— Зовите меня просто Христой, — непринужденно, с сияющей улыбкой ответила она.
А потом подошла к отцу и, к великому его — и моему — изумлению, поцеловала его в обе щеки. По папиному лицу было видно, что он удивлен и покорен.
— Я вам очень признательна за то, что вы позволили мне переночевать сегодня у вас в квартире. Она такая чудесная!
— Ничего особенного. Просто мы постарались привести ее в порядок. Видели бы вы, в каком виде она нам досталась двадцать лет назад! Мы с женой…
Отец пустился в бесконечный, нудный рассказ и описал весь процесс переустройства, не упуская ни одной технической детали. Христа смотрела ему в рот, как будто все это ей было жутко интересно.
Когда же мама подала еду, она попросила добавки:
— Очень вкусно!
Родители были в восторге.
— Бланш говорит, что вы живете, под Мальмеди?
— Да, каждый день четыре часа на поезде, не считая автобуса.
— А почему бы вам не снять комнату в студенческом общежитии?
— Я так и хочу. Вот как заработаю побольше денег.
— Вы работаете?
— Да. Официанткой в баре у нас в Мальмеди. По выходным, а иногда и среди недели, если возвращаюсь не очень поздно. Я ведь сама плачу за учебу.
Родители с восхищением посмотрели на нее и тут же перевели укоризненный взгляд на дочь, которая в свои шестнадцать лет была абсолютно не способна достичь финансовой самостоятельности.
— Чем занимаются твои родители? — спросил папа.
Я предвкушала, что Христа отошьет его, как меня: «Слишком вы любопытны!».
Увы, Христа выдержала тщательно продуманную паузу и выговорила с трагической простотой:
— Я из неблагополучной среды.
И опустила глаза.
Ой, акции ее поднялись разом на десять пунктов.
Тоном скромной трудолюбивой девушки она прибавила:
— По моим подсчетам, я смогу что-нибудь снять к концу весны.
— Но это будет перед самыми экзаменами! Нельзя же так надрываться! — воскликнула мама.
— Придется, — смиренно ответила Христа.
Мне хотелось залепить ей пощечину. Но я приписала это своему дурному характеру и устыдилась.
Христа продолжала с милой улыбкой:
— Знаете, мне было бы очень приятно, если бы мы перешли на «ты». Конечно, с вашего позволения. Нет, правда, вы такие молодые, что мне кажется как-то глупо говорить вам «вы».
— Что ж, давай! — сказал отец и расплылся до ушей. По-моему, предложение было нахальнее некуда, но моих родителей как будто околдовали.
Уходя спать в нашу комнату, Христа чмокнула сначала маму:
— Спокойной; ночи, Мишель!
А потом папу:
— Спокойной ночи, Франсуа!
Я жалела, что сказала ей их имена: так подпольщик раскаивается, что выдал под пыткой свою ячейку.
— Отец у тебя тоже что надо, — сказала мне Христа.
Но теперь, как я заметила, меня ее похвалы уже не радовали.
— И вообще мне у вас нравится, — заключила она, укладываясь на мою кровать.
Положила голову на подушку и мгновенно уснула.
Эти ее последние слова растрогали и смутили меня. Может, я зря так плохо думала о Христе? Что она такого сделала?
Видела же мама нас обеих раздетыми догола, и ничего, отнеслась к этому нормально. Или она заметила, что я комплексую, и подумала, что мне такая встряска полезна?
А что Христа так резко ответила на мой вопрос о ее родне, так это наверное, ее комплекс — происхождение из низов. И неадекватное поведение — просто болезненная реакция.
Какая она в самом деле молодец — в таком возрасте сама зарабатывает на учебу. Мне бы уважать ее за это и брать с нее пример, а не обижаться по-дурацки. Я кругом неправа. Теперь мне было стыдно: как я могла не понять, что Христа — потрясающая девушка и быть ее подругой — невероятное счастье.
Эти мысли утешили меня.
На другое утро Христа горячо поблагодарила родителей:
— Спасибо вам! Сегодня я спала на целых три часа больше, чем обычно!
По пути в университет она не сказала ни слова. Наверно, была еще сонная.
Как только мы переступили порог аудитории, я перестала для нее существовать. Весь день я провела в привычном одиночестве. Иногда до меня издали доносился смех Христы. И я уже не была уверена, действительно ли она ночевала в моей комнате.
Вечером мама провозгласила:
— Твоя Христа — просто сокровище! Веселая, умная, жизнерадостная — что-то невероятное!
— А какая зрелость! — перебил ее отец. — Какое мужество! Какая рассудительность! И как тонко она разбирается в людях!
— Да, конечно… — промямлила я, припоминая, что уж такого тонкого сказала Христа.
— У тебя долго не было подруг, но теперь, глядя на ту, кого ты наконец-то выбрала, я понимаю: ты поднимала планку очень высоко, — сказала мама.
— К тому же она хороша собой, — прибавил отец.
— Да уж! — подхватила его половина. — Это ты еще не видел ее голышом!
— Я — нет. Ну и как она?
— Одно слово — лакомый кусочек.
Я не знала, куда деваться от смущения, и взмолилась:
— Хватит, мам, ну пожалуйста!
— Да что ты жмешься! Твоя подруга держалась передо мной совершенно естественно и правильно делала. Было бы отлично, если б она могла и тебя излечить от твоей болезненной стеснительности.
— Вот-вот. И это не единственное, в чем она могла бы послужить тебе примером!
Я с трудом сдержала раздражение и сказала только:
— Я рада, что Христа вам понравилась.
— Да она просто прелесть! Пусть приходит, когда захочет! Передай ей наше приглашение.
— Хорошо.
У себя в комнате я разделась перед большим зеркалом и оглядела себя с ног до головы — кошмар! Христа, можно сказать, меня еще пощадила.
Я стала противна себе с тех пор, как обнаружились первые признаки полового созревания. Теперь же, после того как меня обозрела Христа, я и сама увидела себя ее глазами, отчего неприязнь превратилась в ненависть.
Больше всего девочка-подросток озабочена своей недавно выросшей грудью, к которой так трудно привыкнуть. Бедра — это не так страшно. Они просто постепенно меняют форму. А этих бугров на ровном месте раньше не было, с ними еще надо освоиться.
Недаром Христа заговорила именно об этой, а не о какой-нибудь, другой части моего несчастного тела; это лишний раз доказывало, что грудь — мой главный дефект. Я сделала опыт: прикрыла ее руками и посмотрела — так гораздо терпимее и даже вполне ничего. Но стоило опустить руки — и снова жалкий, позорный вид, как будто это уродство портило сразу все. Внутренний голос пытался меня образумить:
«Ну и что такого? Ты еще растешь. И вообще, маленькая грудь — тоже неплохо. Тебя это не волновало, пока не влезла эта девчонка. Почему тебе так важно мнение какой-то Христы?»
Но мои руки и плечи в зеркале уже приняли позу, которую показала Христа, и начали упражнения, которые она велела делать. Внутренний голос вопил:
«Нет! Не слушай ее! Прекрати!»
А тело покорно продолжало гимнастику.
Я дала себе слово, что это было в первый и последний раз.
На следующий день я решила не подходить к Христе. Видимо, почувствовав это, она подошла ко мне сама, обняла и выжидательно посмотрела в глаза. Мне стало так неловко, что я невольно сказала:
— Родители просили тебе передать, что ты им очень понравилась и что ты можешь приходить к нам еще, когда захочешь.
— Мне они тоже страшно понравились. Передай им спасибо.
— Так ты придешь?
— В следующий понедельник.
Ее уже звали ребята из ее компании. Она побежала к ним, села одному из парней на колени, а остальные ревниво взвыли.
Это было в среду. До понедельника оставалась почти неделя. Но на этот раз я как-то не очень торопилась. Может, без Христы мне лучше, чем с ней?
Увы, не совсем так. Без нее мне было теперь совсем невмоготу. С появлением Христы мое одиночество стало нестерпимым. Когда она не замечала меня, я страдала уже не просто от одиночества, а от чего-то похожего на богооставленность, чувствовала себя покинутой. Хуже того — наказанной. Раз Христа не подходит ко мне, не разговаривает со мной, значит, я в чем-то виновата? И я часами ломала себе голову, пытаясь понять, что именно сделала не так, чем заслужила такое наказание; и хотя повода для него не находила, но в справедливости не сомневалась.
В следующий понедельник родители радостно встретили Христу. На стол поставили шампанское — Христа сказала, что ни разу в жизни его не пробовала.
Вечер проходил очень оживленно: Христа щебетала без умолку, задавала папе и маме кучу вопросов на самые разные темы, смеялась до упаду их ответам и восхищенно хлопала меня по ляжке. От этого общее веселье становилось еще более бурным, а мне все неприятнее было принимать в нем участие.
Верхом всего было, когда Христа, намекая на мамину элегантность, запела битловскую песенку о Мишель. Я уже открыла рот, дабы сказать, что всякая пошлость имеет предел; но вдруг заметила, что мама просто млеет. Ужасно видеть, как твои родители теряют чувство собственного достоинства.
