– Они основываются на твоих прошлогодних доходах, – говорит Гранса.
– Это если совершенно не считаться с расходами, – возражает Луи. – И не принимать во внимание, что год был исключительный, почти на треть доходней, чем предыдущий.
– Ты имеешь возможность доказать это?
Стоит ли краснеть оттого, что он проявил такую осмотрительность? Да, у Луи есть три недавних уведомления чиновника по сбору налогов, в которых фигурируют цифры чистого дохода, куда более скромные. Он вынимает из кармана эти бумаги и молча передает своему защитнику.
– Во всяком случае, существует установленный законом предел, – продолжает объяснять троюродный брат. – Однако встречаются иногда такие щедрые мужчины, которые отдают все до последней рубашки, лишь бы добиться возможности быть с другой, пусть хоть в полной нищете. Что ты на сей счет думаешь?
Луи сквозь зубы бормочет:
– Одиль ведь тоже ест.
Широкий рукав адвокатской мантии опять взлетает вверх.
– О нет, мой дорогой. Через полгодика, когда ты на ней женишься, такой аргумент еще может пригодиться. Сегодня же он произведет обратный эффект. Впрочем, тебе даже повезло. Некогда статья кодекса запрещала супругу, обвиненному в адюльтере, жениться на своей сообщнице... Ну что, больше разъяснений не требуется?.. Ладно, надо возвращаться к нашему ловкачу.
Он уходит. Прошел уже метров пять, когда Луи крикнул ему вслед: .
– Тысячу франков, не больше! И право на продолжительные встречи с детьми. Тут я буду непреклонен.
Туда, сюда – и так уже четыре раза. Только попытаешься умерить претензии – разгораются споры. Алина понимает, что наносит вред семье, изображая мадонну в опасности. Но сопротивляется яростно, не позволяет снижать цифры, не желает смириться с тем, что расторжение брака способно повлечь за собой утрату какой-то части средств к жизни, и упрямо повторяет: Ну и свинья же! – чтоб подхлестнуть себя; и только лишь когда ее поверенный в третий раз возвращается с переговоров и когда ее уже совершенно доконали призывы к умеренности, она откровенно признается:
– Сколько бы я ни требовала, все равно будет мало. Тем, что я уступлю, воспользуется другая. Что же, разве с моими детьми надо считаться меньше, чем с его девкой, а?
Мэтр Лере покачивает головой, он уже совсем отупел. Еще раз идти! Деньги мешают уладить дело. Там, где чувство поколеблено, корысть никогда не знает границ, жадность оскорбляет одного, отказ раздражает другую, и каждая новая, претензия заставляет все обсуждать заново. Во время процедуры примирения толковать только о деньгах! Да как! Чуть ли не до поножовщины. Но что поделаешь? Это обычное дело. Обычно и то, что муж приходит в ярость и начинается грубая брань.
– Сволочь! – орет Луи во время четвертого тура. – Она и впрямь хочет остаться для меня дорогой.
Наконец на пятой попытке, всего за две минуты до того, как предстать перед судьей, который будет стараться примирить мадам и мсье, Давермель, адвокаты с трудом договариваются об условиях на случай, если к согласию не удастся прийти. Мэтр Лере довольно ухмыляется, мэтр Гранса потирает лысину: вот и еще одно подтверждение, что, если как следует все оговорить, не будет бесконечных препирательств в суде, а адвокаты получат возможность лишний раз подтвердить свою репутацию специалистов, отлично знающих, как подготовить досье, чтобы кончить дело в темпе. Содержание дома для бывшей семьи, тысяча сто франков для матери и по четыре сотни на каждого из детей, опекать которых будет Алина, уступая два воскресенья в месяц – второе и четвертое, с девяти утра до девяти вечера – отцу, а также отдавая ему детей на половину школьных каникул.
– Более благоприятного для вас решения никакой суд бы не вынес, – сказал мэтр Лере, раздраженный недовольной миной Алины, и добавил:
– Ну, пошли туда. Уже пора.
Она идет. Лере следует за ней. Алина нерешительно замедляет шаг, взяв под руку адвоката; Луи, сопровождаемый своим защитником, продолжает брюзжать:
– Да, я понял; ну и облапошила она нас.
Когда расстояние между обоими супругами сократилось метров до трех, у него дрогнули колени. Алина и ее спутник отчетливо слышат, как Луи обсуждает одну деталь со своим адвокатом.
– Тебе надо бы, – сказал Гранса, – подыскать себе отдельную квартиру. Ты не можешь указывать свой настоящий адрес!
– А если адрес матери? – предложил Луи.
– Бедняжка! – засмеялся Гранса . – Он вернулся к своей мамочке.
Пройдя мимо дверей Глашатаев, мэтр Лере толкнул следующую дверь, узкую и обитую кожей, галантно придержал ее рукой, пропуская вперед свою клиентку, затем столь же вежливо пропустил ее противника. К счастью, предыдущие клиенты не отняли много времени: не придется ждать в коридоре. Судебный исполнитель уже принял эстафету и ввел супругов прямо в кабинет судьи; полная дама в сером, с жидкими, рассыпающимися седыми волосами и серыми глазами посмотрела на них. Она дышала так незаметно, что ее грудь с синей орденской ленточкой на платье оставалась совершенно неподвижной. Шея казалась столь же одеревенелой, как и спина судебного секретаря – весьма худощавого молодого человека; уверенным движением руки с коротко остриженными ногтями судья указала супругу на стул слева, супруге – на стул справа.
– Я хотела сначала принять каждого из вас отдельно, – сказала дама, – но – увы! – у меня нет на это времени.
Рука секретаря суда, под широким обшлагом охваченная часами-браслетом, протянулась к ней; лиловая папка скользнула на стекло письменного стола, в котором блеклой радугой отражались папки других цветов; судья-примирительница внимательно слушала почтительный шепот – ей тихо сообщали о людях, сидевших в комнате, и об их защитниках, ожидавших там, за дверью. Дама в сером просматривала дело, останавливаясь на отдельных листках.
– Да! – прошептал ее помощник. – Относительно предварительных условий стороны могут предложить свои соображения, они договаривались.
Дама в сером бросила взгляд, довольно безразличный, на упомянутые стороны – они застыли в неподвижности и словно отсутствовали, разделенные некоей воздушной стеной и внезапным параличом, мешавшим им повернуть головы друг к другу. Дама в сером опустила свои серые глаза, и на ее серьезном лице с двойным подбородком выразилось удовлетворение от того, что чтение заняло так мало времени, и сдержанное сожаление по поводу вероятного провала ее миссии. Она начала с заранее подготовленной формулы:
– Мне было бы приятно, мсье и мадам, если бы вы сидели рядом друг с другом не в последний раз. Сейчас моя задача заключается в том, чтоб заставить вас вспомнить, как это было впервые...
Далее следовали несколько фраз, сказанных доверительным тоном и призванных вызвать в памяти их полное согласие, которое никогда не должно было превратиться в разногласие, упоминались и дорогие маленькие головки (подумайте-ка о них, ведь они так нуждаются в добрых отношениях между папой и мамой), и даже если эти отношения немного испортились – так в жизни бывает, – то мелкие стычки не стоит превращать в большую драму. Далее последовали пятнадцать секунд торжественной тишины – для размышлений. Потом на истца снова был брошен взгляд исподтишка, сопровождаемый шепотом:
– Вы настаиваете?
Голова Алины слегка повернулась в сторону мужа. Голова Луи, его упрямо вздернутый нос не дрогнули. Итак, он настаивал на своем. Он настаивал даже взмахом ресниц. Секретарь суда поднялся и впустил в комнату адвокатов.
– Мы сожалеем, – сказал мэтр Лере. – Мы были готовы все предать забвению.
– Вы разрешите? – спросил мэтр Гранса, протягивая новую бумагу.
Дама в сером разрешила и с сосредоточенным видом снова принялась читать. Подобно брачному контракту, обычно составляемому до свадьбы, которая может порой и расстроиться, этот клочок бумаги в конечном счете является контрактом для развода и тоже готовится до судебного решения. Конечно, дама в сером в этих делах достаточно поднаторела – об этом говорит ее горделивая осанка. Но правосудие, спешащее скорей утвердить судебное дело, может легко превратить желание в постановление.
– Это по крайней мере мне кажется разумным, шепчут величественные уста на ухо секретарю.
Чтобы подтвердить это черным по белому, казенными чернилами, вновь воцаряется тишина, нарушаемая лишь скрипом пера. Поставлена последняя точка, и секретарь тихим, равнодушным голосом перечитывает короткую запись. Дама в сером незаметно перелистывает уже новую, зеленую папку. Затем, чуть приподняв веки с редкими ресницами, она завершает процедуру, роняя короткую реплику, которая так не вяжется с грустной интонацией:
– Хорошо! Благодарю вас.
Луи не помнил, как выбежала Алина, прикладывая платок к глазам, как он сам снова шел через Большой зал и спускался по боковой лестнице, выходящей в какую-то мрачную конуру, заставленную велосипедами и заклеенную постановлениями. Он шел на цыпочках, будто опасаясь раздавить что-то на пути. Он шел, терзаемый какими-то посторонними мыслями, и никак не мог понять, чем же он недоволен: ведь он добился своего.
