Ему было не по себе. Он нерешительно встал, услышав справа стук молотков: казалось, там заколачивают ящики. Затем послышался звук клаксона и грохот фургона, промчавшегося с притушенными фарами мимо. Значит, это была проезжая дорога и пещера имела выход. Пробираясь на ощупь, он поспешил, как ему казалось, вслед за грузовиком, но через секунду наткнулся на препятствие. Остановился. Снова, намного громче прежнего, забарабанили молотки, и, когда их грохот ненадолго смолкал, можно было услышать мужской голос, читавший вслух, судя по неразборчивым словам и цифрам, что-то вроде вокзального объявления. Путешественнику казалось, что он сходит с ума, но он постарался взять себя в руки, понимая, что, так или иначе, он здесь не один и что рано или поздно, если не свалится в воду либо не попадет под машину, встретит, глядишь, такого же бедолагу, как он сам, и сможет обсудить с ним свое положение. Сторонясь дороги, по которой проехал фургон, он прислонился к стене или какой-то другой опоре. На худой конец имело смысл дождаться рассвета. Зачем подвергать себя опасности?
Еще несколько минут стука и не то свиста, не то шипения, и вдруг в двух шагах от себя, в луче света, упавшем сверху, он увидел юношу в черном, который у него на глазах поднес к виску револьвер, дважды, судя по выстрелам, нажал на курок и упал, корчась в предсмертных судорогах.
— На помощь! На помощь! — отчаянно закричал путешественник, но его крик потонул в хоре возмущенных голосов:
— Убирайся! Гоните его в шею, чтоб не мешал! Вон из театра!
Несколько рук схватили его и потащили к боковому проходу.
Еще немного, и он очутился на лужайке. На лицо упал свет двух тусклых капельдинерских фонариков. Полицейский в форме, спросив фамилию и проверив документы путешественника, объявил, что его криков, по словам помощника маэстро, находившегося тут же, нет в партитуре и что с него большой штраф за то, что он испортил первое исполнение Пятой симфонии Януса Обрегона.
Позже, в гостинице, журналист поведал путешественнику, беря у него интервью, о растущей известности музыкального фестиваля в С., а на следующий день посвятил гостю колоритную статью под названием «Человек, свалившийся с Луны». Что до Обрегона, то маэстро проигнорировал статью в газете, или же ему ничего не сказало имя школьного товарища, который не напомнил ему о себе.
«Вы проголосовали? — спросил Бертуччи у Меналько, спешившего вниз по Коста Скарпучча. — Тогда идите, время еще есть, участки открыты до шести, иначе придется платить штраф — пятьсот лир. Как, вы не знаете о новом законе? Не хочу хвалиться, но в том, что его приняли, есть и моя заслуга. Сами понимаете, право… вернее, долг гражданина…».
Меналько продолжил путь, помахав рукой, но слова «восстановление», «абсентеизм», «насущная необходимость» сопровождали его все время, пока он спускался по извилистой улице.
«Ишь ты какой! — подумал Меналько, вспомнив речи центуриона[7] Бригенти трехлетней или четырехлетней давности. — Что делать? Полчаса назад я знал, что делать, а теперь все побоку. Посмотрим, посмотрим…»
Положение было не из легких. Поздно проснувшись, приняв ванну и выпив горячего чая, Меналько решил, что никуда в этот день не пойдет — в знак протеста против «козней» политиканов. Нехитрая идея, как он считал, соответствовала его праву. Но полчаса назад ему сказали по телефону про закон и про штраф. Пятьсот лир не такие уж большие деньги, что правда, то правда, но Меналько не был богачом и к тому же не мог в течение некоторого времени повышать жильцам своего дома квартирную плату. Лучше было пойти и отметиться — в конце концов, у него была возможность опустить в урну чистый бюллетень. Так он и сделает.
Прослонявшись часть второй половины дня из угла в угол, Меналько наконец отправился осуществлять свое право, вернее, выполнять свой долг — ой, что я говорю? — добровольно-принудительный долг настоящего гражданина.
На улице Сан Николо́ было полно народу. Люди читали разноцветные предвыборные плакаты — красные, белые, зеленые. Кто-то из толпы окликнул его. Это был Бертуччи, некогда управляющий его домом, известный на весь район мошенник. В руке он держал газету, и вид у него был довольный.
Они обменялись несколькими словами.
— Чистый бюллетень? — удивился Бертуччи. — Вы что, с неба свалились? Не читали послеобеденный выпуск «Беспристрастного»? Тайное голосование отменено. Бюллетень сдается председателю избирательного участка. Проверьте, проверьте…
Меналько пошел дальше, преследуемый обрывками назойливых фраз: «решающие минуты», «бастионы цивилизации», «передовой отряд».
И вот он переступает порог своего избирательного участка. В комнате на первом этаже несколько человек, сидя за длинным столом, сосредоточенно перелистывают регистрационные книги и перебирают бюллетени. У входа — карабинеры и наблюдатели от разных партий.
— А, синьор Меналько, — говорит председатель участка, отталкивая руку, протягивающую ему удостоверение избирателя и документ, удостоверяющий личность. — Очень хорошо. Сейчас скажу, чтобы вас вычеркнули из списка абсентеистов. Еще пять минут, и вы бы опоздали, понимаете? Бюллетень у вас готов? Вот вам еще пачка, если мало, я прибавлю. Поторапливайтесь. Заходите в кабину, вычеркивайте, вписывайте, действуйте по своему усмотрению, главное — быстрота. Уединяйтесь…
В будке, перед полочкой, на которой, при желании, можно писать, стоит ободранный стул. Правда, света маловато. Снаружи доносятся крики газетчиков: «первые результаты», «приток избирателей», «значительное большинство голосов за…»
Значительное большинство за что? В тесной будке недолго и задохнуться. Значительное большинство за кого, черт возьми, за какую партию? Он чувствует себя приговоренным к смерти на электрическом стуле, он уже сидит на нем, вот-вот включат рубильник. Еще минута — и… Кому могло достаться подавляющее большинство голосов? Вывалив на полку ворох скомканных бюллетеней, он пытается разгладить два-три из них. Может быть, первые результаты говорят в пользу СНК — Союза независимых консерваторов? Что кричали газетчики? Поди угадай. Если победили независимые консерваторы… А почему бы и нет? Разве Меналько не интуитивный сторонник консерватизма? Конечно сторонник, еще бы! Разве консерватизм не единственная пружина общества, не единственное, что отличает человека от животного? И разве Меналько не был всегда независимым — даже когда зависел от своего управляющего домом и своего привратника? Тяжело вздохнув, он склоняется над бюллетенем, читает список кандидатов, недовольно хмурит брови, берет ручку, чтобы вычеркнуть некоторые фамилии (в первую очередь — Бригенти), но ручка вымазана чернилами, и он брезгливо бросает ее.
Обливаясь потом в темной будке, он прислушивается к голосам снаружи.
— Этого следовало ожидать, — говорит кто-то из сидящих за столом.
Ожидать победу сил Порядка? К сожалению, Меналько не исключает прямо противоположного результата. А ведь именно это, если хорошенько подумать, может произойти. Если судить по первым результатам, всех опережает Прогрессивная концентрация левых сил. (Он берет бюллетень и читает фамилии.) Да, такое возможно, вполне возможно. Посмотрим. Альбертони, Капече… Депретис… Джолитти. А что тут плохого? Меналько не был богачом, а на своем последнем митинге Капече выступил как раз в защиту малой собственности, и средней, и не особенно средней тоже. Голосуя за этот список, он, Меналько, защищает хорошее дело и заодно проваливает кандидатуру Бригенти, то есть одним выстрелом убивает двух зайцев.
На подступах к исповедальне слышны обеспокоенные голоса:
— Что он там делает, этот тип?
— Синьор, мы закрываем. Нельзя ли поскорее, черт возьми?
— Минутку, — отвечает Меналько, обливаясь холодным потом.
Список замыкает кожевник Цангарини, на обороте бюллетеня — серп и молот. Торгаш Цангарини в этой компании? Плохо, очень плохо, надо поискать кого-нибудь другого. Он нервно перебирает списки, тогда как голоса снаружи становятся все раздраженнее.
«Посмотрим, — мысленно рассуждает Меналько. — Главное, не сойти с ума. Так, Непримиримый савойский союз, Независимая анархистская группа на службе у государственных служащих, Либерально-коммунистический правоцентристский фронт, Радикальная аграрная ассоциация, Итальянская квалюнквистская лига. Новая умеренная рабочая партия…
А вот это по мне, — говорит про себя Меналько, пробегая глазами пункты программы, вложенной в согнутый пополам бюллетень. — Религия, дисциплина, уважение к власти, уважение собственности, частные школы, толерантность по отношению к нонконфессиональным профсоюзам… Это по мне, то, что надо. (Он пробегает список имен, вычеркнув попутно Бертуччи). Но тут же его начинают одолевать серьезные сомнения. Что же все-таки кричали газетчики? Какой артикль был после «подавляющего большинства» — мужского или женского рода? Разница есть — союз, фронт или партия, лига… Возможно ли, чтобы партия таких, как Бертуччи, получила подавляющее большинство? Разве ее проповедники не прожужжали Меналько все уши, пугая, что силы «реакции» начеку? Так ли уж трудно примирить порядок и беспорядок? Неужели нет какой-нибудь анархистской группы, какого-нибудь революционера крайне правого толка?.. Он судорожно перебирает бюллетени, не находя того, что ищет, упирается в дверь будки, случайно открывая ее… Председатель участка встречает его хмурым взглядом.
