– Это точно, – отозвался полицейский.
– Наркотиков? – спросил шофер.
– Да, совсем стыд потеряли, – сказал полицейский.
– Тех, которые наркотики потребляют, надо к стенке ставить, – заявил шофер.
– Да я про бабу…
– Как, ему жена наркотики давала? – удивился шофер.
– Да нет, я про шлюху, – объяснил полицейский. – Про ту, голую. – И отвесил еще одну оплеуху.
– А она что, твоя знакомая? – вмешался я. – Тебе известно, что она шлюха?
– В шлюхи пошла? – не унимался шофер.
– Кабы не шлюха, чего ей голой бегать? Понятно, шлюха, – сказал полицейский.
– Они что же, теперь в участке раздеваются? – спросил я.
Шофер разразился хохотом, приговаривая:
– В участке шлюхи раздеваются… в полицейском участке!
Полицейский пальцами сдавил своему подопечному щеки и несколько раз встряхнул его, как бы пытаясь разжать ему зубы. Потом сказал:
– Вот придут, заберут вас в кутузку… Посадят туда, да еще всыплют как следует… А вещички, одежду там, денежки и все, что найдется, отнимут. А потом и выпустят нагишом на все четыре стороны…
– Развлекаетесь, значит, – сказал шофер. Полицейский снова дал соседу по уху.
– Давай побыстрей, поднажми, очень прошу, – сказал я.
– Будет сделано, – ответил шофер.
– Стыда у них нет, – заключил полицейский.
– Господин Аждари, многовато бьешь, – заметил я.
– Аждарнежад, – поправил полицейский.
Наконец мы приехали в больницу. В отделении для отравившихся нам пришлось ждать очереди – впереди нас было двое. Пока мы сидели в коридоре, полицейский не забывал о своих обязанностях. А я разглядывал двери и стены, прислушивался к голосам издалека и думал о человеке, лицо которого распухло от пощечин, о моем соседе. Я никогда не видал его прежде, зато он постоянно наблюдал за мной, знал обо всех моих делах – во всяком случае, обо всем, что происходило у меня в квартире. И еще я думал, что вдруг он умрет здесь, пока мы дожидаемся очереди…
Коридор был длинный, низкий, стены в холодном свете ламп отливали свинцом. На скамейке, закутанная в невероятно грязную чадру, сидела девочка лет пяти-шести, рядом с ней – мальчик не старше трех на вид. Дети были одни и при нашем появлении словно оцепенели. Только глаза с расширенными от страха зрачками неотрывно следили за нами исподлобья. Когда полицейский снова ударил соседа, девочка схватила мальчика за руку, тот придвинулся к ней, и они уставились на нас с ужасом; потом мальчик разревелся. Девочка прижала его к себе, не сводя глаз с бедняги соседа, а я от всего сердца желал, чтобы он никогда не глотал эти таблетки. Теперь мне казалось невозможным заговорить с детьми, расспросить их – ни из любопытства или сочувствия, ни ради того, чтобы убить время.
Полицейский, придерживая за плечи вялое тело своего подопечного, время от времени встряхивал его и ударял об стену, но пощечин больше не давал – руки, сказал, распухли. Сосед все не приходил в сознание, дети в немом испуге смотрели на полицейского. Подошла наша очередь. На этот раз я взял соседа за ноги, а полицейский подхватил под мышки, так мы втащили его в процедурную. Там были две санитарки и фельдшер. Фельдшер курил. Не вынимая сигареты изо рта, он распорядился:
– Уложите его!
Мы укладывали бесчувственное тело на плоскую койку, когда одна из санитарок повторила:
– Уложите его.
Поскольку мы уже справились с этим, я отозвался:
– Готово!
Санитарка, жестом показывая, чтобы мы подобрали потрепанные ночные шлепанцы, в которых привезли соседа, говорила подруге:
– А этот-то – пришел с полицейским и спрашивает, – тут она перешла на рештский выговор, – господин начальник, говорит, вы не видали, без меня с полчаса назад здесь никто не проходил?
Все трое захохотали.
Фельдшер начал засовывать в горло соседу зонд. Мы держали больного, а я, кроме того, просунув пальцы ему в рот, старался помешать ему стиснуть челюсти; его острые зубы больно царапали мне пальцы. Фельдшер все глубже вводил зонд, сосед давился. Полицейский сказал:
– Да уж хватит, наверно. Закончив, фельдшер ответил:
– А в этом деле середины нет. Либо до конца вставляй, либо вообще не берись.
Он покачал головой, ногой пододвинул поближе табуретку, поставил на нее таз. Пальцы мои, поцарапанные зубами соседа, горели. Начали промывание.
Сосед корчился и давился. Санитарка сказала полицейскому:
– Если уж помогаешь, так держи как следует.
– Для них-то обязательно построят, – проговорила вторая санитарка, продолжая какой-то разговор.
– Смотря что построят, – возразил фельдшер. Зонд уже наполнился пузырчатой жижей.
– Обязательно построят, – повторила вторая. Первая покачала головой:
– Смотря что построят. Так-то.
– Тут середины нету. Или так, или эдак. А середины нет, – сказал фельдшер.
Вторая санитарка туманно заметила:
– В любой стране и хорошее есть, и плохое.
– Крепче держи! – крикнула первая. Фельдшер заявил:
– Или человек пройдоха и мошенник, или он осел и дурак.
– А доктор Хашмати тоже гилянец? – спросила вторая санитарка.
Полицейский крепче сжал ноги соседа. Из царапин у меня на пальцах уже сочилась кровь. Фельдшер сказал:
– Он из Пехлеви. Соображаете, где находится Пехлеви?
– Да, а вы слыхали, что сегодня было? – сказала
первая санитарка. Из коридора донесся перезвон часов. Пробило полночь. Первая рассказывала: – Сегодня доктор Эфтехар – Эфтехар Давахане – отправился куда-то на машине. Поставил машину, а сам вышел кое-чего купить. Ненадолго, ровно на десять минут. Возвращается и видит – ни фар, ни колпаков…
– Каких еще колпаков? – спросила вторая.
– Это на колеса надевают, – объяснил полицейский.
– Ты что, колпаков не видела? – удивилась первая. Фельдшер пробормотал:
– Вот нажрался! Все еще идет…
– Аждар, держи-ка крепче! – сказала первая санитарка.
Вторая спросила:
– Ну а дальше что было?
– То и было. Приходит, а все четыре фары и обе пары колпаков сперли. Всего за пять минут! Потом глядит – к стеклу еще какая-то бумажка приклеена. Уведомление, что стоянка запрещена. – Она залилась смехом.
Вторая спросила:
– Так в чем дело-то было?
– Не дошло? – удивилась первая. – Да ты что, тоже видно, – тут она опять перешла на рештский говор, – тоже белены объелась?
На этот раз захохотали все трое. Полицейский тоже засмеялся, произнес на диалекте «белены объелась», и все
опять засмеялись.
– Здорово у тебя получается, Аждарзаде, – сказал я.
Полицейский поправил:
– Аждарнежад.
Он произнес это с тем же рештским акцентом и, довольный, засмеялся.
Когда промывание закончили, фельдшер буркнул:
– Прекрасно, – выглянул в коридор и крикнул: —
Кто следующий?
Но в коридоре никого не было, кроме тех двух ребятишек. Они все сидели на скамейке и, когда дверь открылась, стали с любопытством и ужасом заглядывать внутрь. Фельдшер обернулся и сказал:
– Это двое все сидят.
Мы усадили соседа на кушетку. Я снял пиджак, накинул ему на плечи, потом мы вместе просунули ему руки в рукава. Фельдшер сказал:
– Несколько часов надо за ним присмотреть, чтобы не спал.
– А здесь его нельзя оставить?
– Вряд ли место найдется, – ответил фельдшер. А вторая санитарка подтвердила:
– Все полным-полно.
Мы вышли в коридор. Соседа я взвалил на плечи и теперь стоял в коридоре с этим грузом, а дети, прижавшись к стенке, таращили на нас глаза. Полицейский сказал:
– Ну, давай, потащили!
– Ему бы слегка передохнуть…
– Понесли, говорю!
– Нет, пусть все-таки немного придет в себя.
Я положил соседа на скамейку рядом с детьми. Бледный, измученный, он спал. Полицейский сказал:
– Я тебе говорю, поднимай его – и потащили.
– Сначала за такси сходи, – возразил я.
– Надо отнести его к дверям, чтобы не тратить времени, когда такси подойдет.
Я присел на корточки, взглянул в лицо соседа. Оно все распухло от ударов, но было совсем белым. Полицейский бросил:
– Пойду помою руки, – и ушел. Его шаги гулко разносились по коридору.
Руки у соседа были холодные. Я не мог больше видеть немой ужас детишек.
– Вставай, пошли, – сказал я и взвалил тело себе на плечи. Он словно стал еще тяжелее. Мы двинулись.
В конце коридора, у лестницы, мы подождали, пока полицейский вернется из туалета. Я прислонился к стене. Одна из санитарок направилась из процедурной в нашу сторону, миновала нас, поднялась по ступенькам и вышла во двор. Сноп света из полуоткрытой двери падал на пол прямо перед детьми. Высунулась голова фельдшера, он оглядел коридор и захлопнул дверь. Коридор казался длинным освещенным ящиком, в дальнем, глухом конце которого молча сидели двое детей. Я поднялся по ступенькам наверх.
На больничном дворе стояла глубокая ночь. Человек у меня на плечах снова застонал. Я втащил его в тесную проходную и уложил на кушетку. Полицейский отправился за такси. Я вышел наружу и стал в дверях.
