебеча. Скорее всего, желали ему доброго пути.
Никогда еще в жизни Хаджи Милети не чувствовал себя столь счастливым. Мир вокруг показался ему словно омытым чистыми слезами. И хотя Хаджи уже перевалило за тридцать, он не познал любви, как, впрочем, многие мужчины в этой огромной стране. Женился, как все, на девушке, которую сосватали ему родители, нажил двух детей, и все. Разве это была любовь? Любовь — это когда женщина, оглядев свободно весь мир, все предметы и существа, остановит свой взгляд именно на тебе, избрав из тысяч тебе подобных.
Хаджи Милети чувствовал себя словно одурманенным. Ну конечно же, он совсем потерял голову от этих женщин, стоявших у источника. Никогда еще на него не смотрело так нежно столько женских глаз. Он понял, что мир стал теперь для него иным. Ведь это ему улыбались женщины. Он им нравился…
Хаджи Милети охватило неудержимое желание — запеть во весь голос. Он огляделся. Пустынный песчаный берег, вокруг — ни души. И он поддался порыву. Голос его устремился к небесному своду с такой силой, что мулы от неожиданности вздрогнули.
Он затянул протяжную, завораживающую песню, слов которой не помнил. Да разве нужны были ему слова? Он заменил их своими. А вернее, беспрерывно повторял два слова:
— Дунья, севда… О мир, о любовь…
Он умолк, когда почувствовал, что стал хрипнуть. Оглянулся: источник скрылся из виду. Надо было запомнить это место, ведь на обратном пути он, может статься, вновь встретит здесь этих чужеземок. Он подумал о чадре, и мысль, что он больше никогда не увидит этих женщин или увидит их под чадрой, омрачила его. Однако светлое воспоминание было еще слишком сильным, чтобы совсем исчезнуть. «Может быть, покрывала не достигнут этих мест или их не хватит на всех», — подумал он. Так что на обратном пути он опять увидит женщин у этого чудесного источника.
Хаджи Милети хотел было вновь затянуть песню, но вдали замаячили городские купола. Он приближался к главному городу пашалыка, где должен был сдать свой груз. Левой рукой он нащупал в кармане накладные, и из груди, откуда только что готова была политься мелодия, вырвался глубокий вздох.
Позади было семь городов, а впереди — еще одиннадцать. Часть мулов теперь шла налегке. Однако погода портилась, холодало. Промозгло-холодными были теперь и склады, где подолгу приходилось сдавать груз. В глазах рябило от бесконечного перелистывания накладных. Кладовщики, чьи лица неизменно выражали сомнение и недоверчивость, сличали всякий раз цифры, перепроверяя все вновь и вновь.
