Но этот прекрасный вечер был омрачён внезапным появлением Ступы и четырёх сопливых третьеклашек, над которыми он верховодил. С берега раздалось блеяние, свист, улюлюканье и визг. Я сперва не понял, что это было, и с удивлением смотрел на Мишку, который напряжённо всматривался в сумерки, сжимая в кулаке палку, которой он ворошил золу. Он сразу подобрался и принял воинственный вид.
— Эй, там, на острове! — послышалось с берега. — А мы скажем, что вы там курите!
Мишка привстал, напряжённый, как пружина.
— Валите отсюда, пока вам не накостыляли! — крикнул он.
— Сначала приплывите сюда! Посмотрим!
Это был голос Ступы. Ему вторило блеяние третьеклашек:
— Плывите сюда, плывите!
Голос Ступы перекрыл их:
— Списывал, списывал! Отличничек! Спи-и-исывал!
Меня словно обожгла головешка из костра. Я тоже встал и крикнул:
— Я не списывал! Ты сам подбросил мне шпаргалки!
— Тебе мало наподдали, Ступа? — крикнул Мишка. — Ещё хочешь?
— Ой, ой, как я боюсь! — проблеял Ступа. — Я уже обделался от страха!
Третьеклашки захихикали, по-поросячьи повизгивая. Они начали швырять в нашу сторону камешками с берега. Добросить у них силёнок не хватало, и камешки плюхались в воду, не долетая до нас. Ступины камешки летели дальше, один даже угодил в наш костёр. Мишка схватил картофелину, замахнулся, как гранатой, и шарахнул по ним, но Ступина банда прыснула в стороны, и он ни в кого не попал — с берега только слышался издевательский смех. Конечно, они не боялись, пока Мишка был отделён от них водой. Но когда он поставил ногу в лодку, они сбились в кучку за спиной ступы. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут послышался мужской голос:
— Что у вас тут такое?
Это был Мишкин отец. Он всматривался в нашем направлении.
— Михаил, ты там?
Мишка присмирел: бросил палку и убрал ногу из лодки. Когда отец называл его Мишкой, это было ласково, а "Михаил" звучало строго и не предвещало ничего хорошего.
— Ну-ка, марш домой! Темно уже. Так и знал, что вы тут торчите. Давай, давай, что стоишь? Сергей, тебя тоже касается. Гасите ваш костёр и по домам!
Ступа и его приспешники скрылись, а мы с Мишкой полезли в лодку. Мишкин отец ждал на берегу, а когда мы высадились, схватил Мишку за ухо.
— Завтра после школы — сразу домой, понял?
Мишка что-то буркнул и быстро зашагал вперёд. Я, растерявшись, шёл следом. Его отец спросил меня:
— Ты к нам в гости собрался, Серёга?
Я сообразил, что иду не к себе, а к Мишке — машинально. Замедлив шаг, я немного споткнулся. Мишка обернулся, потом вдруг свернул вправо, по направлению к моей улице.
— Ты куда это, Михаил? — удивился отец.
— Надо его проводить, — деловито сказал Мишка. — Ты иди домой, я потом приду.
— Нет уж, я с вами. Тебя потом не дождаться, — сказал Мишкин отец, смягчаясь.
Они проводили меня до моего дома. Стало уже совсем темно, и в свете из окон я видел блестящие Мишкины глаза. Его рука крепко пожала в темноте мою — порез на большом пальце от Страшной Клятвы ещё тупо ныл. Потом Мишка повернулся и скомандовал отцу:
— Пошли.
Как будто не за Мишкой пришли, а он сам гнал отца домой: он никогда не признавал себя побеждённым. Я ещё постоял, глядя им вслед. Мишка шагал скоро, и его отец немного отстал. Мишка приостановился.
— Ну, быстрее, папа, — расслышал я.
Отец поравнялся с ним и положил руку ему на плечо, а Мишка обхватил его рукой за пояс. Больше я не слышал, о чём они говорили: низкий дружелюбный голос Мишкиного отца и картавый весёлый Мишкин голосишко слышались уже невнятно, удаляясь в темноту.
И вот этот самый остров, наш, окроплённый нашей кровью, наш местный предприниматель Аркадий Павлович Кирьянов собирался использовать под постройку чего-то вроде беседки — какая-то блажь, которая стоила денег и ставила под угрозу разрушения наш с Мишкой уголок. Я не знал, как сказать Мишке, что мой отец тоже будет участвовать в этом разрушении. И я не сказал.
— Он может застроить его, потому что это ничейная земля, — сказал я. — Никто не заявил прав на остров, так что…
— а мы пойдём и заявим! — Мишка стукнул кулаком о ладонь. — Мы не будем молчать!
— Погоди, — остановил его я. — А какую бумагу ты предъявишь, чтобы доказать, что это наш остров? В том-то и дело, что нет у нас никаких доказательств. Одних наших слов мало.
— посмотрим, — сказал Мишка.
Уроки закончились, солнце сияло ярко в майском небе. Мы сначала стояли у школьной ограды, а теперь шли по улице. Когда мы проходили мимо парикмахерской, Мишка снова взъерошил себе волосы, поморщился.
— Маманя уже достала, — сказал он. — Уже неделю зудит: сходи, постригись. Сегодня деньги дала.
— Ты в самом деле оброс, — согласился я. — Хотя вроде бы ты не так давно стригся.
В самом деле, сколько ни стригли Мишкину густую гриву, она вновь отрастала с неимоверной быстротой — то ли наказание, то ли подарок природы. Сам Мишка относился к этому равнодушно.
— Обожди меня тут, я быстро, — сказал он.
Он зашёл в парикмахерскую, а я от нечего делать стал слоняться туда-сюда, покачивая сумкой и считая воробьёв на крыше. Конечно, это была невыполнимая задача, потому что они то прилетали, то улетали, копошились и суетились. Кое-какие слетели на дорогу, и я пошарил в кармане: не завалялось ли там семечек. Самые ушлые выжидательно косились на меня чёрными глазками-бусинами, поворачивая набок головки: они уже ждали угощения. На дне кармана нашлась щепотка семечек, я выгреб их и бросил воробьям. Они кинулись к ним и принялись клевать, ссорясь и отгоняя друг друга.
— Ладно, пошли, — раздался голос Мишки через некоторое время.
Я глянул на него и, как говорится, выпал в осадок: Мишкина голова была круглая и лысая, его буйные вихры исчезли. Он усмехнулся и помахал перед моим носом деньгами:
— Маманя давала на модельную стрижку, а я посмотрел — налысо дешевле. Вот, сэкономил.
На сэкономленные деньги он купил мороженого себе и мне. Родители Мишки очень редко баловали его карманными деньгами; откусывая от своей порции, я думал о том, что это мороженое стоило Мишке его роскошной шевелюры, и мне было немного неловко есть его. Но Мишкина щедрость не знала границ: увидев, что я уже съел своё мороженое и с завистью поглядывал на его порцию, от которой оставалось не меньше половины, он протянул её мне:
— Хочешь? На, возьми, я уже наелся.
Я усовестился и мотнул головой: на меня и так пришлась половина сэкономленных Мишкиных денег.
— Я вот думаю сходить к кирьянову, потолковать, — вдруг сказал Мишка.
— Ты что! — Это удивило меня даже больше, чем Мишкина "причёска". — Да он и на порог тебя не пустит! Ещё раз спрашиваю: что ты ему предъявишь?
Он посмотрел на меня презрительно.
— Значит, тебе всё равно, — сказал он.
— Похоже, вместе с волосами пропали твои последние мозги! — рассердился я. — Ты надеешься, что он сразу свернётся в трубочку и рассыплется в извинениях? Ты для него — пустое место! Ему плевать на то, что этот остров прежде заняли мы. Мы его не купили, и крыть тут нечем!
— посмотрим, — опять сказал Мишка.
— Заладил — посмотрим, посмотрим! Что ты посмотришь?
— Завтра я иду к Кирьянову, — сказал Мишка. — Завтра суббота, он должен быть дома. Пойдёшь со мной.
— с ума сошёл! Никуда я не пойду. Хочешь, чтобы он на нас собак спустил?
— Встречаемся после уроков на берегу, напротив острова, — сказал Мишка, не обращая внимания на мой протест.
— Форма одежды — дипломатическая, — усмехнулся я. — Ради бога, прикрой свою лысину, когда пойдёшь.
Вечером я спросил отца:
— Кирьянов тебе уже заплатил?
— Аванс дал, — ответил он. — А что?
— а договор он заключил?
— Да ладно, зачем? Он мужик серьёзный. Я у него работал, когда он дом строил. Ничего, заплатил честно, сколько обещал.
Что мне оставалось делать? После уроков я сходил домой пообедать, а потом явился к условленному месту. Мишка был уже там — мерил шагами берег, заложив руки за спину. Моё замечание насчёт формы одежды он воспринял буквально: на нём был его лучший костюм и чистая рубашка. Правда, с этим костюмом не вязалась старая неказистая кепка, которую он напялил на свою бритую тыковку.
— Ну как, оценила мама твоё послушание? — сказал я, вместо приветствия надвинув ему кепку на глаза и похлопав его по затылку.
— Ей не угодишь, — буркнул он, досадливо поправляя кепку и потирая затылок. — обозвала чучелом. Ну, пошли.
Сказать по правде, мы ещё ни разу не разговаривали с Кирьяновым. Конечно, мы видели его много раз, но общаться с ним, заходя за высокий забор вокруг его дома, нам не доводилось. Дом стоял недалеко от берега и был виден с острова. Это был двухэтажный каменный коттедж, добротный и простой внешне, окружённый яблонями в цвету. Аромат яблоневого цвета был такой густой, что чувствовался даже здесь, за забором, а лепестки белели на дороге.
