Несколько дней спустя он явился снова, опять заговорил о том же и на сей раз нарисовал мост. Когда я спросил, почему мост изображен вверх ногами, турок побледнел. «Сам не знаю, — ответил он. — Может, потому, что так он отражался в воде. Вот так, вверх ногами, он приснился мне позапрошлой ночью».
Когда он ушел, мы долго рассматривали странный рисунок. Крестиком, как он нам пояснил, было помечено место, где замуровали жертву. Я так долго и напряженно смотрел на рисунок, что мне почудилось, будто мост в самом деле колеблется. Или, быть может, на меня так подействовали слова турка, что ему запомнился не столько сам мост, сколько его отражение в воде. Таким он видится воде, а она, как объяснял турок, видит все иначе, чем, допустим, человек или земля. Это вода потребовала жертвы (так, по крайней мере, гласит предание), а точнее, чтобы замуровали, погубили человека.
Настала ночь, и лунные лучи, косо падая на камни Стены, вычерчивали тут и там какие-то человекоподобные лики. «У, проклятый», — бранил я про себя турка, по вине которого, как мне казалось, я стал замечать это недоброе сходство. А потом мне подумалось, что вот так же, как это перевернутое изображение моста, ходят, наверное, по земле добрые и дурные вести. Может быть, и народы вот так же дают знать о себе друг другу задолго, за сотни, а то и тысячи лет до того, как явится наконец официальная делегация с документами и черными печатями.
Кочевник КутлукНачальники снова собрались на курултай, пришел ярлык от хана Тимура: ни за что не переходить за Стену, иначе — конец, таков приказ; но чем больше мне говорят нельзя, тем сильнее мне хочется перейти, увидеть города, женщин, одетых во что-то воздушное под названием шелк, как они отражаются в зеркалах, говорят, щелки наслаждения в их телах слаще меда; да только эта каменная громадина не пускает меня, она будто давит на меня, так и подмывает вонзить в нее нож, но что ей нож, когда землетрясение с ней не справилось; ах, когда они сошлись в поединке — эта каменная громада и землетрясение, как я орал: «Давай! только ты можешь ее развалить!», да что толку, эта уродина одолела само землетрясение, задушила его; я плакал, глядя на его предсмертные судороги, так бьется о землю раненый конь, пока не издохнет; какая жалость, мне стало тоскливо, как когда-то в степи Бек-Пек-Дала, я еще сказал тогда начальнику Абага: «Такая тоска, прямо хоть вой», а он мне: «Это же Бек-Пек-Дала, Голодная степь, это голод на тебя действует, если и не твой, так кого-то еще, так что давай скачи быстрее, сынок». Все так говорят: «Скачи быстрее и не останавливайся, сын степей», а эта каменная дура не пускает меня, опять она на моем пути, так и льнет к шкуре моего коня, притягивает его к себе, да и меня самого затягивает в свою мертвящую известь, ой, что это, она засасывает, губит меня, я пропал, пропал, ох…
Смотритель ШунгДни, словно состарившись в одночасье, еле тянутся. Мы никак не оправимся от потрясения, которое испытали в конце недели.
Как только его повозка остановилась возле нашей башни и он объявил: «Я из Двадцать второго музыкального управления», сердце мое сразу почуяло недоброе. Когда я поинтересовался, что это за Двадцать второе управление и действительно ли они намереваются устраивать концерты для воинов и строителей или показывать им отрывки из опер, он расхохотался и долго не мог успокоиться. «Наше управление этим не занимается», — сказал он.
То, о чем он нам поведал после, было столь удивительно, что мой помощник не выдержал и прервал его. «Неужели это все правда, а может, ты просто потешаешься над нами?» — воскликнул он умоляющим тоном.
Мы слыхали и прежде, что некоторые управления и высокие учреждения, сохраняя свои названия, постепенно поменяли содержание своей деятельности, но чтобы дело дошло до того, что управление флотом начнет заниматься главным образом заготовкой средств для повышения мужской силы императора, а военным флотом станет командовать главный дворцовый евнух, — такое нам и в голову прийти не могло. «И это еще не все, — продолжал он. — Знаете, чем занимается управление медных рудников и всего плавильного производства? А кто ведает внешней политикой? А большими стройками?»
Мы слушали его раскрыв рот, а он, наслаждаясь нашим ошарашенным видом, сам же и отвечал на тот или иной свой вопрос, словно бросая нам подачку. «Тайной слежкой, а также оскоплением будущих евнухов занимается Центральная библиотека», — рассказывал он, понизив голос. И, не давая нам опомниться, поведал о том, что евнухи в императорском дворце сговорились и в последнее время творят что хотят. Они-де скоро вообще захватят власть, и тогда Китай, нашу Поднебесную, Срединную империю, можно будет с полным правом назвать империей Поднебесных скопцов…
Он долго смеялся, потом погрустнел. «Вы смеетесь, потому что не знаете, какой это кошмар», — сказал он, хотя мы не только не смеялись, но сидели с каменными лицами. И все же он и дальше каждую свою фразу начинал со слов «вот вы смеетесь, а…». Выходило, будто бы мы смеемся из-за того, что не осознаем всей глубины бедствия. Откуда нам знать, что оскопление удесятеряет у мужчины жажду власти и так далее и тому подобное.
За ужином, во время которого он много выпил, и особенно после ужина, подталкиваемый желанием покрасоваться перед нами и покичиться тем, что явился к нам аж из самой столицы, он принялся рассказывать нам о самых страшных тайнах. Было видно, что он большой болтун, однако это ни в коей мере не умаляло смысла того, что он говорил: по всему чувствовалось, что его рассказ абсолютно правдив. Когда заговорили об угрозе с севера, он прямо-таки зашелся от смеха. Война с кочевниками? Неужели же вы, чиновники, так наивны, что поверили этим глупостям? Ремонт Стены? Да он никакого отношения не имеет к войне. Напротив, это первейшее условие тайного соглашения с варварами. Чего вы выпучили глаза? Как раз варвары-то и потребовали ремонта.
— Ой, не надо! — вскрикнул мой помощник, схватившись за голову.
Наш гость заговорил опять, более спокойно. Да, действительно, Китай когда-то возводил Стену для защиты от кочевников, но ведь с тех пор прошло столько времени и столько произошло перемен…
— Изменилось многое, и очень сильно, — продолжал он. — Это правда, Китай долгое время опасался варваров, не исключено, что такое может повториться и в будущем, но ведь бывали и такие времена, когда варвары боялись Китая. Мы живем как раз в такое время. Варвары боятся Китая. Потому-то и требовали, даже настаивали на ремонте Стены.
— Но какой же в этом смысл? — вмешался мой помощник. — Бояться какого-то государства и требовать укрепления его стены… тут что-то не вяжется.
— О небо! — воскликнул гость. — Что вы за люди такие — никакого терпения. Дайте мне объяснить все по порядку… А то вылупили глаза и трещите все время как сороки. Все потому, что не знаете сути дела. А суть эта — опасение, страх, если хотите. Слушайте меня внимательно и попытайтесь понять, что страх, который испытывает Китай, — это совсем не тот страх, какой испытывают варвары, хотя слово одно. Китай страшится разрушительной силы варваров, а варвары — разлагающего влияния Китая. Иначе говоря — его дворцов, прекрасных женщин, его шелка. Для них это означало бы погибель, так же как для Китая — стрелы кочевников и степная пыль. Так что Стена-матушка, построенная, чтобы разделить стороны, служила то одной из них, то другой. Сейчас очередь кочевников…
Желание бросить ему в лицо: «Ах ты, лжец, бахвал, негодяй», пропало у меня окончательно. Чувствовалось, что это правда, как и все, что он говорил. Я смутно помнил из истории завоевание Китая Чингисханом. Он сверг тогда нашу императорскую династию и поставил на ее место своих людей, однако через какое-то время сам же и ополчился на них, убедившись, наверное, что они… разложились. Вспомним министра Ян Жея, осужденного несколько лет назад за то, что сказал однажды, будто династия Мин — если и не вся, то уж по крайней мере в четырех поколениях — по сути, династия монгольская!
Итак, ремонта Стены потребовали варвары. Тимур счел не только бессмысленным, но и просто невозможным завоевание Китая. Там, где терпел поражение китайский меч, побеждал китайский шелк. Вот почему нападению Тимур предпочел закрытие границы. Этим же объясняется и безлюдье, воцарившееся по обе стороны Стены после визита его посланцев. То, что по своему неведению мы считали загадкой или следствием увлечения зеркалами, увеличивающими мужской член, на самом деле было всего лишь выполнением двустороннего соглашения.
Чего я только не передумал за ночь. Государство оказывается всякий раз умнее или глупее, чем мы полагаем. Теперь для меня наполнились новым смыслом обрывки разговоров между чиновниками, что проезжали мимо нас. «Ослабел дух Чингисхана», — говорили побывавшие с каким-то секретным заданием на севере. Мы не придавали значения их словам: у них, у варваров, всегда так — то присмиреют, то снова принимаются буйствовать, обращать на это внимание — все равно что искать какой-то смысл в полетах галок. Однако на сей раз дело обстояло иначе. В серых степях что-то происходило. Чем больше я об этом думал, тем удивительнее мне это казалось. В мире совершалась глубокая перемена. Кочевничество, видно, шло к концу. Именно Тимур, хромой по прихоти судьбы, явился, дабы установить новое равновесие. Великое смешение варварских народов он связал единой верой — исламом, а теперь стремится закрепить их на территории единого государства. Судя по всему, бессмысленное кочевание народов по земле прекратится, хотя неизвестно, хорошо это или плохо, и кто скажет, какое варварство менее опасно — тайное или явное… Тимур представлялся мне столбом, вбитым в самый центр Азии, а вокруг него — кочевые народы, которые не очень-то склонны прислушиваться к его призывам остановить свой безумный бег.
