– Я самый богатый человек на земле, – заявил он. – У меня так много денег, что я не знаю, куда их девать. А так как, кроме того, у меня такое большое сердце, что оно уже не помещается в моей груди, я решил объездить весь мир и разрешить проблемы, стоящие перед человечеством.
Он был высокий и очень красный. Говорил громко, без пауз, размахивая при этом холодными, слабыми руками. Говорил он в течение четверти часа и устал.
Окончив свой монолог, он снова тряхнул колокольчиком, и заговорил опять. На середине его речи кто-то в толпе взмахнул шляпой и прервал оратора:
– Все это прекрасно, мистер, но довольно разговоров, пора делить деньги.
– Вовсе нет, – отвечал сеньор Герберт. – Ни с того ни с сего делить деньги – это не только несправедливо, но и совершенно бессмысленно.
Он нашел глазами того, кто перебил его, и сделал знак, чтобы тот подошел. Толпа расступилась.
– Наш нетерпеливый друг, – продолжал сеньор Герберт, – как раз и позволит нам теперь применить наиболее справедливый метод распределения богатства.
Он протянул руку и помог этому человеку подняться.
– Как тебя зовут?
– Патрисио.
– Прекрасно, Патрисио, – сказал сеньор Герберт. – Как у всех людей на свете, у тебя давно уже есть проблема, которую ты не в силах разрешить.
Патрисио снял шляпу и кивнул головой.
– В чем же заключается эта проблема?
– Проблема моя такая, – объявил Патрисио, – у меня нет денег.
– А сколько тебе нужно?
– Сорок восемь песо.
Сеньор Герберт испустил торжествующий крик.
– Сорок восемь песо! – повторил он. В толпе раздались аплодисменты.
– Прекрасно, Патрисио, – продолжал сеньор Герберт. – А теперь скажи нам, что ты умеешь делать.
– Много чего умею.
– Назови нам хоть что-нибудь, – сказал сеньор Герберт. – Назови то, что ты умеешь делать лучше всего.
– Ладно, – сказал Патрисио. – Я умею петь как птицы. Снова раздались рукоплескания, а сеньор Герберт обратился к толпе.
– Итак, дамы и господа, наш друг Патрисио, который изумительно подражает птичьим голосам, изобразит нам сорок восемь разных птиц и, таким образом, разрешит величайшую проблему своей жизни.
Удивленная толпа притихла, и Патрисио запел как птица. Порой он свистел, порой щелкал – словом, подражал всем известным в мире птицам и завершил свое выступление трелями таких птиц, вид которых никто не мог установить. Наконец сеньор Герберт потребовал аплодисментов и вручил Патрисио сорок восемь песо.
– А теперь, – сказал он, – прошу вас подходить по одному. Я пробуду здесь до завтра – ровно сутки, – чтобы разрешить ваши проблемы.
Старик Хакоб знал об этом великом событии из рассказов людей, проходивших мимо его дома. С каждым новым известием сердце его все увеличивалось и увеличивалось, пока он не почувствовал, что оно вот-вот лопнет.
– Что вы думаете об этом гринго? – спросил он дона Максимо Гомеса.
Тот пожал плечами.
– Должно быть, это филантроп.
– Если бы я умел что-нибудь, – сказал старик Хакоб, – я мог бы теперь разрешить свою проблему. И стоит-то это дело всего ничего: каких-нибудь двадцать песо.
– Вы прекрасно играете в шашки, – заметил дон Максимо Гомес.
Старик Хакоб, казалось, не обратил внимания на эту реплику. Но, оставшись один, он завернул доску и коробку с шашками в газету и отправился вызывать на состязание сеньора Герберта. Он ждал своей очереди до полуночи. Наконец сеньор Герберт приказал забрать свои чемоданы и распрощался с присутствовавшими до завтрашнего утра.
Но спать он не лег. Он появился в лавке Катарино вместе с людьми, которые несли его чемоданы; но и тут толпа не давала ему покоя своими проблемами. Мало-помалу сеньор Герберт разрешал проблемы и разрешил их столько, что под конец в лавке остались одни женщины да еще несколько мужчин, чьи проблемы были уже разрешены. В глубине салона одиноко стояла женщина, которая очень медленно обмахивалась какой-то рекламной афишкой.
– Эй, ты! – крикнул ей сеньор Герберт. – В чем заключается твоя проблема?
Женщина перестала обмахиваться.
– Ну, мистер, уж меня-то вы в свои дела не путайте! – прокричала она через весь салон. – У меня никаких проблем нет, я шлюха, и плевать мне на все!
Старик Хакоб целый день ходил за ним по пятам со своими шашками. Когда начало смеркаться, настал его черед, он изложил свою проблему, и сеньор Герберт согласился сыграть с ним в шашки. Посреди улицы они поставили большой стол, на него – маленький столик, а по бокам – два стула, и старик Хакоб сделал первый ход. Это была последняя партия, когда ему удавалось обдумывать ходы. Он проиграл.
– Сорок песо, – объявил сеньор Герберт, – и я даю вам два хода вперед.
Он снова выиграл. Пальцы его чуть касались шашек. Он играл умопомрачительно, он угадывал замысел противника и выигрывал партию за партией. Толпа устала следить за ходом состязания. Когда старик Хакоб решил сдаться, он был должен пять тысяч семьсот сорок два песо двадцать три сентаво.
Он не изменился в лице. Он записал проигрыш на клочке бумаги, который вытащил из кармана. Затем сложил доску, уложил шашки в коробку и завернул доску вместе с коробкой в газету.
– Делайте со мной что хотите, – сказал он, – но эти вещи оставьте мне. Даю вам слово, что остаток моей жизни я буду играть – буду играть до тех пор, пока не соберу требуемую сумму.
Сеньор Герберт посмотрел на часы.
– В глубине души я вам сочувствую, – сказал он. – Срок платежа истекает через двадцать минут. – Он сделал паузу и молчал до тех пор, пока не убедился, что противник не собирается вступать с ним в пререкания. – У вас больше ничего не осталось?
– Ничего, кроме чести.
– Я имею в виду, – пояснил сеньор Герберт, – вещь, которая меняет свой цвет, если по ней провести кистью, испачканной красками.
– Это дом, – сказал старик Хакоб тоном человека, разгадавшего загадку. – За него не дадут ни гроша, но все-таки дом есть дом.
Вот таким-то образом дом старика Хакоба перешел к сеньору Герберту. К нему перешли также дома и имущество других людей, которые, как и старик Хакоб, не сумели показать себя мастерами своего дела; однако сеньор Герберт распорядился, чтобы целую неделю играли музыканты, давали представления циркачи, устраивались фейерверки, и сам лично был распорядителем на этом празднике.
Это была достопамятная неделя. Сеньор Герберт говорил о чудесной судьбе селения и даже нарисовал город будущего с огромными стеклянными домами и с танцевальными площадками на плоских крышах. Он показал свой рисунок толпе. Все в изумлении рассматривали его, пытаясь найти себя в разноцветных прохожих, нарисованных сеньором Гербертом, но эти прохожие были так хорошо одеты, что никто не мог себя узнать. У людей сердце болело от этой непосильной нагрузки. Теперь они смеялись над тем, что в октябре им хотелось плакать, и блуждали в тумане надежды до тех пор, пока сеньор Герберт не звякнул колокольчиком и не объявил, что праздник окончен. Только тут ему удалось отдохнуть.
– Этак ведь и помереть недолго, – сказал ему старик Хакоб.
– У меня столько денег, что мне нет никакого смысла умирать, – ответил ему сеньор Герберт.
Он повалился на кровать. Он спал много дней подряд, и храп его походил на львиный рык; это продолжалось так долго, что деревня перестала ждать его пробуждения. Людям приходилось ловить крабов, чтобы не голодать. Новые пластинки Катарино до того устарели, что уже никто не мог слушать их без слез, и он вынужден был закрыть лавочку.
Много времени спустя после того, как сеньор Герберт улегся спать, в дверь к старику Хакобу постучался один священник. Дверь была заперта изнутри. По мере того как спящий сеньор Герберт поглощал кислород, вещи постепенно обретали невесомость, и некоторые из них начали плавать по воздуху.
– Я хочу поговорить с ним, – сказал священник.
– Придется вам подождать, – отвечал старик Хакоб.
– Но у меня мало времени!
– Садитесь, ваше преподобие, и подождите, – стоял на своем старик Хакоб. – А пока что, сделайте милость, поговорите со мной. Я уже давным-давно понятия не имею о том, что делается на свете.
– Люди растерялись, – отвечал священник. – Пройдет немного времени – и деревня станет такой же, какой была. Это единственная новость.
– Люди вернутся сюда, когда море снова запахнет розами, – сказал старик Хакоб.
– А до тех пор надо как-то поддержать надежду в тех, кто остался, – сказал священник. – Сейчас крайне необходимо начать строительство храма.
– Затем-то вы и пришли к мистеру Герберту? – заметил старик Хакоб.
– Именно затем, – отвечал священник. – Эти гринго весьма человеколюбивы.
– В таком случае подождите, ваше преподобие, – повторил старик Хакоб. – Может, он еще и проснется.
Они начали партию в шашки. Партия была долгой и трудной, она длилась много дней, а сеньор Герберт все не просыпался.
