У нее случился выкидыш, и два дня она пролежала пластом, хотя и была от природы сильной во всех отношениях. Может быть, именно поэтому через два дня она была на ногах, и преодолевая слабость физическую и душевную, начала собираться в дорогу. Помимо того единственного слова, которое сказал отец, перед тем как ударить ее, она на следующий день, еще лежа в постели, услышала родительское напутствие.
– У нас больше нет дочери. Чтобы ноги твоей здесь не было.
Еще к ней заглянула мать, у которой тоже не нашлось для дочери никаких других слов, кроме слов проклятия и осуждения. Правда, мать принесла ей выкроенные из скудного бюджета сто долларов как свидетельство того, что дочь все же пробуждает у нее не только ненависть. С деньгами в доме расставались тяжело не только потому, что их всегда не хватало – деньги были еще и неким божеством, которому молились и которое из дома без крайней необходимости старались не выпускать. К тому же сто долларов были большими деньгами. Целым состоянием. Так что родители могли считать, что свой долг перед неблагодарной дочерью исполнили.
А неблагодарная дочь, собрав свои пожитки, которые уместились в небольшой дорожной сумке, отправилась на автобусную станцию, где купила билет до Нью-Йорка.
Почему она выбрала этот город? У нее не было там ни родственников, ни знакомых. Выбор объяснялся просто. «Нью-Йорк – имперский город», – нередко слышала она от учителей в школе, и хотя не очень хорошо понимала, что это такое, но не сомневалась: такое название просто так не дается. Значит, есть в этом городе что-то необычное, отличающее его от других. Она обманулась этим мифом, как и миллионы других девушек до нее, приезжавших в этот город за призраком счастья – кто-то из них через несколько лет обретал семью и благополучно проживал жизнь в этом городе или вне его, кто-то погибал в самом начале своего пути. Но каждая из них, ступая на землю этого города, думала, что вот уж ей-то уготована необыкновенная судьба, но вскоре иллюзии рассеивались, а борьба за существование забирала их красоту и лучшие годы.
Но Эмили отправилась в Нью-Йорк не за призрачной птицей счастья и не потому, что безотчетно осознавала: возможностей там у нее будет больше. Она ехала в большой город, где никто никогда не узнает о ее позоре (теперь она уже расценивала случившееся с ней как позор), где она сможет потеряться как песчинка среди других таких же песчинок, приехавших, может быть, чтобы скрыть позор еще больший, чем ее.
Потерю ребенка она восприняла так, будто это случилось не с ней. Не было у нее к этому никакого отношения – ни горя не чувствовала она, ни радости. Несмотря на то что она готова была стать матерью, она не представляла себя в этой роли, а потому и не чувствовала никакой утраты.
Без всякого любопытства разглядывала она пейзаж за окном автобуса, который вез ее на юг, но чем ближе к Нью-Йорку, тем сильнее волнение охватывало ее. Она начинала осознавать, что в жизни ее случился перелом, что сто долларов, изрядную часть которых она потратила на билет, дадут ей пропитание еще на две-три недели. А потом? Ей впервые пришлось задуматься о будущем, и это будущее рисовалось ей в мрачном свете.
Вдали показались контуры Нью-Йорка – будто какой-то сказочный великан разбросал гигантские скалы и камни. Она была поражена этим видением. Удастся ли ей спрятаться среди этих скал? Наконец автобус прибыл на конечный пункт, двери с пневматическим шипением открылись, сообщая о том, что транспортная компания выполнила перед ней свои обязательства и теперь ей предстоит самой отыскивать путь в этих узких улочках, стиснутых огромными домами, упирающимися в самое небо. Она вдруг испытала приступ ностальгии по своему родному Уиллоуби, где была всего одна улица, на которой помещался и полицейский участок, и аптека, и магазин – все, что нужно человеку для жизни. Она и представить себе не могла, что человек может потреблять значительно больше, чем привыкли к тому в Уиллоуби. Что, кроме хлеба насущного, необходимого для тела, есть еще и пища для души. И эта духовная нищета объяснялась вовсе не отсутствием у нее души – просто ее душа спала, потому что не нашлось никого, кто разбудил бы ее.
Она пошла наугад по улице, на которую никогда не попадало солнце – так высоки были здесь дома. Она чувствовала, что эти места не для нее: чем роскошнее были дома, тем меньше у нее было шансов найти крышу и стол. Но она настойчиво шла по выбранному пути, зная, что все когда-нибудь кончается. Кончились и эти дома. Начались кварталы победнее. Интуитивно именно этого она и искала. Шансы ее увеличивались. Она в который раз нащупала спрятанные на груди деньги – остаток от ста долларов, и у нее стало чуточку легче на душе.
Она не знала, сколько миль отшагала, только чувствовала, что ноги у нее отнимаются от усталости. К тому же на город медленно, но неуклонно надвигалась ночь. Но Эмили не могла преодолеть природную застенчивость и обратиться к кому-нибудь за помощью. Вернее, она не знала пока, как это сделать. Наконец, она нашла самый простой выход из положения, к которому прибегали многие, оказавшись в такой ситуации. Она опустилась на скамейку, поставила себе на колени дорожную сумку, обхватила ее руками и через несколько минут погрузилась в какое-то тяжелое забытье.
Она очнулась от того, что кто-то толкал ее в плечо. Открыла глаза – рядом с ней стояли две девушки приблизительно ее лет.
– Тебе что – негде переночевать?
Она кивнула. Девушки обменялись взглядами, словно спрашивая друг у друга, не слишком ли в тягость будет им эта незваная гостья. Потом одна из них сказала:
– Пошли с нами.
Сказала она это тоном, не предполагавшим отказа, – вероятно, положение, в котором оказалась эта жалкая бродяжка, было для этих девушек настолько очевидным, что они заранее знали, какой будет ее реакция. И они не ошиблись – Эмили встала и покорно пошла за ними.
Девушки снимали комнату в многоэтажном доме, где большей частью жили такие же, как они, искатели счастья, приехавшие в Нью-Йорк в надежде найти здесь то, чего (по какому-то странному и всеобщему заблуждению) не было и не могло быть там, где они родились и выросли. Работали они вот уже почти год на ткацкой фабрике, и за все это время птица счастья ни разу еще не залетала к ним. Но они были молоды и готовы ждать.
День-другой Эмили могла пожить у них, а там… Там – как распорядится судьба. Может быть, ей удастся найти работу. Может быть, она встретит своего принца – вон ведь, какая она хорошенькая. Ну, приоденется немного, когда начнет получать деньги, так от кавалеров отбоя не будет…
Под эти разговоры Эмили заснула на матрасике, который ей постелили в углу.
Она не любила жить за чужой счет, а потому на следующий день отправилась в конторку управляющего (хотя ее вчерашние спасительницы были готовы и дальше проявлять гостеприимство) и сняла себе здесь же крохотную комнатку за пятнадцать долларов в месяц (деньги вперед). Она поблагодарила двух подружек, которые посоветовали ей попытаться устроиться на ту же ткацкую фабрику (ее главным достоинством была близость – всего в двух кварталах от дома, так что деньги на транспорт тратить было не нужно), где работали они. Управляющий оказался плотным мужчиной лет сорока. У него была плешь во всю голову и неулыбчивое суровое лицо. Однако он был вполне любезен и, уходя от него, Эмили не испытывала никаких неприятных чувств.
– Платить будешь раз в месяц и вперед, – сказал он, когда Эмили уже закрывала за собой дверь.
Устройством на работу Эмили занялась еще через день, потому что в предыдущие получила слишком много впечатлений и просто была не в силах идти куда-нибудь. Она почти весь день пролежала на кушетке, в комнатке, которой в течение ближайшего месяца могла владеть по праву. Впервые в жизни она принадлежала себе и имела возможность осмыслить случившееся с ней. Она не считала себя виноватой. Да, она отдалась человеку, которого полюбила. Но разве это грех? Разве она виновата в том, что он поступил с ней так, как поступил? Разве она виновата в том, что потеряла ребенка? Разве ее вина в том, что ее вышвырнули из родительского дома?
Что случилось, то случилось, сказала она себе. И что случится, то случится, добавила она (не зная еще, что это называется фатализмом). С этой мыслью на следующий день она и отправилась на фабрику, где обнаружила еще десятка три таких же девушек, желающих найти работу. Им сказали, что пока мест нет, но пусть приходят на следующий день. Она пришла на следующий день, чтобы услышать тот же совет.
Потребности ее были невелики, и ей, чтобы прокормиться, хватало полдоллара в день. Но вскоре она поняла, что и эта сумма – непосильное бремя для ее кошелька, сильно опустошенного расходами на автобус и на оплату комнаты. Она попыталась еще урезать свои потребности, но через день-другой выяснилось, что это невозможно: ее молодой организм требовал по крайней мере того минимума, к которому она привыкла.
