Карл Ланге молчал. Ему не надо было мучительно напрягаться, чтобы осознать смысл сказанных Осмундсеном слов, он знал, что такое может быть, и чувствовал, что побагровел от стыда. И от ярости: это его личное, глубоко интимное, сюда запрещено совать нос посторонним.
— Почему вы молчите? — спросил Осмундсен.
— Я не отвечаю на скабрезности. Ничего, связанного с расследуемым делом, вы не откопали, ну так признайте свое поражение. А позволять себе такие гаденькие замечания…
— Вам слова не скажи. А я, да будет вам известно, расследую преступление, страшное преступление, самое мерзкое из всех, которыми я занимался.
Карл Ланге понимал, что взорвался некстати, но гнев застилал рассудок:
— И поэтому вам можно говорить мерзости?
— Я только проинформировал вас о результатах экспертизы.
— Ну ясно. И каковы ваши выводы?
— Пока ничего определенного. Хотя ваша реакция меня озадачила.
— Я так и думал. А скажите мне: вы вообще не имеете других подозреваемых, кроме меня?
Осмундсен только смотрел на него.
— Вы продолжаете поиски? Вы, который, как вы говорите, расследует самое мерзкое преступление из всех, которыми вам доводилось заниматься? Неужто во всем Осло нет больше ни единого мужчины, чтоб тоже подходил под описание вусмерть перепуганной девочки? Я в самом деле такой ни на кого не похожий?
— Вы хотите поставить под сомнение достоверность составленного ею описания?
— Вы не ответили на мой вопрос.
Осмундсен молчал.
Карл Ланге повернулся к ним спиной, подошел к окну и стал смотреть на улицу.
— Мы с вами свяжемся, — услышал он слова Осмундсена.
Но не обернулся, потом хлопнула дверь.
* * *
Карл Ланге не мог работать. Он весь ушел в свои мысли. Он принимал снотворное, чтобы уснуть, и вставал утром с пьяной головой. Так прошло два дня. Он думал, но ничего не придумал.
Наконец его озарило: он открыл телефонный справочник на Ханса Осмундсена, чтобы посмотреть его официальный статус. Хансов Осмундсенов значилось четыре, два отпадали сразу, а из оставшихся один жил на Киркевей. Зато другой — всего в четырех кварталах ходьбы.
Его поразила догадка. А вдруг это тот Осмундсен? Тогда он мог знать его в лицо, мог случайно увидеть в «Ирме» и сопоставить с описанием, данным изнасилованной девчонкой?
Мысли роились в голове, складываясь в причудливые сюжеты; он накрутил себя чудовищно.
Снова взялся за отложенный было каталог, раскрыл его и второй раз нашел нужное имя и номер телефона. Он решил позвонить и проверить свою догадку. Но тут же передумал: ему расхотелось говорить с полицейским: что он ему скажет? Вместо этого он набрал номер на Киркевей. Если это не его адрес, в чем он теперь был почти уверен, то вопрос отпадет сам собой. У полицейского должен быть телефон.
Он был уверен ровно настолько, что замотал трубку носовым платком и замер, будто делал что-то незаконное. Ответил женский голос. Он спросил: это квартира сотрудника полиции Осмундсена? Нет. Он извинился и повесил трубку.
Он надел на себя серое полупальто — впервые после всего — и вышел. Он трепетал как натянутая стрела. Пройдя четыре квартала на запад, он увидел нужный номер: это оказался четырехэтажный дом со съемными квартирами, недавно отремонтированный. Как он и подозревал, кратчайший путь отсюда в Полицейское управление проходил мимо «Ирмы».
Но как Осмундсен вычислил его? Может, просто шел за ним, а потом расспросил соседей и узнал точный адрес?
Он не остановился возле дома, не зашел во двор. Он поднялся еще метров двести вверх по улице, свернул и другой дорогой вернулся домой. Ему не хотелось быть замеченным, и он вновь почувствовал себя нарушителем закона.
В подъезде он столкнулся нос к носу с Осмундсеном, который уже спускался, один. Карл Ланге был занят своими мыслями и не заметил его.
— Вот и вы, — сказал Осмундсен. Карл Ланге не ответил.
— Мы можем подняться в квартиру?
— А что вам надо?
— Поговорить с вами.
Карл Ланге молча пошел вверх по лестнице, Осмундсен поднимался следом. Карл Ланге отпер дверь, прошел в гостиную и, не сняв пальто, сел на стул. Осмундсен тоже.
И тут Карл Ланге успокоился, мысли, мучившие его несколько дней, вдруг потеряли болезненность. Он спросил:
— Как давно вы знаете меня?
— Что вы имеете в виду?
— Я и не рассчитывал на ответ. Так что вам угодно?
— Я пришел по поводу опознания, о котором вы спрашивали.
— Спасибо, меня это больше не интересует.
— Вы меня не поняли. Оно интересует нас.
Он промолчал. Он ощущал полнейшее спокойствие и ждал. Осмундсен тоже выжидал, и это походило на дуэль, оружием для которой выбрали молчание.
Первым дрогнул Карл Ланге, хотя он был по-прежнему спокоен и едва не ощущал превосходства:
— Сколько у вас подозреваемых на сегодняшний день?
— Вы об этом спрашивали в прошлый раз.
— Но вы мне не ответили. Может, вы просто не умеете лгать?
— Не умею. А вы?
— Когда в этом есть смысл. Кто опознал меня в «Ирме»?
— И когда есть смысл лгать?
Карл Ланге поднялся, снял пальто, повесил его на спинку стула и снова сел, отвернувшись в сторону.
Осмундсен продолжал:
— Вы были женаты, так?
— Был.
— А восемь лет назад развелись?
— Как вам известно.
— И, насколько я понял, вы сами потребовали развода?
— С чего вы взяли?
— А как? Вы в одночасье съехали из дому, заявив, что вы в депрессии и вам нужно побыть в одиночестве. А спустя несколько дней позвонили супруге и сообщили, что продолжать совместную жизнь не хотите.
Осмундсен замолчал. Карл Ланге не отвечал; чувство покоя улетучилось.
— Вы не можете не признать, что это достаточно необычный даже по современным меркам способ прекращения супружеских отношений. Возможно, у вас были мотивы, которые вы хотели сохранить в тайне от жены?
Карл Ланге так и сидел, отвернувшись от Осмундсена. Он постарался сказать как можно безразличнее:
— И что же это были за мотивы?
— Возможно, вы хотели скрыть от жены другую связь?
— Скрыть? С какой целью?
— Вот именно: с какой целью?
Все, это было выше его сил. Перед ним сидел человек, которому должность дозволяет ковыряться в его, Карла Ланге, частной жизни, в его душе, в его чувствах; какая мерзость! Он вскочил на ноги, он не владел собой, он не представлял, что ему сделать, но сил выслушивать такое у него больше не было, и он вышел из гостиной, потом, плохо отдавая себе в том отчет, из квартиры, спустился на улицу, перешел с размеренного шага на бег и подумал: теперь он точно решит, что я виновен. Но как раз это Карла Ланге не встревожило, напротив, ему было приятно навести Осмундсена на ложный след — в отместку.
На углу он обернулся. Осмундсена не было. Он помчался дальше и, только почувствовав себя в безопасности, остановился и зашел в крохотное кафе, почти пустое. Он взял пухлую горячую вафлю и обжигающий кофе и устроился подле окна.
Попытался успокоиться, да где там. Перед глазами стоял этот вышколенный Осмундсен, хитрован и подлец: вежлив, держит дистанцию и сладострастно мотает нервы. Как же он его презирал, как ненавидел!
* * *
Два часа спустя он вернулся домой и заперся. По-прежнему сам не свой, он для успокоения принял таблетку снотворного. На часах была половина четвертого. Он мерил шагами пол и ждал, чтобы таблетка подействовала. Лучше не становилось, и в пять он принял еще одну. Тут зазвонил телефон. Но он не снял трубку. Он продолжал шагать, хотя к окну не приближался, чтобы не заметили с улицы. Потом вспомнил, что Осмундсен упомянул опознание, взял висевшее на спинке стула пальто, ножницы, пошел в спальню и стал резать его на кусочки. Их он складывал в пластиковый пакет. Спокойствие отчасти вернулось. Я мог просто спрятать его где-нибудь, подумал он. Он лег на кровать и укутался пледом. Так дело не пойдет, я уже неделю не работаю, надо взять себя в руки.
Раздался звонок в дверь. Он замер, прислушался, кровь застучала в висках. Позвонили снова, ему показалось: нетерпеливо и настырно. Я имею полное право не открывать, убеждал он себя, я даже не знаю, кто там. Но надо купить замок попрочнее.
Он выждал несколько минут, потом встал и, как воришка, прокрался в прихожую, к двери. Он прижался к ней ухом, но ничего не услышал, а выглянуть не решился. Метнулся в гостиную, взял блокнот, вырвал лист и написал: «Уехал на дачу в Халлингдал, чтобы спокойно поработать. Вернусь недели через две». Потом сложил послание и надписал «Роберту». Достал из ящика с мелочевкой скотч, снова вернулся к двери, прислушался, открыл ее и прикрепил записку рядом со звонком. Молодца, Карл, похвалил он сам себя. Но тут же вспомнил, что Роберту прекрасно известно, что никакой дачи в Халлингдале у него нет, поэтому он переписал записку: «Снял дачу в Халлингдале, чтобы спокойно поработать пару недель. Позвоню», — и надписал «Сильвии», прекрасно зная, что никакая Сильвия сюда не придет. Теперь меня тут нет, подумал он.
